Человек: Фрагменты забытой истории - Чаттерджи Мохини - Страница 2

Но что за резкий крик нарушил покой этого мирного пейзажа? Плывя темной массой в безмятежном море лунного света, гималайский орел, распугивая дрожащие тени ночи, разбудил эхо, отражающееся от каждого ущелья и каждой скалы. Но куда более пронзителен тот крик отчаяния, который доносится с западным ветром от несчастных жертв, блуждающих раздетыми и голодными среди разваливающихся руин веры и мысли. Потоки доносящихся звуков перемешаны и неотчетливы, но крик души всегда находит свой путь к другим душам, чьи двери не заперты и окна не закрыты. Но громче всех слышится ясный голос великих сердец, стучащихся в ворота самозваных принцев мысли в тщетной попытке найти отклик и отбрасываемых назад, к черным скалам отчаяния, где им остается ожидать прихода прожорливого дракона духовной смерти.

Среди психической войны элементов и всепоглощающего умственного землетрясения, подобно лучу серебристого света, в ум ученика врывается голос его Учителя:

«Иди и будь верен обету, который ты принес человечеству. На запад лежит твой путь. Возьми этот пострадавший во многих местах свиток, и неизвестный, хотя и родственный, дух принесет недостающие фрагменты. И тогда откроются тебе вещи, которые ты дотоле искал тщетно. Не задумывайся о завтра и не медли здесь ни одного дня – путь твоего долга ведет на запад…»

Далеко-далеко в Новом Свете, в городе восходящего солнца, ждала одинокая душа, которая, похоже, свалилась из какой-то другой сферы и заблудилась в странной стране. Ее крик о помощи был услышан, и слова, вырвавшиеся у нее в сомнении и ошеломлении, пронеслись через долгие пространства моря и суши.

Видение затухало в волне возвращающегося рассудка, но ухо еще слышало стихающие слова: «Путь твоего долга ведет на запад».

Послушные шаги повели ученика на запад, и он оказался среди злосчастного великолепия Парижа. Ах, Париж, Париж! Ты должен умереть, чтобы могла жить Франция! Одинока Франция среди своих многочисленных врагов, но худший из них – ты!

Как привидение посещал он дома, где царили удовольствия и достаток, и повсюду он воспринимался скорей как таинственная рука, начертавшая судьбу ассирийскому царю, чем как человек, желающий помочь.

И однажды вечером, среди веселья парижского салона, где было все, чтобы очаровать разум и отвратить душу, легкий голос произнес его имя: «Приди, приди и помоги мне!»

Этот отдаленный голос заглушил музыку и скрыл фигуры танцующих. Он уже не слышал ярких острот и не замечал веселых товарищей. Двое незнакомцев встретились и больше не были незнакомцами; части соединились, и разорванный свиток стал целым.

Этот таинственный свиток весь был написан причудливыми знаками на неизвестном языке. Раскрытие его смысла стоило соученикам, встретившимся в чужой стране, многих дней и ночей кропотливой работы. Следующие страницы представляют ее результат.

Ветры мрачного зимнего дня кружили в воздухе метель, пока весь мир не стал казаться обернутым в пушистые облака. И под ногами, и над головой все было белым-бело, все блистало снежинками, которые множились и множились в бесконечных формах, покрывая землю подобно тонкой ткани. Была зима, и зима в климате негостеприимном и суровом даже в лучших своих проявлениях – зима на севере, где слишком много холодных ветров, а лето длится совсем недолго. Этот день, похоже, соединил в себе неприятность пурги и свинцовый свет раннего утра, оправдав прогнозы знатоков погоды, пророчивших вероятность вторжения воздуха из полярных областей. Он пришел, быстрый и плотный, охватил землю и исчез в ее захватывающих объятиях. Так было поначалу, но постепенно старая мать-земля все больше уставала от таких повторяющихся визитов, и его маленькие посланцы уже стали собираться на ее груди, плотно прижимаясь друг к другу, пока она уже совершенно не скрылась из виду и ее бурой природы было уже не видать человеку. Мир застелило снегом, и небо, похоже, никогда не уставало сеять его через пространство, покрывая его чистотой темные пятна и неестественные линии улиц и дорог.

Это был день для медитации и мечтаний, время для спокойных быть в покое, для ясных умом – удалиться в свое внутреннее Я, будучи в полной безопасности от внешних вторжений со стороны обыденной жизни. Для довольных это был день мира и общения с лучшими мыслями, которые можно было призвать, пока мирские заботы временно отступили. А для души это была возможность утвердить себя и голосом, в котором нет и тени неуверенности, говорить сквозь толстые стены чувств, которые долгое время ее голос заглушали.

В этом обширном городе, свои права на который заявил снег, была одна душа, смотревшая через свои тонкие окна на сцены жизни и радовавшаяся этой внешней буре, давшей возможность для внутреннего спокойствия. Ее жилище было довольно хлипким и дрожало на сильном ветру, о чем свидетельствовал шум, врывавшийся в окна и двери. Задумчиво глядела она на открывавшийся вид, пока головокружение не заставило ее глаза закрыться, а сердце – вздыхать от мыслей сожаления о голодных бедняках, живших в тесноте и нездоровой обстановке, о маленьких детях, чьи нежные тельца дрожат и чьи печали только усиливаются присутствием столь прекрасного посетителя и которых трудно развлечь, если не пригласить их ласково к теплому камину. Все эти мысли заполнили усталый мозг и заставили руки сжиматься до боли. Но этим сожалениям, более чем бесполезным, поскольку они всегда лишь ослабляют и подавляют, не было позволено задерживаться долго, поскольку была работа для рук и для ума и были нерешенные задачи, требовавшие внимания. Но то ли из-за воздействия бурной погоды на перенапряженный организм, то ли из-за чувства беспомощности, пришедшего от осознания человеческих страданий, которые нельзя отвратить, руки не могли писать, мозг отказывался работать, и пассивный ум погрузился в мечтательную дремоту, которая, похоже, углублялась в сон. Это могло бы стать обычным полуденным сном, но ему не было суждено быть таким, поскольку, когда закрывающиеся веки почти сблизились, а губы разомкнулись, не мешая дыханию склонившегося тела, таинственное нечто пробудило спящие чувства и, подобно вспышке молнии, заставило покинуть полулежащее состояние и выпрямиться в нетерпеливом ожидании.

В комнате был кто-то еще, и в этом не могло быть сомнений, но кто? И откуда он пришел и как? Закрытая дверь не двигалась, и ни звука не слышалось в холлах и коридорах, которые разнесли бы эхом человеческие шаги или отозвались бы на звук голоса. Тишина была глубокой и нарушалась лишь щелчками снежинок по оконным стеклам и завыванием порывов ветра, проносящихся по улицам и врывавшихся через щели. Внутри же была тишина, глубокая и почти мистическая, и она была внезапно нарушена восклицанием засыпающей, которое последовало в ответ на видение столь живое и яркое для чувств, но туманное для понимания.

Что за картина явилась! Там, где только что было пустое место, появилась фигура восточного мудреца. Он был грациозен в движениях, его лицо выражало благосклонность, и открытым, искренним взглядом смотрел он на удивленное лицо, которое было перед ним. В руке он держал пергамент, похожий на книгу, и через руку было переброшено белое одеяние, спадавшее почти до пола, если не касавшееся его. Длинные ниспадающие волосы покрывали его плечи, а на ногах были восточные сандалии. Вероятно, небольшой посох коричневого дерева, который он нес с собой, источал тонкий и острый аромат, поскольку вся атмосфера была наполнена этим запахом, который успокаивал расстроенные чувства.

Он стоял, похоже, не сознавая, что может кого-либо удивить своим видом, и мягко обратился к своей слушательнице. Он являл собой самое восхитительное воплощение покоя, которое только можно представить. Под длинной белой накидкой просвечивала желтая тибетская куртка, и гималайский мех, которым она была оторочена, давал отблески, когда он немного менял положение во время самых ярких моментов своей речи. Он держался легко, с достоинством и учтивостью, что успокоило слушательницу, которая полностью осознала необычайность его присутствия, и столь поразительными были слова, слетавшие с его уст, что приковали бы к себе внимание, даже если бы сам он был незаметен. Такой голос, столь мягкий и негромкий, она услышала в первый раз. В нем была какая-то музыкальность, сопровождавшая слова, когда они слетали с его губ, как будто он говорил издалека и они отдавались в пространстве.