Темные (сборник) - Гелприн Майк - Страница 10

Он наклоняется к коту, выжидательно смотрящему ему прямо в глаза, ласково касается пальцами его головы. Затем хватает животное за хвост и с размаху бьет его головой о печь. Испуганный визг резко обрывается, на гладкой белой поверхности остается красное пятно. Резкое движение стоит Артему равновесия, он с трудом удерживается на ногах, морщится от боли. Затем садится на табуретку, кладет кота на стол перед собой.

АРТЕМ: Ты все сделал верно, дружище. Так и должно было получиться в итоге. Ложь обязательно вскрывается, обязательно заканчивается. У нее просто нет других вариантов. Рано или поздно правда восторжествует, и я не собираюсь ждать. Я пойду ей навстречу.

Он снова заходится кашлем. Затем открывает ящик стола, роется в нем некоторое время, достает большой и слегка изогнутый кухонный нож. Осматривает лезвие, пробует его пальцем, кивает удовлетворенно.

АРТЕМ: Правду – ее всегда надо было искать, добывать. Как в сказках. Можно жить-поживать по горло в сплошном вранье, в бессмысленном быту, а можно бросить все и отправиться на поиски правды. Далеко-далеко, за леса и горы, на самый край света. Именно так: на край света! Правда – она всегда там, где заканчивается свет. Где нет солнца, нет лжи, нет ничего… другой вопрос, что, если этот край переступить, то назад уже не вернешься.

Он стягивает мокрый свитер через голову вместе с футболкой, бросает на пол. Берет нож и, придерживая кота левой рукой, вонзает клинок ему в шею. Кровь растекается по клеенке. Артем торопится, пыхтит, режет кожу, с усилием перерезает кости. И говорит, не переставая.

АРТЕМ: Но мне некуда возвращаться. Так что с рассадой ты правильно поступил. Чтобы ничто не держало, чтобы ни на что не оглядываться. Та, которая хранит границу между ложью и правдой, не любит сомневающихся. Сомнения – они от вранья. Когда с самого рождения тебя окружает сплошное вранье, обязательно начнешь во всем сомневаться. Как же иначе? Но меня она примет, я знаю. Слышал ее голос. Она уже ждет меня, несчастного, никому не нужного дурака.

Он все-таки отрезает коту голову и, подняв тело над собой, обливает еще горячей кровью свою впалую безволосую грудь, свои тощие плечи и бледный живот. Лицо его искажает кривая улыбка. Отбросив кота, Артем поднимается из-за стола, опираясь о стену, и долго, мучительно снимает джинсы. Затем, полностью обнаженный, осматривает комнату, замечает вороньи крылья на подоконнике.

АРТЕМ: Вот, значит, как? Ну все правильно. Никаких случайностей.

Перегнувшись через залитый красным стол, он берет крылья и выходит в сени. Здесь стоит ведро, наполовину наполненное белой глиной. Подняв его, Артем направляется к люку, ведущему в подвал, где зимой хранились банки с соленьями, картошка и морковь. Поднимает крышку, несколько мгновений вглядывается в холодную, пахнущую землей, черноту, затем начинает спускаться.

Люк он закрывает за собой, и густая темнота сковывает его движения. Глаза больше не нужны. Они бессмысленны без света, а значит, служат лжи. Осторожно опустившись на утоптанный пол, Артем ставит ведро перед собой и, зачерпывая горстями глину, начинает покрывать ею свое лицо. Сначала – глаза, затем – щеки и лоб. В последний раз вдохнув и выдохнув затхлый могильный воздух, он тщательно залепляет рот и нос и, убедившись, что слой получился плотным и сплошным, медленно опускается на спину, раскинув руки.

Сердце стучит ритмично и глухо, словно большой, обтянутый звериной кожей бубен. Кровь, повинуясь задаваемому ритму, танцует внутри, наполняет тело подобием смысла. Но все это – просто танец, одно большое камлание, которое важно не само по себе, а как путь к достижению истины, дорога, ведущая сквозь пламя и холод к великому спокойствию, с которого все началось и которым однажды непременно закончится. Что касается Артема, то его путь почти завершен.

Шаман бьет в бубен все быстрее, вертится вокруг костра, тряся космами, украшенными пестрыми лентами. Пляска становится все неистовее, все безумнее, все отчаянней. Перемазанные глиной пальцы впиваются в землю, тело выгибается дугой, из последних сил цепляясь за привычную ложь. Плоть не желает сдаваться, сопротивляется истошно, бесконечно. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Мертвый кот безмолвно скалит клыки. Кровь на его шкуре еще влажная и пахнет холодным железом. Глаза, похожие на бусины из мутно-зеленого стекла, слепо таращатся в никуда.

АРТЕМ: Ты пришел следом за мной?

МЕРТВЫЙ КОТ: Наоборот. Мы ждем тебя уже давно. Здесь слишком холодно. Ты должен быть благодарен.

АРТ…М: За рассыпанную рассаду?

МЕРТВЫЙ КОТ: Мы не трогали твою рассаду. Зачем бы? Кошки не настолько глупы. Это крылья, человече. Это те черные крылья, что ты принес с улицы, разбросали жестянки по комнате.

АР…… М: Крылья? Но…

МЕРТВЫЙ КОТ: Они служат ей. Как и мы теперь. Как и твое новое лицо.

А……… М: Мне тоже предстоит стать ее слугой?

МЕРТВЫЙ КОТ: Сначала нужно стать ею. Ее седым волосом, ее желтым когтем, ее белой костью. Она спит в своем доме посреди пустоты, между вчера и сегодня, там, где воспоминания превращаются в пыль. Спит и ждет тебя.

А…………: Я готов.

МЕРТВЫЙ КОТ: Мы знаем. Следуй за птицей.

Ночь. Люк открывается, и первой оттуда вылетает ворона, сотканная из теней и двух иссиня-чер-ных крыльев. Следом поднимается безымянный. Его новое лицо, лишенное каких-либо черт, покрывают трещины. Его жизнь, бессмысленная вспышка света посреди вечной тьмы, осталась в прошлом. Его телу теперь не страшны ни холод, ни огонь, ни препятствия. Он идет следом за вороной, идет сквозь снег и ветер, сквозь гниль проседающих стен и позабывших себя душ. У безымянного нет глаз, нет обоняния и голоса, даже уши его не слышат ничего, кроме шелеста черных крыл впереди. А это значит, что вокруг и нет ничего, кроме этих крыл. Мир, сотканный из лжи, фантазий и самообмана, растаял, отступил, обнажая обжигающую правду бескрайнего небытия.

Он не видит, что происходит вокруг, но знает. Не осталось сомнений. Не осталось надежд. Она зовет его, и он идет через поле, которое не смог одолеть в прошлый раз, обремененный плотью. Время останавливается, задерживает дыхание, исчезает. Теперь каждый шаг – вечность, теперь вся вечность – мгновение ока.

Она ждет впереди. На опушке старого леса, там, где горел прошлой ночью костер. Там, где с деревьев смотрят сурово почти стертые прошедшими годами лица. Там, где на двух огромных пнях, впившихся в матушку-землю когтями корней, возвышается сруб, грубо сколоченный из неотесанных бревен.

Ее избушка. Ее домовина.

Безымянный приближается, и она, почуяв его, медленно поднимается из гроба. Длинные, поросшие синим мхом пальцы показываются над краями сруба, впиваются в ветхое дерево. Она садится, открывая изъеденную червями спину, поводит давно провалившимся носом, впитывая дух чужой жизни. Она слепа, ибо не нуждается в лицемерном свете, но способна улавливать и различать запахи – обитая на границе двух миров, нужно принадлежать обоим.

Безымянный подходит почти вплотную, и старуха наклоняется к нему, распахивая рот. Он огромен и черен – не могила, но бездонная пропасть, врата на ту сторону, в царство бескрайней пустоты, бескрайней правды. Навь.

Безымянный не сбавляет шага. Ворона, его верный поводырь, исчезает в чудовищной пасти. Где-то далеко позади, среди занесенной снегом жизни пронзительно, по-детски смеется мертвый кот.