Палм-бич - Бут Пат - Страница 17

• Предыдущая
• 17/104
• Следующая

– Мы тебя любим, Бобби!

– Мы с тобой, Бобби! Навсегда! До самого Белого дома!

Мальчишеская улыбка нерешительно заиграла на его губах, безжалостно доводя до предельной точки показатель сексуального возбуждения аудитории. Быстрым движением головы Бобби сбросил свою прядь в предназначенную для нее позицию, чтобы тут же заботливой рукой откинуть ее обратно на место, и под бурю аплодисментов, вызванную этим жестом, посмотрел прямо в зал внезапно засверкавшими глазами, показывая, что их любовь докатилась до него, тронула его, что он принадлежит им. Бобби вновь поднял руку, чтобы остановить приливную волну преклонения, открыл и закрыл рот, как бы пытаясь заговорить. Еще раз улыбнулся. Рассмеялся. Бросил взгляд в сторону. Покачал головой.

Он разговаривал с ними, но без слов. На языке жестов это означало: я потрясен вашим приемом. Потрясен и глубоко тронут. Меня так никогда не приветствовали. Это впервые. Вы все особенные. Особенные люди. Особенные друзья. Вместе мы пойдем к славе. Вашей славе, моей славе.

Как раз в этот момент в дело вступают помощники. С обеих сторон сцены из-за кулис выскочили безупречно одетые молодые люди, жестами умоляющие аудиторию дать возможность перевести ритуал на следующий этап, этап, когда герой должен по-настоящему заговорить.

Бобби воспользовался последовавшей тишиной, как беззвучной скрипкой Страдивари. Долгое время он ничего не говорил. Напряжение нарастало. Наконец из задних рядов зала раздался одинокий голос женщины – толстой, светловолосой, на пятом десятке, – которая выражала всеобщие чувства.

– Я люблю вас, Бобби!

Теперь он осчастливил их своим смехом. Смех был короткий, глубокий, журчащий, предельно искренний и безумно обворожительный.

– Что ж, благодарю вас, мэм, – последовал великолепный ответ.

Слова были произнесены коротко, за исключением последнего, которое тянулось нескончаемо, словно ноги стриптизерши. Аристократ Старого света, джентльмен с южной плантации. Аромат времени Ретта Батлера.

Аудитория вновь зашлась в демонстрации коллективной любви. Какая находчивая! Воспитание. Блестящее остроумие. Он слопает русских мужиков на завтрак, кастрирует международных банкиров, заставит Фиделя Кастро проклинать свою мать за то, что родила его.

Когда смех и хлопки наконец утихли, Бобби как бы растерялся, занервничал, словно потерявшийся маленький мальчик, выброшенный в океан восторга аудитории. Он поправил и без того прямой галстук и крепко вцепился в трибуну жестом, который говорил, что ему потребуется вся что ни есть их помощь и поддержка. Переполненный зал забурлил материнскими инстинктами, вступившими в приятный альянс с сексуальными.

Голос зазвучал низко, намеренно сдержанно, оставляя широкое пространство для длительного путешествия к драматическому кульминационному пункту, когда Бобби заставит аудиторию захлебнуться в экзальтированной радости, после того как он выразит им свою любовь и покинет их.

– Дамы и господа, сегодня вы меня чрезвычайно обрадовали… теплотой своего приема. Я благодарю всех вас от глубины сердца.

Склонив голову, Бобби ощущал, как на них нисходит любовь, он чувствовал ее, был этой любовью, и сладостные слезы наворачивались на его сияющие глаза. Дальнейшие слова буквально вибрировали от искренности его эмоций.

– Когда приезжаешь в Саванну, то ожидаешь вежливого приема и хороших манер. Иногда мне кажется, что они были изобретены жителями Джорджии. Но сегодня вечером у меня такое чувство, будто я оказался среди близких друзей. И если вы позволите, то мне бы хотелось именно в таком духе говорить с вами.

И уже более решительным голосом он торжественно, как молитву, стал произносить знакомые слова:

– Величайшее преимущество друзей заключается в том, что с ними можно говорить свободно, потому что знаешь, что они сердцем разделяют твои ценности, что тебя здесь не поймут не правильно. Можно не соглашаться по пустякам, но в глубине души ты знаешь, что мы – на одной стороне. Я могу прямо сейчас назвать вам список тех истин, которые известны вам, мне. Очевидных истин, в которые мы страстно верим… но которые наши недруги отвергают.

Бобби обожал следующий пассаж. Он в определенном смысле был концентрированным выражением сущности самого Стэнсфилда. Сила его веры озаряла слова, и в ответ слова придавали силу чувствам.

– Мы верим в святость семьи… в величие нашей любимой страны. Мы верим в Бога и в христианскую мораль Библии. Мы верим в необходимость быть сильным, чтобы иметь возможность защищать свободу. Мы верим в индивидуума и в его неограниченное право добиваться лучшей жизни для себя и своих близких.

Бобби одно за другим нанизывал положения своей излюбленной программы, перемежая каждое взмахом вытянутой руки, подчеркивая каждое указующим перстом. Аудитория перед Бобби гудела от едва сдерживаемой страсти, изливая на проповедника энтузиазм новообращенных, – ведь он взывал к их самым глубинным убеждениям.

Сначала определить общие интересы, одинаковые взгляды. Затем выявить врага.

– Но вам и мне известно, что некоторые люди… свои же американцы… денно и нощно работают над тем, чтобы разрушить те институты и убеждения, которые так дороги нам. Это усомнившиеся, пессимисты, которые не упускают ни одной возможности, чтобы осмеять и оплевать наш патриотизм. Они с пренебрежением относятся к нашей армии, предпочитая видеть нас слабыми перед лицом внешней угрозы. Они стремятся изгнать религию из школ, разрешить уничтожение нерожденных невинных младенцев и повсюду поощряют извращения и порнографию во имя своих убеждений. Проповедуя веру и свободу, они денно и нощно стремятся отнять у нас право самим определять наше собственное будущее – постоянно усиливая правительство и безликую бюрократию, которыми они пытаются управлять сами. Но мы бдительны. Мы знаем об их честолюбивых планах. Нам известны планы Большого брата.

Гром аплодисментов заглушил последние слова. Воспользовавшись передышкой, Бобби поискал глазами за кулисами Джимми. Даже дикого восторга аудитории ему было мало. Ему хотелось и профессионального одобрения.

Джимми Бейкер тут же поймал его взгляд и поднял вверх два больших пальца. Если бы это было возможно, то он воспарил бы выше седьмого неба. Возможно, тут Сыграли роль коктейли с виски перед ужином, однако, в основном, ощущение подъема было вызвано тем, как эта публика принимала своего «кандидата». В какое-то блаженное мгновение, несколько ранее, он мельком прикидывал – а не смог ли бы Бобби Стэнсфилд продержаться всю двадцатиминутку, вообще ничего не говоря, за исключением того любезного ответа даме из зала. Выступление вошло бы в книги рекордов как речь «Что ж, благодарю вас, мэм». Теперь же мозг профессионального менеджера избирательной кампании занимался оценкой феноменальной способности Стэнсфилда набирать голоса избирателей.

Беспокойный взор Джимми обратился в конец зала, и выискал там группу Эн-би-си. Отлично. Они снимали встречу на пленку, обеспечив бессмертие тому трепетному возбуждению, которое мог генерировать его мальчик. Потребовались некоторые усилия, чтобы убедить компанию, что речь будет блистать остроумием, которое им необходимо осветить. Кажется, до них это дошло, и они прислали превосходного выездного продюсера.

Речь подходила к кульминационной точке, и эмоции увлеченной Бобби аудитории бурлили и разливались по всему залу. Это было виртуозное исполнение, и внезапно, со взрывом громоподобных аплодисментов, оно закончилось.

Бобби почти что сбежал с подиума. Он был весь в поту, получив избыточную дозу внимания.

– Отлично, Бобби. Просто отлично. Эн-би-си все отсняла. Я никогда не видел такой аудитории. Лучше, чем в Орландо.

Бобби уже успокоился. Устало он провел рукой по знаменитому лбу.

– Они поняли, Джим. Это – мои люди, – произнес он. – Куда едем завтра?

Сильные пытливые пальцы безжалостно вонзились в поясницу Джо Энн Дьюк, и поднявшиеся волны приятной боли толчками отозвались в ее мозгу, холодные, чистые, ободряющие, словно струя чистейшей натуральной кока-колы.

• Предыдущая
• 17/104
• Следующая