Малибу - Бут Пат - Страница 53
- Предыдущая
- 53/108
- Следующая
— Эмма, я надеюсь, что вы все-таки научитесь думать как настоящая американка. Англия дала миру многих знаменитых писателей. Но все они жили в прошлом веке. А сейчас, здесь, в Америке, я не понимаю, как можно не восхищаться Стейнбеком, — холодно произнес Латхам. Он понимал, что передергивает слова Эммы. Но сделал это он умышленно. Служащий его империи не имеет права перечить ему, владельцу этой империи.
— Да, я понимаю, Хемингуэй, О`Нэйл, Фитцжеральд, Фолкнер, Теннесси Уильямс, Стейибек — я имею в виду, что они гордость мировой культуры и Америки. Разве можно их сравнить с Шоу, Моэмом или Уальдом. Да, они хороши, но меркнут перед американскими собратьями по перу. Англичане просто в восторге от американских писателей. — И Эмма склонилась к Пэт и Латхаму совершенно раболепно.
— Да, средние классы английского общества еще могут знать их имена. Представители высшего света их никогда не читали, — отчеканил Латхам.
Эмма хотела ответить резкостью, но прикусила язык. Латхам был одним из немногих американцев, кто еще мог разбираться в тонкостях английского устройства общества. Для нее всегда было тайной; где Латхам смог все так хорошо разузнать и понять. Но в Англии действительно представители высшего света отдавали литературу на откуп выходцам из низов и средних классов. Эмма здесь, в Америке, претендовала на представительницу высшего общества, но только Дик Латхам знал о ней всю правду. Сейчас он снова дал ей это понять, посыпав раны солью…
— Благодарю тебя за все, Пэт! — бесцветным голосом произнесла Эмма.
Но Пэт ее не слышала. Она смотрела на сцену. Занавес поднялся, и она увидела стоящего в углу Тони, пристально вглядывавшегося в женщину, сидевшую в глубине сцены в полумраке. Светлые волосы обрамляли ее точеное лицо, но черты его были чуть мелковаты. Просторная одежда из черного шелка придавала ей аристократический вид. Тони стоял и смотрел на женщину, как если бы он впервые увидел ее. А может, так оно и было на самом деле? Он смотрел на эту роскошную шлюху, которая и была его матерью…
— Что ты хочешь от меня? — высокомерно спросила его женщина.
— Мне от тебя ничего не надо!
Но это была самая беспардонная ложь, какую когда-либо слышали небеса. Что вам надо от женщины, давшей вам жизнь? Самое малое, что приходит на ум — любовь. Он уже научился обходиться без неё в суровом мире. Ему пришлось научиться искусству выживать без любви и поддержки. Это оказалось совсем нетрудно. Надо было только окунуться в омут ненависти и научиться никому не доверять. Успеху обучения в немалой степени способствовало и то, что общаться приходилось не с самыми милыми людьми и не в самой подходящей обстановке для проявления дружеских чувств. Он научился жить без иллюзий. Жить без надежды оказалось тоже не так уж и трудно, может, даже и легче. Ведь в этом случае нечего было и терять… И руки могли быть полностью развязаны.
— Тогда зачем ты пришел? Почему ищешь со мной встречи? И откуда ты узнал, что я здесь? — ровным, но слегка раздраженным голосом говорила женщина. Она вовсе не была в восторге от появления ее сына, которого редко видела и плохо знала. Она не знала, что может для него сделать.
— Почему ты бросила нас? — раздался в тишине зрительного зала голос Тони. Но реплика прозвучала, словно он вопрошал о том, почему она бросила именно его одного.
Тони ждал ответа, застыв в напряжении, словно струна… Но он знал, что ответ этой женщины его не удовлетворит. Он это понимал и от этого страдал. Она бросила его, когда он был совсем маленьким, беспомощным и невинным. Ему казалось чудовищным, как могла мать бросить своего ребенка на произвол судьбы, нисколько не заботясь о том, выживет ли он или нет. Она убила его отца по той причине, что он хотел остановить ее, не дать сбежать. Его мать пошла даже на риск убийства, лишь бы не оставаться в семье. Что за печать рока лежала на нем? Боже! За что же, за какие грехи ты лишаешь его счастья любить и быть любимым! Слезы подступили к глазам, сердце заныло от горестей нерадостного детства.
Тони и Кэл сейчас испытывали одни и те же чувства. Отец Тони оставил его много лет назад. Теперь, по прошествии почти двух с половиной десятков лет он не верил, что вины его отца в этом не было. Слезы уже хлынули потоком по его щекам, облегчая давнюю боль, притупляя обиду. Но в то же время в глубине его души зародилось новое сильное чувство. Это оно свело его кулаки в судорожном жесте, так что побелели костяшки. Имя этому чувству было — гнев. Что бы ни послужило причиной ухода матери на сцене театра, а его отца в реальной жизни, оба они были самыми настоящими предателями. А раз так, то они становились врагами, к которым надо было относиться без жалости и сострадания. Тони с Кэлом научились жить в мире без родительской ласки и любви, но их сердца требовали мщения за то, что по вине своих родителей они были обделены их заботой. Кэлу еще была нужна его мать, но он уже начинал ее ненавидеть. Тони тоже хотел бы встретиться с отцом, но и он уже лелеял планы мести.
— Я оставила вас, потому что вы мне мешали, — произнесла актриса, исполняющая роль матери. Она взяла в руки тяжелую золотую цепь и засмеялась, поигрывая ею, взирая на стоящего перед ней сына, словно была на другой планете.
— Но ведь я был совсем маленьким младенцем… — В его словах зазвучал упрек за то, что его бросили беспомощным с самых первых шагов по жизни, бросили без родительской опеки з омут нужды и бедности. Обида все еще душила его, но он уже знал, что и пальцем не дотронется до этой женщины, когда-то родившей его на свет. Он смотрел на нее как на урода, как на жертвуй тяжелой болезни, психического потрясения, жертвы неудачных родов… как на ошибку природы, в конце концов. Он смотрел, и ему показалось, что эта ошибка природы должна иметь свое имя. Дьявол, порождение тьмы. Он нашел имя, но понял, что это все не имеет никакого значения. Для него она всегда будет матерью, пусть и предавшей своего сына.
Она ничего не ответила, рассматривая свои руки. Они были скрючены артритом, покрыты темными старческими пятнами, морщинистыми и дряблыми. С трудом верилось, что когда-то они были молоды и прекрасны. Что ими любовались и целовали их.
— Ты бросила нас ради всего этого? И ты получила, что хотела? — Он давал ей сейчас шанс повиниться. Да, любовь уже кончилась, она ушла много лет назад, но он хотел, чтобы его мать хотя бы формально повинилась перед ним за то, что она его бросила. Но она не умела произнести этого или не знала простых человеческих слов по одной причине. Все другие люди, кроме нее самой, не имели никакого значения со всеми их бедами и радостями. Сейчас ее заботило одно — то, что она увядала и ее жизнь шла к закату. Она протянула руки вперед, дотянулась до зеленого сукна на столе, постучала пальцами по нему.
— Да, я рада, что мне удалось осуществить свои мечты. Я стала богатой женщиной и могу позволить себе делать что угодно или не делать вообще ничего. Я не связана этими противными сопливыми малышами, которым постоянно надо покупать игрушки, дарить подарки. Я счастлива, что разделалась с твоим сентиментальным кретином-отцом с его вечными бреднями о вселенском зле и добре, о том, что надо помогать добру. Я свободна от всей той фальши и грязи, что сейчас правит миром, в котором, между прочим, ты, мой сын, сейчас живешь. У меня есть фотографии сильных мира сего, чьи настоящие желания не столь ужи велики. Важно, чтобы их вовремя почесали за ушком и сказали, какие они гениальные… Видела и их пассий, чьи интересы с лихвой покрывались сладостями и прогулкой по дорогим магазинам. Они хотят получить наши голоса на выборах, а сами не прочь соблазнить дочку соседа… Как тебе нравится такой мир? Ты когда-нибудь об этом думал? И я сделала это потому, что я ненавижу семью, где женщина просто говорящая вещь. Женщина становится рабыней своих детей, своих мужей. А также нянькой, их жертвой, безответной служанкой… Ты меня слышишь? Ты слышишь?
Она сейчас уже кричала. Кэл по сценарию должен был оставаться безучастным. Реальный Тони не мог этого выполнить. Слова этой женщины запали ему в душу. Он их много раз успел прочитать в сценарии. Но тогда они звучали отстраненно, несколько абстрактно. Сейчас же он услышал их иа иной эмоциональной волне. Он вдруг увидел бедную старую женщину с ущербной психикой. Но он увидел в ней свою мать! И пропитал послание от нее! Его мать тоже хотела свободы. Но не свободы от семьи, детей, мужа, свободы от закона… Нет. Она хотела настоящей свободы. Она хотела свободы духа. Тони заколебался между двумя образами двух матерей. Литературный Кэл стремился отдалиться от своей матери, реальный Тони стремился к ней. Вот в чем была суть проблемы. Тони вдруг почувствовал настоятельное желание взять на руки эту старушку и ласково прижать к себе. Он пошел через сцену к актрисе с явлым намерением осуществить свой план. Актриса, исполнявшая роль его матери, с изумлением следила за его действиями, но она была не одинока В своем потрясении. Пэт Паркер могла поклясться, что вся аудитория замерла, наэлектризованная развитием событий, пошедших явно не по пьесе. Пэт вдруг поняла, что она хочет от Тони. Она хочет, чтобы мать и сын воссоединились. Похоже, все разделяли это чувство. Но в самой сцене таилась пока непредсказуемость и неопределенность. Сюжет пьесы уже ничем помочь не мог. Актеры играли самих себя, как если бы это было в реальной жизни. Тони сумел добиться, чтобы зрители стали не наблюдателями, а соучастниками, и преуспел в этом. Большинство из них совершенно позабыли, что находятся в театре…
- Предыдущая
- 53/108
- Следующая
