Арсенал-коллекция, 2012 №05 (5) - Автор неизвестен - Страница 31

Потом привыкли. Когда на разведку идешь, забираешься на 3000 метров, идешь, и молишь, ну скорей же. Потом сразу шлеп четыре черных точки, все, он уже больше меня не возьмет. Я чуть дернул, 200 метров, чуть опустил, 200 метров, а он с земли не видит, что я мотаю и все мимо.

Но я был плохой разведчик, я не мог найти танки в лесу. То есть, что танки есть — я мог доказать, они там в земле набуробят, а вот сколько — одна машина набуробила, или 100... Правда был случай, в районе Жлобина, под вечер, немцы начали танки маскировать под снопы. Мы увидели, доложили начальнику штаба и ждали, что ночью эти танки накроют, но ничего не получилось. Потом уже, после войны, нас в Монино собрал маршал Руденко, человек 600 было, все кто мог приехать. Мы уже подпили, и тут он спросил: «У кого есть вопросы?» Я говорю: «Товарищ маршал, у меня есть вопрос. Я помню, мы нашли танки в Жлобино, доложили, ждали, что их ночью разобьют». Он говорит: «Помню. Я доложил Рокоссовскому, он сказал, пусть ваши летчики за ними следят».

Кстати, когда Кобисской водил эскадрилью на прикрытие штурмовиков — ни один штурмовик не был сбит истребителями. Зенитками — да, ведь они подходят на цель на 600 метров, бросают бомбы, потом отстреливают из пушки, после еще фотограф проходит, так что зенитками их сбивали, а вот истребители нет. Мы, конечно, повыше летали, охраняли, как надо охранять истребителю, и не давали истребителям до штурмовиков добраться.

Пару раз меня подбили. Первый раз дотянул до своих, а второй пришлось с парашютом прыгать.

Когда до своих дотянул, мы на Березино ходили, штурмовики сопровождать. Там истребителей не было, осколок откачивающую помпу масла перебил, и я 60 километров тянул к своим. Дотянул туда, откуда сегодня утром немца только выгнали. Вдоль окопов сесть не сумел, сел под углом, тряска, хвост отвалился, самолет развалился, бронеспинка вылетела. Только вылез из кабины, тут солдат на лошади подъезжает. Документы проверил и говорит: «Ну, лейтенант, иди, танкисты обедают, покормят».

А второй раз меня истребитель сбил. Это в конце 1944- начале 1945 было, в Польше. Я видел фоккер, а у него под брюхом была подвеска, не то бомба, не то бак. Я тут же его прихватил и сбил. Я наверх, смотрю, кто-то пристраивается ко мне, думаю, это мой ведомый. Газок убрал, подставил хвост, он как шарахнул! Я выпрыгнул, сапоги потерял, размер большой был.

Меня танкисты подобрали, довезли до поворота. Командир подозвал старшину, который стоял на регулировке, говорит: «Определи лейтенанта, пусть переночует, посади на машину, чтобы он добрался». Танкисты отъехали, старшина говорит: «Видишь, домик в метрах 500— 600, скажи пану, что тебя прислали ночевать». Поляк меня на сеновал определил. Я парашют развернул на сене, луна светит, есть не хочу, хорошо. А ко мне заходят, говорят, продай парашют. Я их прогнал, а сам думаю, убьют. Загнал в патронник патрон, положил пистолет за пазуху, залез наверх и уснул. Проснулся, уже рассвет и шум. Я вылез, старшина подходит: «Пойдем, лейтенант, завтракать». Приходим к этому пану: «Пан, литр бимберу и яичницу на сале». Мы съели яичницу, выпили литр бимберу. У меня было 500 злотых, у старшины 30 рублей. Он дает 30 рублей, я 500 злотых, поляк говорит, мало. Старшина выругался матом, а я говорю: «Закончится война, рассчитаемся». Ну так я и добрался до дивизии. Командир дивизии дал трое суток отдыха. Отдохнул. Потом опять по-новому летать.

Последний боевой вылет был, когда Берлин брали.

В 1949 году меня демобилизовали по здоровью. Поступил на работу в Министерство авиационной промышленности, диспетчером в летно-транспортном отряде. 40 лет проработал в этом качестве.

— Иван Константинович, в 1933-м вы были на Украине. Голод помните?

— Да. Мы выжили, ничего. У меня два старших брата работали трактористами в МТС, там давали зарплату зерном, хлебом, так что не жирно, но, во всяком случае, хлеб. Корова была. Но я сам видел, что люди умирали с голода, пухли. Тяжелые годы были, особенно там, где большие семьи. У нас был сосед, умер с голода, а жена выходила 4 детей, все остались живы, только в войну одна дочь умерла из-за непрофессионального аборта. Но не знаю, как в городах, а в нашей деревне, если вымерло, то не больше 2%. Голодало большинство, но мора не было.

— Почему решили пойти в летчики?

— Завербовали и все. Приехали с Кривого Рога, я и согласился, а так — а куда еще? В техникуме не получилось.

А потом пропаганда — показывали летчиков-истребителей в кино. Какая красота.

— Какая программа была в школе?

— Аэроклуб окончила на По-2, а в Чугуевской летал на УТ-2, это яковлевский двухместный, у него было еще УТ-1, но я на нем не летал.

У меня в звене товарищ из Смоленска был, он в аэроклубе летал на УТ-1. Я спрашиваю: «Ну, как?» Он сказал, что УТ-1 как И-16, строгий такой.

— Как давался И-16? Легко?

— Да. Если к нему серьезно относиться, не играя.

— На ЛаГГ-3 было сколько налета, перед тем, как выпустили?

— Не помню, часов 20—30.

— Стрельба у вас была?

— А как же. И по конусу стреляли, и по наземным целям.

У нас даже инженер погиб. Курсант после полетов должен убрать кабину, а пулеметы забыл на предохранитель поставить. Инженер эскадрильи проходил мимо, и курсант там чем-то, головой или спиной, нажал и насмерть.

— На фронте как вводили вновь прибывшее пополнение?

— Проверяли технику пилотирования, давали тренироваться, провозили на задание, присматривались. В первые дни на Курской очень много погибло, мои ровесники. Каждый хотел сбить, и я рвался. Мне Кобисской говорил: «Война еще не кончилась. Хватит на тебя, прекрати отрываться». И точно — как только оторвался, так и не вернулся с задания. А когда парой идешь — тут уже друг другу помогаешь, не собьешь, так хоть трассу пустишь перед носом, уйдет. Я же сколько снарядов выпустил, если бы каждый снаряд попал, три немецкие воздушные армии сбить можно.

— Самые тяжелые бои, в которых вы участвовали, — на Курской дуге?

— Да, пожалуй. Позже уже таких не было. Форсирование Днепра уже не то. В районе Гомеля мы прикрывали штурмовиков, били по артиллерии, которая била по штурмовикам.

— Сопровождение штурмовиков — сколько выделялось истребителей на группу?

— Четверка и шестерка. Штурмовики не сложно от истребителей защитить, главное, чтобы взаимодействие было отработано. Как только истребители начали атаковать, команду дал — в круг! Они становятся в круг, друг друга прикрывают, у них же вооружение — две пушки и пулемет, если кто попадется в прицел... А мы снизу или сверху их прикрываем. Видишь, он заходит, и на 200 метров пускаешь трассу перед носом, ни один не устоял еще перед трассой.

— Как немцы обычно атаковали? Они снизу или сверху подкрадывались?

— Немцы больше всего из-за угла, в облачности прячутся. И группы особо не атаковали, больше одиночек... Он же беззащитный. Много на этом сбили.

Около Воронежа Задонск стоит, там Задонская петля, река такая, как американский доллар. Как оторвется на петлю, а с петли уже на свой аэродром. Там немцы многих подкараулили...

— В оборонительных боях приходилось сбивать?

— Одного я сбил, уже под конец. Взлетели, я взлетал последней парой, мы тогда «пешек» сопровождали. А мой ведомый не убрал шасси. Я смотрю — к нему пристраиваются. Я кричу: «Казанцев, убери шасси!» А тот, видно, ни черта не слышал. Болтается и болтается. Того, кто к нему пристраивался я сбил, а тут второй ко мне заходил. Я с ним связался, гонялись, гонялись, ушел... Я смотрю, Казанцева моего нет... Я догнал группу с «пешками». Выполнили задание, вернулись обратно, а Казанцева нет... Он погиб, если бы не погиб, то пришел бы на аэродром.

— Когда вы пришли, приемники стояли на всех самолетах?

— Да. ЛаГГ-3 был уже с приемником. Но первые очень плохими были. Во время войны очень плохая связь была.

— Сколько приходилось делать вылетов в день?