Вечерняя звезда - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 61

У полицейских ушла уйма времени на то, чтобы успокоить этого человека и выслушать, что он сумел им рассказать. Мелани так устала, что едва не падала; ей было душно и хотелось пить — бутылка «Эвиана» была бы сейчас в самый раз. От полуденного солнца, которое падало на машину под каким-то жутким углом, от жары и нервов ее стало тошнить, но никто не мог ей помочь. Оставалось только сидеть и обливаться потом.

Потом, когда полицейские, наконец, закончили записывать показания азиата, у которого украли шины, выяснилось, что участок, в который они собирались везти ее, находится в Окснарде. Мелани занервничала, размышляя, во что же ей обойдется дорога домой, если ее освободят до выяснения обстоятельств или еще на каком-нибудь основании и ей придется искать дорогу среди ночи. Может быть, удастся уговорить Кэти приехать за ней и отвезти ее, но Кэти жила в Санта-Монике и, скорее всего, даже не подозревала, где находится этот самый Окснард. А если Кэти была на свидании, то добраться домой будет совсем непросто. Если, конечно, ее отпустят.

По дороге в Окснард тому полицейскому, что сидел рядом с водителем, наконец надоело молчать и изображать суровость, и он повернулся на своем сиденье, чтобы видеть Мелани. Он, по-видимому, решил, что на ней висит куча убийств, или вообразил еще что-нибудь, потому что даже слегка улыбнулся ей. Так, едва-едва, но эта улыбка вселила в нее надежду, что они хоть не будут ее бить за то, что она всего-навсего украла из магазина два куска говядины.

— Наверное, не успеет еще все закончиться, как ты пожалеешь, что не осталась дома и не сварила себе макароны, — сказал он. У него были коротенькие, светлые и довольно неопрятные усики.

— Я понимаю, что нельзя было этого делать, — сказала Мелани. — Я никогда раньше не совершала преступлений, и я очень огорчена.

Оба полицейских засмеялись. Им, видимо, показалось забавным, что она извиняется.

— Я правда извиняюсь, — сказала Мелани, чувствуя себя немного дурой.

— Да ладно, передо мной-то зачем извиняться? — сказал молодой полицейский. — Я бы и сам не отказался от куска вырезки. Дело в том, что воровать в магазине вечером в субботу просто глупо, потому что, если тебя поймают, на разбирательство уходит слишком много времени.

— Ой, — вскрикнула Мелани.

— Ну да, — сказал второй полицейский. — Пока мы сдадим тебя в тюрьму, тебе придется стоять в очереди с сотней потаскух.

— Сотней потаскух? — переспросила Мелани, ошарашенная.

— Ну, и они все будут беситься, потому что сегодня — субботний вечер и им всем хочется вернуться на работу, — сказал полицейский с усиками. — Уж где-где, а в тюряге они ни за что не захотят оставаться.

Мелани доводилось здесь видеть нескольких женщин, которые были похожи на проституток, пусть даже их здесь было не больше, чем в Хьюстоне в таких же кварталах. Мысль о том, что она окажется в тюрьме с сотней проституток, ошеломила ее. Если бы арестовали Брюса, его-то это устроило бы — Брюс всегда пожирал проституток глазами — ему казалось, что у них очень экзотический вид.

Но все же она подумала, что, наверное, полицейские преувеличивают. Ну, как это в Окснардской тюрьме могло оказаться сто проституток? Конечно, они немного преувеличивали. В комнате, в которую ее привели, было сорок-пятьдесят женщин, но она вскоре готова была согласиться, что сорок или пятьдесят раздраженных женщин вполне могли показаться сотней, особенно если ты находишься среди них, что и происходило с ней в течение последующих нескольких часов. Это был тюремный котел — большинство женщин в комнате, куда ввели Мелани, были азиатками, латиноамериканками или черными. В комнате оказалось всего четыре белых девушки, но Мелани беспокоило не то, что это был котел. Беспокоило ее то, что здесь было так много народу, стояла духота и нечем было дышать, а становилось еще тесней. Каждые несколько минут в коридоре стучали каблуки, и в комнату вталкивали очередную партию из трех-четырех женщин. А места оставалось столько, что почти всем приходилось стоять. У Мелани так и не было ни капли во рту, и порой ей казалось, что она падает в обморок. Если бы тут хотя бы было не так душно и не так хотелось пить или хоть немного посвободней, то побывать в тюрьме было бы даже интересно. Конечно, это была редкая возможность увидеть, как живет другая половина людей, но неудобства отбивали у нее любопытство.

К тому же регистрация шла с черепашьей скоростью. Каждые пятнадцать минут пара матрон с усталыми лицами не спеша выкрикивали две-три фамилии. Двух-трех девушек уводили на регистрацию, но все в толпе прекрасно понимали, что новеньких в камеру добавляли быстрей, чем выводили тех, кто торчал в камере уже несколько часов. Большинство женщин накрасилось для субботнего вечера по-особому, и на их лицах читалось явное нетерпение.

Мелани их не осуждала. Она и сама терпеть не могла ждать кого-нибудь, и Брюс частенько поругивал ее за нетерпеливость. А в этой толпе, где она теперь оказалась, подумала она, как раз нужно было набраться как можно больше терпения.

Негритянка лет тридцати на вид расположилась поближе к дверям камеры, рассчитывая оказаться следующей на выход, когда появятся полицейские. Они приходили раза три-четыре, а ее все не вызывали. Она начала понемногу закипать, и когда в следующий раз полицейский поманил пальцем какую-то другую женщину, она заговорила:

— Сколько же народу вы собираетесь затолкать в эту черную дыру? Вы что, не видите, что здесь и так полно?

Выражение на лице полицейского абсолютно не изменилось. Он не произнес ни слова. Он просто взял и запер камеру, намереваясь уйти.

— Козел вонючий! — закричала негритянка.

Полицейский ненадолго обернулся и, тыкая пальцем в ее сторону, сказал:

— Осторожней с выражением, Дениза, — и пошел себе дальше.

Мелани ужасно хотелось попытаться хотя бы пробиться к стене, прислониться к ней, но у стены не было ни сантиметра свободного пространства — все было занято женщинами, которых привезли до нее. Как только одну из них уводили, ее место тотчас занимала какая-нибудь из стоящих рядом.

Казалось, никакой надежды протиснуться к стене у нее не было.

Не оставалось ничего, кроме как стоять среди всех этих женщин и надеяться, что рано или поздно и ее вызовут. Прошел час, может быть, больше, она перестала следить за временем, хотя нет-нет да возникала у нее мысль о том, что было бы здорово глотнуть хоть немного воды. Или прислониться к стене. В сущности, ни о чем больше она и не думала. В голове у нее все время была какая-то пустота. Все это было настолько непохоже на ту жизнь, которой она жила, — быть здесь в камере с полусотней, если не больше, проституток. Правда, она так устала и у нее не было сил даже на то, чтобы озираться по сторонам. Единственное, чего ей хотелось — чтобы все поскорее кончилось.

Потом наступила минута, когда она почувствовала, что среди пустоты в ее голове появляется боль. Боль пронзила ее и исчезла, но вскоре ее снова пронзило болью. Ей становилось все хуже. Боль была тихая, словно судорога, но хуже, чем судорога. Просто раза в два больней, чем бывало с нею при судорогах. И вот она уже корчилась от боли, сдерживаясь изо всех сил, чтобы только не застонать.

— О-ой! — Боль стала такой сильной, что лицо ее исказилось.

Маленькая латиноамериканка, стоявшая рядом с ней, которая жевала жвачку и стоически выносила все, не жалуясь, как и все остальные женщины, услышала это «О-ой» и увидела, что с лицом Мелани творится что-то ужасное. Мелани показалось, что в глазах у нее мелькнуло сочувствие.

— Тошнит? — спросила женщина.

— Наверное, вырвет, — пожаловалась Мелани.

— Да уж, милочка, не сказать, что ты здорово выглядишь, — сказала женщина, взяв Мелани за руку.

Но тут Мелани стало так больно, что она уже не могла не вскрикнуть от боли. Несколько женщин обернулись. До сих пор Мелани побаивалась соседок по камере, стараясь держаться тихо, не привлекая к себе внимания. Но боль стала невыносимой, и она испугалась. Ноги ее задрожали, она боялась, что не сможет устоять на ногах… Ей хотелось прилечь… И вдруг настала какая-то пустота, у нее было ощущение, что она проваливается куда-то, и несколько женщин, кажется, подхватили ее. Потом все начали так визжать, что она просто не могла больше ни о чем думать. Она падала, просто проваливалась куда-то, больше ни на что не обращая внимания.