Тайга слезам не верит - Буровский Андрей Михайлович - Страница 55

• Предыдущая
• 55/115
• Следующая

— Ваша дочь, ее парень, Мараловы… Мараловы вернулись, а городские там пропали…

— Погибли?!

— Нет… Пока просто пропали.

Реакция на сообщение была тоже в духе каждого прибывшего. Хипоня сунул в пасть бороду, судорожно соображая: что ему теперь за это будет?!

— Бедная моя деточка! — истошно выла Стекляшкина, размазывая по лицу сопли и слезы. — Ой, на кого ж ты нас оста-авила!

«Не валяла бы ты дурака, Ирина была бы сейчас с нами…» — невольно подумал Стекляшкин. И еще при виде засунувшего в рот бороду Хипони с обезумевшими глазами, мелькнуло у него в голове что-то недодуманное, поспешное… что-то вроде «променяла»…

Едва ли не впервые в жизни открыто поморщился Владимир Павлович от воплей супруги, позволил недовольству отразиться на физиономии. И резко, жестко, властно оборвал:

— Хватит орать! Ну?! Что, неясно — хватит орать, говорю! Мешаешь! Саша, сколько до пещеры?

— Часов шесть…

— Отсюда шесть? Или от деревни шесть?

— Отсюда шесть.

— Кто из деревенских лазит по пещерам?

— Пожалуй, только Динихтис.

— Немедленно поехали. В деревню, к Динихтису, потом в пещеру.

Притихнув, только что не закусив палец от изумления, смотрела Ревмира на невероятного супруга. А сошедший с нарезки Стекляшкин вбивал последние гвозди в гроб существования с женой-хозяйкой:

— Что, достукалась?! Показала всему свету, кто здесь хозяйка?! Натешилась?! Сперла клад у собственной дочери, молодец! А теперь хватит выть! И имей в виду: не найдем Ирину — и ты мне не нужна! Хоть за этого замуж иди (взмах в сторону Хипони), хоть за кого! И не ори, не мешай думать!

Выехали через полчаса, в полнейшей тишине. Стекляшкин сел возле шофера, поехал на месте начальника. Только на подходе к Малой Речке Стекляшкин заметил — в кузове тоже царила полнейшая тишина. Хипоня не стонал, даже врезаясь теменем в потолок кабины. Ревмира не скулила, только тихо вытирала слезы. Ему и правда не мешали думать. И одна только горькая мысль отравляла сознание Стекляшкина:

НУ ПОЧЕМУ ОН НЕ ДОДУМАЛСЯ ДО ЭТОГО РАНЬШЕ ?!

1928 год. 1959 год

Есть легенды, которые расскажут почти в любой деревне, в любом из уголков Сибири. Например, про золотой клад Колчака расскажут даже в тех местах, где никогда и в помине не проходил адмирал Колчак, и даже в таких местах, про которые он и понятия не имел.

А вот именно эту легенду расскажут только в тех местах, где есть заброшенные деревни. Странная особенность брошенного жилья — оно распадается за считанные годы, даже месяцы. Почти вечно стоят кладбища, колодцы, шлюзы — все, что делали из лиственницы. Лиственничные кресты на кладбищах, костяной твердости кресты, стоят и сто лет, и двести. А выглядят, словно побыли под снегом и дождями… ну, лет двадцать. И готовы стоять еще лет двести.

Странно идти совершенно заросшей травой и зарастающей кустарником улицей брошенной русской деревни. Вот от этих кирпичных руин бывшей печки когда-то шло уютное тепло. Из нее доставали хлеб и щи. На ней лежали старики. В остывшем печном зеве мыли детей. Кто-то из тех, на кладбище, вполне возможно, и родился, и преставился именно здесь.

Вот возле этого крыльца обнимались девушка и парень. Заскрипела дверь, они отпрянули друг от друга, и девушка скромно потупилась, взялась руками за платок…

Вот от этой листвяжной стены когда-то отъезжала телега. Мужик в картузе брал в руки вожжи, чмокал лошади, двигался вниз и вперед… Хозяйка махала ему, а мужик доехал до поворота и сам махнул ей картузом.

Такие места сами наводят на размышления, на рассказывание легенд. Особенно часто рассказывают эту историю в предгорьях Саян, но и там, конечно же, рассказывают ее очень по-разному. У этой истории очень много самых различных вариантов.

Это история про то, что лет двести назад мужики поселились в лесу, дальше всех других людей, в глухой тайге и в горах. Полей на такой высоте было немного, своего хлеба не хватало. И мужики охотились, брались за извоз, торговали, уходили зимой на заработки. Небогатая была деревня.

Чаще всего рассказывают эту историю так, что в 1925 году деревня первый раз переменила название. То она была просто Ключи. А теперь мужики, в духе новых времен, назвали ее Красными Ключами. Второй раз название изменилось в 1928 году, и деревня стала называться Чапаевка. Но уже в следующем, 1929 году и это название не помогло, потому что некий оперуполномоченный добрался до деревни и начал ее коллективизировать.

Вот тут начинаются различные трактовки легенды. Одни говорят, что коллективизатора мужики дружно утопили в пруду. То ли очень уж он им надоел, то ли сделал какую-то может, и разовую, но зато очень уж большую гадость… Легенда умалчивает, как совершилась уголовщина: может, мужики умыслили дело заранее и осуществили его хладнокровно, а может, в исступлении кинулись на мерзавца, может, кто-то взял на себя грех.

Наверное, уполномоченный стал палить из нагана по иконам, или накакал в церкви, или прицепился к женщине…

Что есть вещи, которых делать нельзя потому, что нельзя никогда — оперуполномоченному вполне могло как-то и не придти в голову… А мужики в приступе утробной ненависти сперва придушили мерзавца, или кто-то посмелее остальных шарахнул негодяя колом от забора — туда, где у людей голова. А потом уже, пряча концы в воду, труп кинули в озеро… Но все это история умалчивает.

Наверняка был сговор: не выдавать. Наверняка вся деревня была повязана круговой порукой. Но не случайно же возникла поговорка про шило и мешок. Ох, не случайно…

Конечно, деревня стояла далеко от остального мира, и была не очень-то доступна. У ее основателей было важное отличие от весьма многих российских крестьян — они были лично свободны. Никакого начальства, никаких кувшинных рыл им здесь было совершенно не надо.

Деревню поставили там, где до нее трудно было добраться акцизным чиновникам, капитан-исправникам и прочим, не очень нужным в крестьянском деле, людям. И первые лет пятьдесят деревню с остальным миром соединяла вьючная тропа. Но менялась и деревня, и весь мир.

Во-первых, за время жизни двух поколений появились фабричные ситцы, керосиновые лампы, пиджаки и прочие вещи — когда необходимые, когда полезные, а иногда — и просто интересные. Эти вещи вполне можно было купить… Но для этого надо было что-то и продать. Стала нужна дорога понадежней и побольше.

Во-вторых, дорога стала менее опасной. По ней не раз, не два проезжал каждый из живших в деревне. До первой, нижней деревни было порядка тридцати верст. Совсем не случайное расстояние: как раз такое, чтобы целый день идти за санями или за телегой. А в тех, нижних деревнях, на ярмарках и на базарах были не только покупатели и продавцы. Там жили другие люди, и с ними деревенские вынуждены были общаться. Впрочем, почему только вынуждены? Было познание интересного, важного, а было и просто приятельское, а то и дружеское общение. Кто-то из других деревень мог оказаться ближе односельчан. Завязывались дружба, любовные знакомства. Кто-то уходил жить к «другим». Кто-то приводил сюда жену. Таежная деревня была частью остального мира и окружена множеством глаз и ушей. Очень внимательных, заинтересованных глаз. Но коли так, была неизбежна и утечка информации. Легенда четко говорит — была дорога. Были связи с другими людьми. И про убийство прознали.

И вот здесь возникает новое разночтение… Одни говорят, что деревня вступила с карателями в бой, и комиссары бросили русских парней стрелять по деревне из пушек, бить из пулеметов в страшных злодеев, посмевших убить местечкового подонка-комиссара. Карателей было много, вооружение не шло ни в какое сравнение, и каратели сожгли деревню и расстреляли ее жителей. Никто не смел мешать вести мужиков в коммунизм, в лучезарное бесклассовое будущее.

Другие говорят, что деревня слишком хорошо понимали, что даже если она сможет победить один раз, все равно не в ее силах воевать с огромным миром, лежащим за лесным окоемом.

• Предыдущая
• 55/115
• Следующая