Канатоходец - Бэгли Десмонд - Страница 25

• Предыдущая
• 25/66
• Следующая

— Не беспокойтесь, — Денисон с горечью рассмеялся. — Я могу причинить ей боль, оставаясь самим собой.

— Значит, решено, — сказал Кэри. — Завтра во второй половине дня вы встречаетесь в Хельсинкском университете с профессором Пентти Каариненом. Ваш секретарь уже договорился о встрече.

— Кто такой этот Кааринен?

— До войны он был одним из ассистентов Ханну Меррикена. Вы представитесь ему как сын Меррикена и поинтересуетесь, над чем работал ваш отец в период с 1937 по 1939 год. Нужно узнать, имела ли место утечка сведений об исследованиях рентгеновских лучей. Девушку возьмите с собой, она послужит прикрытием.

— Хорошо, — Денисон в упор взглянул на Кэри. — Кстати, ее зовут Лин. Она человек, а не безмозглая марионетка.

Кэри ответил ему спокойным взглядом.

— Этого-то я и боюсь, — сказал он.

Проводив Денисона взглядом, Кэри вздохнул. Спустя несколько минут к нему подошел Маккриди.

— Иногда меня охватывает отчаяние, — признался Кэри.

Маккриди едва заметно улыбнулся.

— Что стряслось на этот раз?

— Видишь вон те здания?

Маккриди посмотрел в направлении, указанном Кэри.

— Эта безобразная куча?

— Это квартал Виктория — сейчас там располагается полицейское управление. Власти хотели сровнять его с землей, но консерваторы выступили с возражениями и выиграли дело: здания сочли архитектурными памятниками.

— Что-то я не пойму, к чему вы клоните.

— Видишь ли, во время войны там находилась штаб-квартира гестапо, и многие норвежцы не забыли об этом. — Кэри помолчал. — Однажды там у меня состоялся продолжительный разговор с человеком по имени Дитер Брюн. Не самый приятный собеседник, можешь мне поверить. Его убили незадолго до конца войны — переехали грузовиком.

Маккриди молчал — Кэри редко говорил о своем прошлом.

— Я мотаюсь по Скандинавии уже около сорока лет — от Шпицбергена до датско-германской границы, от Бергена до русско-финской границы, — продолжал Кэри. — Через месяц мне будет шестьдесят. Но что бы ни происходило, этот паршивый мир так пи капельки и не изменился, — в его голосе звучала скрытая печаль.

На следующее утро все они вылетели в Финляндию.

Лин Мейрик испытывала новое и неожиданное чувство — она тревожилась за своего отца. Все ее прежние тревоги относились в первую очередь к ней самой — беспокойство за отца было чем-то необычным, заставлявшим се испытывать странный холодок изнутри.

Когда он предложил ей съездить в Финляндию вместе с ним, она пришла в восторг — восторг тем более объяснимый, что отец впервые обращался с ней, как со взрослым человеком. Теперь он интересовался ее мнением и прислушивался к ее желаниям; раньше он никогда этого не делал. Преодолев неуверенность, она начала называть его по имени, как он просил, — теперь она уже привыкла к этому.

Однако радость была несколько омрачена присутствием Дианы Хансен, которое каким-то образом омрачало восхитительное ощущение самостоятельности и заставляло Лин чувствовать себя маленькой и неуклюжей, словно школьница. Отношения Дианы с ее отцом ставили ее в тупик. Сначала она сочла их любовниками и не была ни удивлена, ни шокирована этой мыслью. Скажем, не слишком шокирована. В конце концов отец не так уж и стар, а мать никогда не скрывала от Лин причины развода с Мейриком. Но Диана Хансен не принадлежала к тем женщинам, которые обычно нравились Мейрику, и связь их казалась на удивление холодной, почти деловой.

С отцом произошли и другие странные вещи. Он стал говорить двусмысленно и расплывчато. Само по себе это было не ново: Мейрик и раньше был склонен неожиданно посреди разговора задумываться о своих проблемах, что создавало у Лин впечатление двери, захлопнутой перед носом. Новым было то, что, замолкая, отец больше не отдалялся от нее, а улыбался странной, особенной улыбкой, от которой у нее сжималось сердце. Казалось, он собирается с силами, чтобы сделать ей приятное.

И еще: он терял память. Ничего особенно важного, но когда дело доходило до мелочей вроде… вроде Мишки-Оборванца, например. Как он мог забыть свой смешной каламбур, доставивший столько радости маленькой девочке? Лин обычно раздражала в отце как раз его необычайная память па детали — он вспоминал то, о чем не хотелось бы слышать снова. Все это было очень странно.

И все же, несмотря ни на что, она была рада, что он предложил ей пойти вместе с ним в университет и поговорить с человеком, имя которого она так и не смогла произнести. Предложение было довольно нерешительным.

— Зачем ты хочешь встретиться с ним? — спросила она.

— Нужно выяснить одну вещь, связанную с моим отцом.

— Твой отец… но это же мой дед! Конечно, я иду с тобой.

Странно иметь деда с таким именем: Ханну Меррикен. Лин сидела перед зеркалом и рассматривала себя, в очередной раз убеждаясь, что все в полном порядке. «Не такая уж я и уродина, — подумала она, изучая серые глаза и прямые черные брови. — Рот великоват, конечно. Ладно, сойдет».

Захлопнув сумочку, она направилась к двери гостиной, где сидел отец. Внезапно она остановилась. «О чем я думаю? Это же мой отец, а не…» Она отмахнулась от не успевшей оформиться мысли и открыла дверь.

Профессор Кааринен оказался бодрым круглолицым человеком лет шестидесяти на вид, вовсе не похожим на высохшего старика, которого Лин нарисовала в своем воображении. Он поднялся из-за стола навстречу Денисону и горячо заговорил по-фински. Денисон протестующе поднял руку.

— Извините. Я не говорю по-фински.

Брови Кааринена поползли па лоб.

— Забавно! — произнес он по-английски.

Денисон пожал плечами.

— Что в этом странного? Я уехал из страны, когда мне было семнадцать. Из них пятнадцать лет я говорил по-фински, а затем в течение почти тридцати лет не имел такой возможности, — он улыбнулся. — Можно сказать, у меня атрофировался финноязычный мускул.

Кааринен понимающе кивнул.

— Да, да. Когда-то я свободно владел немецким, а что теперь? — он развел руками. — Итак, вы сын Ханну Меррикена.

— Разрешите представить вам мою дочь, Лин.

Кааринен протянул руку.

— Внучка Ханну? О, это большая честь для меня. Садитесь, пожалуйста. Не желаете кофе?

— Спасибо, с удовольствием!

Кааринен подошел к двери и поговорил с девушкой, сидевшей в соседнем кабинете, а затем вернулся обратно.

— Ваш отец был великим человеком, доктор… э-э-э… Мейрик, — сказал он.

Денисон кивнул.

— Да, я вернулся к традиционному английскому написанию нашей фамилии.

Профессор рассмеялся.

— Я хорошо помню, как Ханну рассказывал мне историю своего рода. В его изложении она звучала так романтично… Каким же ветром вас занесло к нам в Финляндию?

— Сам не вполне понимаю, — осторожно сказал Денисон. — Возможно, просто потребность посмотреть на родные места. Запоздалая тоска по дому, так сказать.

— Понимаю, — сказал Кааринен. — Вы пришли ко мне, потому что хотели что-то узнать о своем отце?

— Насколько я знаю, перед войной вы работали вместе с ним.

— Да, и я с гордостью вспоминаю об этом. Ваш отец был не только великим исследователем, но и великим учителем. Но я отнюдь не единственный его ученик. Нас было четверо — наверное, вы сами помните.

— Я был очень молод, — заметил Денисон. — …Воспоминания скорее относятся к детству, чем к юношеству.

— Готов побиться об заклад, что вы меня не узнали, — Кааринен сверкнул глазами и похлопал себя по объемистому животу. — Ничего странного — я сильно изменился. Но вас-то я хорошо помню. Вы, юный варвар, сорвали один из моих экспериментов.

— Прошу прощения, — с улыбкой сказал Денисон.

— Да, — мысли Кааринена блуждали далеко. — В те дни нас было пятеро — ваш отец и мы. Отличная была команда, — он нахмурился. — А знаете, кажется, остался лишь я один! — он начал загибать пальцы. — Олави Койвисто был убит на фронте, Лииза Линнанкиви тоже убита при бомбежке Виипури незадолго до гибели вашего отца. Кай Салоярви пережил войну; бедняга умер от рака три года назад. Да, я остался единственным из нашей старой команды.

• Предыдущая
• 25/66
• Следующая