Соната незабудки - Монтефиоре Санта - Страница 37

Когда аплодисменты утихли, заиграла музыка, и полковник закружил свою супругу в танце, прижимая вспотевшую щеку к ее щеке. Шарло заметила, что его руки дрожат, а тонкие губы сложились в нежную улыбку.

Тетя Хильда смотрела на свою дочь Нелли и задавалась вопросом, сможет ли та когда-нибудь найти себе мужа. Она не становилась красивее с годами, а холостых мужчин так мало… У Нелли никогда не было шикарной возможности выбирать, как, например, у Одри, по которой вздыхали все потенциальные женихи Херлингема. Нелли вынуждена была ждать, пока кто-то обратит на нее внимание, но на сегодняшний день на расстоянии сотни миль не было ни одного достойного молодого человека. Муж Хильды танцевал с Викторией, младшей сестрой Эммы Леттон. Она с трудом подавила растущее чувство возмущения: он непристойно крепко прижимал девушку к себе. Бедная Виктория, съежившись, выглядывала из-за его плеча и беспомощно улыбалась. Хильда вспомнила, как откровенно муж восхищался юной Айлой, но теперь Айлы не было в живых, и он не упускал возможности потанцевать с любой молодой девушкой, лишь бы только прикоснуться к ней своими похотливыми руками. «Мерзкий старикашка!» — брезгливо подумала Хильда.

— Нелли, почему ты не танцуешь? — спросила она у дочери, когда та проходила мимо. Было очевидно, что молодая женщина устала и ее единственным желанием было уйти домой.

— Потому что меня никто не приглашает, мама. Кроме того, я не хочу танцевать с отцом, он слишком много выпил и потеет, как старый боров.

— Нелли, нельзя так говорить об отце, — холодно упрекнула дочь Хильда.

— Беру пример с тебя, мамочка. Те сравнения, которые ты для него придумываешь, гораздо хуже.

— Это не причина для ухода. Должен же быть хоть кто-то, с кем ты можешь потанцевать!

— Никого, — твердо заявила Нелли.

Она взглянула на молодого человека со скошенным подбородком, которого мать считала вполне подходящей для нее парой, и в отчаянии закатила глаза.

Одри была довольна Сесилом. Он был добрым, обаятельным, внимательным и щедрым. Но у них было так мало общего… Одри любила литературу, поэзию, музыку и природу, а Сесил получал удовольствие от бизнеса, политики, экономики и общения с друзьями. Ему хотелось, чтобы дом был полон гостей, а Одри предпочитала проводить время в одиночестве среди деревьев и цветов, чтобы иметь возможность парить в мечтах и оживлять чаяния, которые были давно похоронены, но очень ей дороги. Одри знала, что муж не понимает ее, потому что ее истинное «я» проявлялось только тогда, когда комната утопала в свете свечей, а пальцы танцевали по клавишам фортепиано. Но Сесил подарил ей уютный дом и отчаянно пытался сделать ее жизнь приятной. Только, к сожалению, слепого нельзя научить ценить картины, а Сесил был слеп к потребностям души Одри.

Сесил тоже был доволен, и ему очень хотелось вернуть счастье, которым он наслаждался в первые пьянящие месяцы их свиданий. Но Одри, казалось, заблудилась в своем собственном далеком мире, словно закрылась в невидимой непробиваемой ракушке, из которой он не мог ее выманить. Когда Одри садилась за инструмент, у Сесила голова шла кругом: печальные мелодии, которые она играла часами и повторяла снова и снова, напоминали ему о брате. Выражение лица жены было таким же вдохновенным, как у Луиса — казалось, ее кожа теряет цвет и становится полупрозрачной. Сесил потратил годы на то, чтобы понять брата, теперь же большая часть его времени уходила на то, чтобы понять собственную жену. Но, несмотря на все отчаянные попытки интересоваться столь любимой ею поэзией и музыкой, вести разговоры о красоте природы и о смысле жизни и смерти, ничего не менялось. Временами казалось, что она говорит на другом языке, и в мире нет ни одного учебника, способного обучить его понимать сказанное. Сесилу было легче общаться с Роуз и Генри, чем с их дочерью.

Роуз обожала Сесила со всей страстью матери, которая утратила дочь, но приобрела сына. Она восхищалась им и заботилась о нем. Он напоминал ей Генри во времена их первых свиданий — прямая спина, широкие плечи, красивый нос и строгость, придающая его манерам особый шарм. Ей нравилось наблюдать, как Сесил и Генри до позднего вечера сидят, покуривая гавайские сигары, и обсуждают экономику, приглушенными голосами ругая диктатора, который, по их мнению, привел страну к разрухе. Сесил был воплощением всего, чего родители Одри ожидали от зятя, — он не только сделал их дочь счастливой, — Сесил вернул счастье и в их жизнь. Ее переполняла гордость от того, что Одри нашла себе такую хорошую пару, хотя она никогда и не сомневалась в том, что все случится именно так. Ее дочь всегда была рассудительной девочкой…

Чтобы заглушить боль потери, Роуз старалась не сидеть без дела, поэтому не покладая рук заботилась об Одри и Сесиле, Эдне и Хильде, Генри и своих младших сыновьях. Она испытывала потребность ежесекундно быть занятой, так, чтобы не иметь времени думать о смерти Айлы.

Однажды летним вечером Одри сообщила, что ждет ребенка. Никогда прежде Роуз так отчетливо не осознавала непрерывность жизни, которая продолжалась вопреки смерти Айлы. Именно тогда она смирилась с мыслью о смерти, осознав, что рождение и смерть — две стороны одной медали. Человек должен думать о будущем, а не размышлять о прошлом. Будущее Роуз теперь было определено: сыновья вырастут и покинут родительский дом, а Одри и Сесил останутся рядом. Внуки заполнят ее жизнь.

Сесил надеялся, что рождение ребенка станет фундаментом, на котором они с Одри наконец-то построят свою семью. Возможно, материнство заставит Одри остепениться, и она забудет о своих странных мечтах…

Алисия и Леонора появились на свет в октябре 1954 года в больнице «Литтл Кампани оф Мэри», где двадцать четыре года тому назад родилась их мать. Одри с нежностью смотрела на крошечных человечков, которых Господь доверил ей. Они глядели на нее удивленно, как на незнакомку, а ведь она девять месяцев носила их под сердцем, ощущая, как они двигаются в ее лоне. Обнимая малышек, Одри изучала их маленькие лица, и ее сердце рвалось на части при мысли, какое долгое и сложное путешествие по жизни их ждет. Алисия была подвижной и сильной, с мокрыми белыми волосиками и мощным голосом, готовым отстаивать свое мнение. Леонора издавала нежные мяукающие звуки и отчаянно цеплялась за пеленку, в которую была закутана. Одри была слишком растрогана и слишком устала, чтобы говорить. Она приложила обеих малышек к груди, целуя их влажные личики и обнюхивая кожу, как это делают животные. Впервые за многие годы ее сердце не болело, а билось с новой энергией и новой силой. Бремя ответственности вывело ее из мира грез. Мысли о Луисе спрятались в глубь сознания, забрав с собой грусть и печаль, чтобы в ближайшие десять лет она могла играть только колыбельные и веселые песенки, которые они будут петь все вместе в солнечной гостиной перед широко открытыми дверями, ведущими на зеленую террасу.

Во время родов Одри чувствовала присутствие Айлы: ей казалось, что сестра восхищенно наблюдает за ней из мира духов, который от нашего мира отделяют неуловимые невидимые стены. Одри была счастлива. Теплое чувство наполнило все ее тело, словно кровь превратилась в золотой мед.

Когда вошел Сесил, происшедшая с супругой перемена поразила его. Одри встретила его улыбкой.

— Близнецы! — воскликнул он, охваченный восторгом.

Она кивнула, и ее глаза наполнились слезами.

— Это самый счастливый день в моей жизни, Сесил. — Она говорила шепотом, чтобы звук голоса не разрушил все волшебство момента. — Я снова обрела себя, словно какой-то этап моей жизни завершился. Рождение дочерей поможет мне справиться и со смертью Айлы. Впервые за несколько лет моя душа не болит. — Она говорила искренне, и глаза ее ярко блестели.

Сесил боялся смотреть ей в глаза, потому что источник этого света пугал его. Одри перевела взгляд на крошечные комочки, которые неожиданно вернули ей смысл жизни. Затем протянула мужу руку, и Сесил взял ее. Будущее снова обрело для Одри все краски любви.