Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 21

• Предыдущая
• 21/84
• Следующая

– Среди моих садовников нет такого человека, – покачал рогообразным малиновым тюрбаном, украшенным пучком аистовых, очень красивых перьев, магараджа. Он успел переодеться после торжественного приема, и сейчас на его полном смуглом теле была дария – юбка из богатой атласной полосатой материи да белая кисейная рубаха. Однако скромность наряда искупали десяток золотых браслетов, пяток увесистых цепей, бриллиантовое колье, полсотни колец на всех пальцах рук и ног…

Впрочем, все это сверкающее изобилие не могло вернуть живые краски в его лицо. Услышав о том, что случилось с Варенькой, он издал какое-то невнятное, сдавленное восклицание и оцепенел с полуоткрытым ртом, до того побледнев (точнее, позеленев, ибо индусы бледнеют именно таким образом), что Василию почудилось, будто любезный хозяин сейчас рухнет без чувств. Не исключено, однако же, что в столбняк и бледность его повергло сообщение о гибели голубой розы, которая больше не «блаженствовала» на своем искусно воздвигнутом пьедестале, а валялась в траве – исхлестанная тростью, полураздавленная чьей-то неосторожной ногой. Непонятно почему, Василий испытывал к ни в чем не повинному цветку такое же отвращение, как к змее-убийце. Очевидно, магараджа понял это, и баснословное восточное радушие не позволило ему упрекнуть гостя, уничтожившего его первейшее сокровище.

– Нет, это был не мой садовник, – повторил он весьма любезно. – И очень жаль, что он не оказался на своем месте, в саду. Садовнику ведь следует быть в саду, не так ли? А что до вашего загадочного незнакомца, то, думаю, это был сам господин Нарасих, не иначе!

– Нарасих… Нарасих… – Имя это полетело по просторному залу, однако магараджа заметил, что Василий и Реджинальд (Бушуев был сейчас возле дочери) ничего не поняли, и сообщил:

– Господин Нарасих – это наш легендарный целитель, великий лекарь. Стоило ему только услышать, что какого-то человека укусила змея, как он отправлялся к огромному баньяну, росшему в его дворе, вырывал из своей одежды нить, привязывал ее к ветке и произносил молитву, после чего посылал кого-нибудь к больному сказать, что тот останется жив, если перестанет грешить и будет вести самый праведный образ жизни.

– Нет, тот человек ничего подобного не говорил, – угрюмо качнул головой Василий. – И ниточек не вырывал. Исцелил же он Вареньку вот этим. – Он разжал ладонь. – Мы на днях видели такую штуку у одного змеечарователя на базаре в Беназире, однако тот не захотел продавать ее ни за какие деньги, сказал только, что она не слушается иностранцев. Где, интересно знать, добывают такие камни?

– Ваш змеечародей совершенно прав, – с отеческой снисходительной улыбкой пояснил магараджа, который снова взобрался на свое огромное седалище и потому мог себе позволить поглядывать на высоченного русского сверху вниз. – Этот камень подвластен только детям Брамы, индусам, ведь это не камень, а нарост. Его находят на нёбе у королевской кобры. Да и то не у всякой, а у одной из ста. Между костью верхней челюсти и кожей, прикрывающей нёбо, вырастает этот «камень». Он не прикреплен к кости, а висит как бы на жилке и может быть извлечен с помощью простого надреза; однако вслед за этим кобра умирает. Наши колдуны уверяют, что обладание этим «камушком» делает из змеи что-то вроде магараджи среди прочих кобр. Другие змеи повинуются ей. Но камень сохраняет свою силу лишь тогда, когда вынут из живой кобры, а чтобы взяться за живую ядовитую змею, необходимо сперва погрузить ее в летаргический сон, зачаровать ее. Кто из вас, иноземцев, способен на это? Даже между индусами найдется по всей Индии не так много людей, владеющих секретом древности. Одни брамины нашего верховного бога Шивы, да и то не все, а принадлежащие к школе аскетов-бхуттов – демонов, обладают такими умениями. Европеец может заполучить камень королевской кобры, однако в его неопытных руках через несколько дней талисман потеряет свою могущественную силу.

– Значит, это был брамин Шивы, – задумчиво проговорил Реджинальд.

– Нет, на нем не было такой ткани через плечо и лоб его был чист, без красных и синих полос, – покачал головой Василий. – Это был не брамин. И он так стремительно бросился на помощь нам, нечистым чужеземцам… Нет, это, конечно, был не брамин!

– О, вы успели далеко уйти в познаниях всего лишь за один день, мой дорогой, высокочтимый гость! – Магараджа с искренним восхищением несколько раз хлопнул в ладоши. – Но, если это был не брамин, значит, бхутта! Демон!

– Да пусть и демон! Кто бы ни был! – отмахнулся Василий. – Я в ту минуту готов был душу дьяволу продать, только бы спасти Вареньку!

Реджинальд одобрительно хлопнул друга по плечу, но магараджа не шелохнулся: он смотрел на Василия неподвижным, темно поблескивающим взором.

– Может статься, вы ее продали, – медленно проговорил он наконец. – Но об этом узнаете позже… и пусть вам тогда помогут ваш Христос и наш великий Шива!

В трапезной Василий тупо смотрел на голый каменный пол, разделенный на две равные половины чертой, нарисованной мелом, со странными знаками по концам. В стороне был нарисован третий квадрат.

– В лапту, что ль, сыграем? – спросил по-русски Василий, и Бушуев, который только что явился от Вареньки с известием, что ей несравненно лучше и, похоже, опасность миновала вовсе, радостной скороговоркой сообщил:

– Это наш хозяин от осквернения предостерегается. Одна половина для них, махратов, другая – для нас, а тот квадрат, что в стороне, – для туземцев других каст. Брамины вовсе отдельно сядут. Вроде бы все вместе, до кучи, а на самом деле каждый наособицу.

Бушуев закашлялся, пытаясь скрыть смех, однако Василий поглядел на него весьма мрачно. Ему казалось, Бушуев должен неотлучно сидеть при дочери. Все-таки она таких страхов сегодня натерпелась, можно сказать, на том свете побывала! Василию до сих пор судорога сводила дыхание, стоило лишь вспомнить, как перестала вздрагивать голубая жилка на ее шее, как обесцветились губы. Теперь он чувствовал к этой девушке только щемящую жалость и понять не мог, что творилось с его телом, когда она была поблизости. «Конечно, существуют такие особы, кои самим своим присутствием естество тревожат, – глубокомысленно размышлял он. – Вроде бы и с лица так себе, и стать самая обыкновенная, а вот поди ж ты – только о том и думаешь, как бы ее залучить в свою постель. Опять же: это который месяц я без бабы? С ума сойти, отродясь такого не было, даже на войне: всегда где-нибудь неподалеку была какая-нито деревенька, а в ней – сговорчивая пригожая молодушка. Вот диво – сколько уж времени я в Индостане, а не разъединой индуски еще не отведывал. Ничего, воротимся в город – наведаемся с Реджинальдом к баядеркам, или как их там?»

Он думал, что от души отляжет, однако почему-то к горлу подкатила тошнота.

С другой стороны поглядеть, может быть, это от созерцания празднично накрытого «стола»? Есть-то предстояло сидя на полу, прямо с полу! Безо всякого даже дастархана или хотя бы обычного ковра! Сидеть, правда, предлагалось на низеньких скамеечках с подушечками, но перед каждым таким сиденьем был нарисован на полу еще квадрат, разделенный на мелкие квадратики – для различных блюд и тарелок. Но их-то как раз и не стояло – даже перед магараджей, который, по мнению Василия, при своем княжеском положении и богатстве должен был есть хотя бы на серебре, если не на золоте. А вот и нет, тарелки здесь заменялись толстыми и крепкими листьями дерева битре. Большие блюда состояли из нескольких листьев, сколотых вместе шипами, тарелочки – из одного закругленного по краям листа. Весь ужин был налицо перед каждой скамеечкой: сорок восемь листьев, на которых лежало по глотку и щепотке яств – сорока восьми видов! Всего было четыре ряда, по двенадцать тарелок в ряд. Между рядами курились по три ароматные палочки.

Тут были и чатни – маринованные в меду и уксусе фрукты и овощи, и панчамрит – смесь из ягод пампелло и тамаринда с кокосовым молоком и патокой, и кушмер из редиски, меда и муки, и прожигающие рот насквозь пикули – крошечные огурчики, и пряности, и многое другое, на вид неопределимое, а на вкус неразличимое. Василий (не забывая держать левую руку за спиной) отдавал должное великолепно приготовленному рису и горе чапати – лепешек. Кое-что подозрительно напоминало мясо, однако Василий не рисковал отведать: а вдруг это окажется плоть летучих мышей, которые в изобилии водятся в джунглях? Говорят, их обдирают и с большим удовольствием едят в виде рагу, однако Василию почему-то не хотелось такого удовольствия. Нет уж, благодарствуйте!

• Предыдущая
• 21/84
• Следующая