Ангелы на кончике иглы - Дружников Юрий - Страница 11

• Предыдущая
• 11/131
• Следующая

Еще через полчаса Макарцев внезапно оделся и пошел к лифту.

– Чего это вы сегодня так рано? – удивился Леша, выруливая через скверик на улицу.

– Считаешь, у меня и личной жизни быть не может?

Резко сбросив газ, Двоенинов оторвал глаза от дороги.

– Так куда вас везти?

– Домой, Леша, домой… – усмехнулся хозяин. – Личная жизнь у меня, брат, дома…

Редактор не был расположен говорить о ерунде, и Леша молчал. Макарцев думал, что наконец-то сегодня поговорит с сыном. Жена давно просила, но они с Борисом никак не могли встретиться. В те редкие дни, когда отец приезжал домой пораньше, тот заваливался за полночь.

Не оказалось его и теперь, Макарцев жевал ужин один.

Зина по примеру матери перестала есть вечерами, сохраняя фигуру. Она сидела и смотрела, как ест муж. В глубине души Макарцев был даже рад, что Бориса опять нет и разговор не состоится. Они были в ссоре, хотя отец старался этого не показывать.

Из Германии в 39-м Игорь Иванович привез пишущую машинку «Олимпия-Элита», изготовленную в малой партии специально для канцелярий Рейха. Макарцев никогда не писал на машинке, но она всегда стояла дома возле письменного стола. Он спрятал ее в начале войны, когда сменил имя. Игорь боялся, что фашистская машинка будет уликой. А после войны нашел ее и снова привез домой. Недавно хватился – допечатать строку в проекте какого-то документа – и не нашел. Где она? Оказалось, Борис сдал машинку в комиссионку.

– Зачем?

– А на кой она тебе?

– Твой отец – журналист!

– Она вся в масле была – как купил, не раскрывал!

– Попросил бы денег, я бы дал. Ведь это единственная дорогая для меня вещь.

– Ладно слюни распускать. Ничего у тебя дорогого нету!

Объяснить что-либо стало невозможно. Отец не мог подобрать убедительных слов, то начинал, как с ребенком, то раздражался, и сын каждый раз ускользал. Борис отрастил волосы до плеч, жидкие усы до подбородка, ходил в неизвестно кем и как сшитых брюках, а манеры его стали смесью мушкетерского с блатным. Домой он являлся в облаке винного перегара. У себя в комнате независимо от времени врубал стереофонический «Грюндиг» на полную мощность, а иногда подключал к нему электрогитару, бренчал и пел песни Галича, надрываясь под Высоцкого.

Игорь Иванович уже успокоился, что разговора не будет, перестроил ход мыслей. Он собирался сделать два-три нужных звонка и лечь. Просто лечь и смотреть в потолок.

Тут появился Боб. Не здороваясь, он распахнул дверь в гостиную, мельком глянул на отца, швырнул под вешалку в коридоре синюю сумку на длинном ремне с надписью «SABENA» и пошел к себе.

– Давненько не виделись, – пробормотал вслед ему отец.

Сын не ответил, не задержал шага, исчез. Ни от кого на свете, даже от руководства, Макарцеву не перепадало такого хамства. Но он сдержался, не крикнул, встал и приоткрыл дверь комнаты сына. Отца оглушил водопад звуков: Борис уже успел поставить пленку.

– Мы давно с тобой не говорили, сын, – сказал Игорь Иванович, пытаясь перекричать битлов, которых он сам, на свою шею, привез ему из Лондона.

– А о чем с тобой говорить?

– Ну мало ли… Как живешь, хотел бы знать…

– Живу нерегулярно, папа.

– Остроумно!

– Уж таким воспитал!… Чего пристаешь? Делать нечего? Катись, откуда приехал, там руководи!

– Ты меня неправильно понял. Я не собираюсь тобой руководить. Но мы как-никак родственники…

– У тебя своя дверь, у меня своя. Закрой мою с той стороны!

– Нет уж, извини! Кто платит, тот заказывает музыку. Поэтому не забывайся! Если для тебя родственные отношения – атавизм, то как иждивенец не забывай о материальной зависимости.

– У!… Затянул дурацкую песню…

– Да выключи этот чертов «Грюндиг»! Если я не прав, докажи.

– Я же сказал, Макарцев: до тебя все равно не дойдет. Ты – ортодокс. – Я?! Да ты щенок, не знающий сложностей жизни! Дорасти еще до благ, которые мы с матерью кладем тебе в рот тепленькими. Другим детям такое и не снится.

– Навязались со своими благами!

– Навязались?

– Видишь, я же сказал: не дойдет!

Подойдя к окну, Борис стал рассматривать темное небо. Игорь Иванович оглянулся: Зинаида облокотилась о косяк в другом конце коридора и внимательно прислушивалась к разговору, морщась от надрывного крика битлов.

– Давай все же установим дипломатические отношения, – выдавил отец. – Если тебе нечего сказать, так выслушай. Только сделай тише!

Сын посмотрел на него, пожал плечами, подошел к магнитофону и резким движением повернул ручку. Игорь Иванович вздрогнул: и без того громкий звук превратился в невыносимый рев с шипением и свистом, которого не могли выдержать барабанные перепонки.

– Ты, видно, не в настроении! – ему пришлось отступить в коридор. – Ладно, поговорим в другой раз…

Его слова утонули в грохоте. Зинаида исчезла, дабы муж не стыдился, что она видела его поражение. Он прошел в спальню, положил под язык таблетку валидола и лег, не раздеваясь, на только что открытую белоснежную постель. Грубости следовало ожидать, успокаивал он себя. Возрастное! Кажется, я таким был… А это поколение более сложное. В чем-то мы, конечно, виноваты! Слишком легко низвергали авторитеты. Несправедливость породила другую несправедливость. Правда, сами авторитеты во многом повинны, но будем самокритичны: и мы хороши! Человек – тоже айсберг, большая часть не видна. При коммунизме люди будут открыты друг перед другом до конца, и тогда они не смогут иметь недостатков. В конце концов ядро у парня здоровое, я уверен… В другой раз обязательно побеседуем.

Уговорив себя, он выплюнул валидол в пепельницу. Считать, что ссора с сыном стала причиной инфаркта, нелепо. Такие сцены возникали не раз и не два. И еще будут до тех пор, пока, как говорит Зинаида, Боренька не обзаведется семьей, и мы снова понадобимся – дать, достать, нянчить. Игорь Иванович не заметил, как заснул. Проснулся он около часу ночи, разделся и лег. Зинаида слышала, как он раздевался, но сделала вид, что спит.

Во вторник утром подул ветер, возникло ощущение перемены погоды, и макарцевский айсберг закачало. В отделе пропаганды состоялась накачка, которой он ждал. Но не с таким поворотом. О ценном почине никто и не вспомнил. Выговаривали ему за снижение активной позиции газеты, поднятие второстепенных вопросов, заслоняющих основную линию идеологической борьбы, а между тем имеются просчеты, о которых говорилось на последнем Политбюро как о запахе чехословацких рецидивов. Главное, в «Трудовой правде» слабо отражается социалистическое соревнование. Ряд отраслей промышленности не выполняет плана пятилетки – это вина и печати тоже. Необходимо срочно и с конкретными предложениями пересмотреть планы газеты и снова представить в ЦК.

Стало ясно, что Политбюро нужно найти козлов отпущения. Отделы ЦК были передаточным звеном, и взвалить вину за недостатки пропагандистской работы на плечи газет естественнее всего. Недоработки редактор признал просто, по-партийному. Это не были его конкретные ошибки, и он не принял их близко к сердцу.

В редакцию Макарцев приехал, когда шла планерка. Вел ее первый замредактора Ягубов. Он был в редакции человеком новым, месяца четыре всего, как назначили. Макарцев помогал ему быстрее войти в курс дела, чувствуя, однако, сопротивление материала. Доброжелательно и настороженно присматривался он к заму и ощущал отсутствие контакта. Общий тон планерки за полуоткрытой дверью кабинета Ягубова был ровный и деловой. Игорь Иванович снял у себя в кабинете пальто и мимо Анечки, готовившейся было бежать к нему с папкой, прошествовал к Ягубову. На стене, наколотые на острые гвоздики, висели красиво разрисованные цветными фломастерами макеты всех четырех полос. Фломастеры эти Макарцев привез для секретариата из Японии. Увидев в дверях редактора, Ягубов остановился на полуслове и обрадованно объявил:

– А вот и наш главный, товарищи. Сами будете дальше вести? Мы, правда, закругляемся…

• Предыдущая
• 11/131
• Следующая