Вечерняя звезда - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 21

Мак Мид был просто кладезью тюремного фольклора, и ему нравилось рассказывать Томми о чем-то необычном. Не так уж много заключенных интересовалось тюремным фольклором. Когда Мак выяснил, что Томми — более любознателен, чем обычные убийцы, он стал словоохотливым и рассказал Томми даже больше, чем тому иногда хотелось послушать. Он даже выхлопотал для Томми специальный пропуск и отвел его в ту часть тюрьмы, где Сатанта и совершил свой последний прыжок.

— С виду не так уж и высоко, — признал Мак, скосив глаза наверх. — Но старик Сатанта был ловкач. Он великолепно нырнул. Ударился головой и помер на месте.

Томми заложил этот файл в память. Ответом обществу стал великолепный нырок. Иногда он садился поиграть с Маком в карты — ему было интересно вызнать у того и о других самоубийствах в тюрьме. Причем долго выпытывать ему не приходилось. Маку нравилось рассказывать об известных своими подвигами заключенных, которые творили всякие ужасы с собой или с соседями по тюрьме. Один из них совсем недавно, наслушавшись того, что бубнили тюремные священники, настолько во всем запутался, что взял да и отрезал себе член, решив, что именно в этом была причина всех его грехов. Но большинство самоубийств в тюрьме были просто обычными самоубийствами — одни вешались, другие перерезали себе горло, третьи стрелялись — все то же самое, что и на воле. Но ни одно из них не было столь точно рассчитанным, как то, что совершил Сатанта.

Томми частенько глядел в пустоту в середине здания, когда делал перерывы в работе над шифром. Ему хотелось получше узнать эту пустоту — чтобы она стала привычной и удобной. Он вел себя хорошо главным образом по той причине, что не хотел, чтобы его перевели куда-нибудь. Ему хотелось остаться у себя в четвертом ярусе и чтобы в двух шагах от его камеры была эта пустота. Пустота была запасным вариантом, рисковать которым он не хотел. Пустота нужна была ему больше, чем что-либо иное или кто-либо иной. А было это потому, что он пришел к выводу: существует лишь одна чистая разновидность мятежа. Однажды, доведенный скукой почти до слез, в доме отца в Риверсайде в Калифорнии он подобрал какую-то книгу Камю и дочитал ее почти до конца. Название ее было «Сопротивление, Мятеж и Смерть» и она вызвала у него такой интерес, что он купил и прочитал еще две-три книги Камю. Ему показалось, что главной мыслью в этих книгах была мысль о самоубийстве. К тому времени, как он вышел из больницы, после второй попытки голодовки, книги Камю смутили его, заставив осознать, что, возможно, он и не собирался умирать. Если умирать, то к чему избирать для себя такой неряшливый способ, когда существуют совершенно надежные средства? Он пришел к выводу, что ему лишь нужно было удостовериться, что общество предпримет что-то, чтобы сохранить ему жизнь. Осложнялось дело тем, что происходило все в дорогой больнице с самой лучшей в Остине кухней, а это как раз было то, против чего он выступал.

С той поры прошло много времени, и Томми рассматривал свои голодовки как что-то постыдное. Он, конечно, уже понял, что умереть спокойно ему не дадут. Если он и в самом деле уважал себя, он должен был бы сделать так, чтобы его не смогли отвезти в больницу.

Он еще немного поработал над своим шифром, повозившись с какими-то турецкими словами. Может быть, он вообще никогда не доведет свой шифр до конца, но важно было придерживаться распорядка работы над ним — никуда от этого не деться. Время от времени в короткие минуты передышки он глазел в пустоту перед своей камерой — это была пустота, ставшая его свободой.

Он услышал шорох над головой — Джои проснулся и шарил в поисках печенья, которое Аврора с Рози привезли утром. Томми сразу же отдал все печенье Джои — он всегда сразу же отдавал все, что привозила бабушка. И кстати, никогда этого не скрывал. Он повторял ей, что ничего ему не нужно, что он все равно отдаст кому-нибудь то, что она привезет, но из месяца в месяц она привозила ему печенье или пирожки, книги или кассеты с классикой. Возвращаясь домой, она, наверное, думала, что вот он сидит сейчас, ест печенье, читает книги или слушает музыку. Упрямая старуха! Сколько бы раз он ни отвергал ее подношений, она не переставала стараться.

— Мужик, твоя бабуся шикарно печет, — услышал Томми у себя над головой. — Скажи ей, чтобы в следующий раз привезла шоколадные чипсы.

— Сам и скажи, — огрызнулся Томми.

— Мужик, я не могу ей сказать, это же не моя бабка, — запротестовал Джои, хрустя печеньем, — кто же ей разрешит приехать ко мне?

Томми ничего не ответил.

— Хочешь печенья? — спросил Джои. — Классные какашки!

— Вот и ешь их, — сказал Томми.

Те ночи, когда ему снился гольф, генерал считал хорошими. В плохие ночи ему снилось, что его покидают — покидала его Аврора, и, как правило, происходило это в аэропортах тех стран, языка которых он не знал. Конечно, почти все страны мира могли попасть в эту категорию. Чаще всего Аврора покидала его, кажется, в Лиссабоне — она и в самом деле однажды бросила его в Лиссабоне после очередной отвратительной ссоры, и воспоминание о том, как сильно это подействовало на него в небольшом, ужасно жарком Лиссабоне, не покидало его.

На этот раз у него выдалась хорошая ночь — он как раз сделал первый удар в партии гольфа — прямой удар по центру, но в этот момент проснулся. Кажется, партнером у него был Бинг Кросби, с которым ему и в самом деле довелось играть как-то еще во время войны. Ему еще хотелось спросить Бинга о чем-то, но он не успел задать свои вопросы и проснулся. Тут он обнаружил, что Аврора сидит в кровати, уткнувшись в телефонную книгу.

— Я играл в гольф с Бингом Кросби, — сообщил ей генерал. — Ты когда-нибудь была с ним знакома?

— Нет, конечно. А зачем бы мне это было нужно, как ты думаешь? — ответила Аврора тоном, в котором слышался намек на то, что и у нее, пожалуй, была не самая славная ночь — как это нередко и бывало после ее поездок в тюрьму.

— Так ведь Бинг когда-то был знаменитым, — продолжал генерал. — По-моему, он любил охоту на куропаток. Меня однажды пригласили охотиться вместе с ним на куропаток в Джорджии, но охоту отменили.

— Гектор, никто не заставлял меня размышлять о Бинге Кросби уже много лет, — возмутилась Аврора. — Зачем ты это делаешь именно тогда, когда я пытаюсь на чем-то сосредоточиться?

— Ты по утрам все еще выглядишь такой хорошенькой, — отметил генерал.

— Я понимаю — ты считаешь это комплиментом, но так уж получилось, что слово «хорошенькая» не относится к разряду тех слов, что мне хотелось бы слышать в той ситуации, в которой я нахожусь, — откликнулась Аврора. — Но как только мы пройдем сеансы психоанализа, я думаю, это все изменится.

Генерал забыл, что Аврора хотела вместе с ним отправиться на психоанализ. Он не совсем четко представлял себе, что это такое, но знал, что стоит это недешево и что придется лежать на кушетке и рассказывать о половой жизни своих родителей или о чем-то в этом роде. Вроде бы ничего страшного в этом не было и может быть, было бы даже неплохо продемонстрировать Авроре, что он старается сделать что-то хорошее для нее.

— Надеюсь, это будет не так страшно, как шоковая терапия, — сказал генерал. — По-моему, я не готов к шоковой терапии.

— Я нашла терапевта по фамилии Брукнер, — не обратила внимания на его слова Аврора. — Звучит, как венская фамилия. Надеюсь, этот доктор Брукнер знаком с психоанализом. В книге не так много врачей, чьи фамилии звучат достаточно по-венски. Я так думаю.

— Что до меня, то я не понимаю, зачем с этим торопиться, — сказал генерал. — Тем более что я не так много и знаю о половой жизни моих родителей. — Он снял с руки перчатку, а вторую Аврора разрешила ему оставить.

— А кто говорит о половой жизни твоих родителей? — спросила Аврора, поднимая глаза от телефонной книги. В утреннем свете генерал, как никогда, напоминал мумию, хотя и разговаривал своим обычным резким голосом.

— Я думаю, что это именно то, о чем тебя заставляют рассказывать во время психоанализа. У меня сложилось такое впечатление. А ты много помнишь о половой жизни своих родителей?