За краем земли и неба - Буторин Андрей Русланович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/68
• Следующая

Все это было так странно! Мирные в общем-то жители, которым, по большому счету, было глубоко наплевать, какая на самом деле земля – и вдруг повели себя словно дикари. Лишь дети не поддались общему психозу и наблюдали за действиями родителей и соседей с настоящим ужасом.

Странно было и то, что старейшине удалось столь легко завести толпу и не менее просто погасить вспыхнувший пожар безумия.

Старейшина вообще был загадкой селения, разгадать которую никто и не пытался. Казалось, он был всегда. Даже самый старый (после него, разумеется) житель помнил этого человека с самого детства. Был старейшина местным жителем или пришел издалека – об этом тоже никто не знал. Даже одет глава селения был иначе, нежели остальные жители. Собственно, одежды как таковой, из-за постоянно теплой погоды, никто и не носил – лишь оборачивали бедра тряпичными повязками. Старейшина же всегда с ног до головы был закутан в большой отрез серой ткани…

Но сейчас вниманием всех завладел Ачаду с его безумной теорией. Утихомиренные старейшиной жители разошлись в конце концов по домам и хижинам, а бывший Учитель остался посреди кучи бревен и мусора на месте его прежнего жилища. Жена Ачаду ушла вместе с другими, бросив напоследок на мужа полный презрения взгляд.

…И вот теперь Учитель стоял на площадке новостной башни, гордо задрав к небу белую бороду. Он отставил уже палку, которой стучал до этого по дусосу. Подождал, пока площадь перед башней заполнится людьми, которые, будто стесняясь вчерашней агрессии, разглядев наверху Ачаду, опускали глаза и замолкали. Лишь легкий шепоток пробегал порой по рядам.

Наконец и Ачаду опустил голову. Но не стыдливо потупив глаза, а напротив – с вызовом устремив взгляд на толпу. Он подождал еще немного, словно надеясь, что люди наконец-то поднимут к нему лица. Но этого не случилось, и бывший Учитель крикнул:

– Посмотрите на меня! Что же вы? Вчера вы были смелее!

Но даже прямое обращение к жителям не возымело действия. Тогда Ачаду мотнул бородой и начал говорить, тщательно проговаривая фразы, будто на уроке:

– Пусть я потерял в ваших глазах уважение, но я продолжаю уважать вас. Как людей, как своих земляков, родителей моих учеников… И я не перестал уважать себя. Мало того, я собираюсь вернуть себе и ваше уважение. Я по-прежнему уверен, что мое измышление верно – земля имеет край! – Он поднял руки, останавливая начавшийся было ропот. – Да, у земли есть край, и я докажу вам это! Я отправляюсь к краю земли. Пусть мне для этого придется потратить остаток жизни, но я дойду до этого края! А если не дойду… если не успею дойти, то это еще не значит, что я ошибался. Просто это будет означать, что край земли – очень далеко, и путь к нему занимает больше времени, чем длится моя жизнь. Я хочу, чтобы вы поняли это! И еще я очень хочу, чтобы вы научились думать. Сами. Хоть чуть-чуть.

Учитель поднял с пола площадки большой кожаный тюк, продел руки в широкие лямки, в довесок к тюку забросил за плечи мешок поменьше и уверенно зашагал вниз по ступеням витой каменной лестницы.

У Хепсу вдруг екнуло сердце. Еще не осознавая полностью неожиданно принятого решения, он ринулся к дому, юрким азоргу рассекая людскую толпу.

На гребне холма Хепсу остановился. Посмотрел назад. Холм, на котором он стоял, – один из бесконечной сплошной цепочки подобных, окаймлявших долину, – был невысок и почти лыс, лишь жалкие клочки бурой спутанной травы редкими островками покрывали его голую вершину. Зато позади, до самых мутно-синих гор в далеком далеке, откуда два междусонья назад спустились они с Учителем, расплескалось в две стороны бесконечности однотонное зеленое озеро густого пахучего разнотравья с круглыми островами кустарников. Учитель говорил, что за краем земли тоже начинается озеро, настоящее, водяное, но бесконечно глубокое и без второго берега…

Хепсу отвернулся от долины. Туда очень захотелось вернуться, потому что вперед даже смотреть было тошно… Внизу, от подножий холмов, тоже тянулась долина, слитая с серым небом в бесконечность. Такая же серая, как и небо; лишь гораздо темнее его, грязнее, кажущаяся сверху рябой и шероховатой от бесчисленных каменных россыпей, избороздивших ее рвов да извилистых трещин.

Неужели за этой пустыней и находится край земли, то самое бездонное и безбрежное озеро, о котором говорит Учитель, к которому идут они уже сорок бессонниц? Может, Ачаду ошибся в своих измышлениях, и край земли – вот он: уходящая влево и вправо гряда лысых холмов? Что, если эти холмы и ограничивают невообразимо огромный земной круг, в который так истово верит Ачаду, а вместо бездонного озера вокруг земли – рябая серая пустыня?.. Стоит ли сказать об этой догадке Учителю, или же лучше промолчать, чтобы не рассердить его еще больше?

А где же Учитель? Мальчик пробежался взглядом по склону и заметил быстро двигавшуюся фигурку Ачаду уже на самом подножье холма. Хепсу поддернул лямки мешка и ринулся вниз по склону, выбивая серо-бурую пыль из сухой, полумертвой земли.

– Учитель! Ачаду! Подожди!..

Фигурка далеко внизу не замедлила шага. Рискуя оступиться и полететь кубарем, мальчик отдался силе тяготения, стремительно перебирая ногами.

Ачаду все-таки остановился и, не снимая с плеч огромного тюка, а лишь поставив на землю мешок со снедью, присел на плоский камень. Из-под густых черных бровей, нелепых в окружении абсолютно белого нимба густой шевелюры, плавно переходящей снизу в бороду, он с плохо скрываемой тревогой наблюдал за бешеным спуском ученика. Вот Хепсу споткнулся, и сердце Ачаду екнуло… Но мальчику чудом удалось восстановить равновесие, не замедляя бега. Да и замедлить его было бы уже невозможно до самого низу, любая попытка остановиться привела бы Хепсу к падению.

Но все обошлось. Запыхавшийся, с дрожащими от напряжения и страха коленями, мальчик подошел к Учителю, на угрюмом лице которого не осталось уже и тени недавней тревоги.

– Если бы ты сейчас разбился, я не задержался бы и на пару вдохов, – все же выдавил Ачаду.

Хепсу опустил голову. Учителя это разозлило.

– Что ты молчишь?! Ты ведешь себя безрассудно! Зачем ты увязался за мной?! – Последний вопрос Ачаду задавал ученику сотню уже, наверное, раз за все сорок бессонниц пути.

– Ничего… – невпопад ответил мальчик. – Ты иди, я пойду следом и не стану тебе мешать. – Хепсу тоже повторил эту фразу за время пути далеко не в первый раз.

– Возвращайся, – сердито, но уже без злости сказал Ачаду. – Это твой последний шанс добраться до дому. Дорогу ты помнишь, еду легко сможешь добыть и в долине, и в горах, тем более – в лесу. Воду там тоже легко найти. А здесь, – Учитель ткнул пальцем в серую пыль под ногами, – еды, а тем более воды, нету наверняка! Твоих запасов не хватит и на пару бессонниц. Розалики протухнут уже после первого сна, так что придется съесть их сегодня. На завтра тебе останутся только одни корешки…

– Их много! – тряхнул мешком Хепсу.

– Без воды ты их много не съешь, а вода у тебя тоже завтра закончится, если не выпьешь всю сегодня.

Ачаду будто нарочно говорил «у тебя», «твои запасы», словно подчеркивая этим, что своими запасами воды и еды делиться с мальчиком не намерен. Он будто бы повторял ему в очередной раз: «Дойти до края земли – моя единственная мечта, и я сделаю все, чтобы увидеть воды бездонного озера, для чего не поступлюсь ничем, даже самой своей жизнью, а уж тем более твоей, хоть ты и не возрасту упрям».

– Я пойду за тобой, – повторил мальчик, не осмелившись посмотреть в глаза Учителю. – Буду идти, сколько смогу. А если умру… Пусть! Никто не заплачет.

Ачаду скрипнул зубами. Отец Хепсу погиб на охоте, когда мальчик был еще несмышленышем, мать умерла три сотни междусоний назад. Плакать по нему и впрямь было некому. Как и по самому Ачаду. Жена бросила его, когда началась травля… Он потерял уважение жителей родного селения, его лишили права быть Учителем. За что? Всего лишь за измышления, за идеи, неожиданно пришедшие в голову и не пожелавшие из нее уходить. Ну, и за то, конечно, что он делился этими идеями с учениками…

• Предыдущая
• 3/68
• Следующая