Смерть сказала: может быть - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 27

• Предыдущая
• 27/34
• Следующая

Лоб покидал дежурку в большом волнении. Дел никаких не было, и он пошел в кино, где повторно демонстрировался фильм режиссера Луи Малля «Блуждающий огонек» [8]. Но картина его совершенно не удовлетворила. Зинин случай куда сложнее. Его вдруг осенило, что, возможно, она страдает неизлечимым недугом, который ее медленно убивает.

Подобная гипотеза ему еще не приходила в голову, но одно возражение тут же ее исключило: прежде чем принять на работу в агентство по туризму, ее непременно подвергли серьезному медицинскому обследованию… Тупик! Тупик, выхода нет!

Он направился на улицу Моцарта, обдумывая фразу врача: «Стремление к саморазрушению проявляется по-разному». Разве сам он, со своей немногословной и придирчивой любовью, разве он сам в каком-то смысле не пытается себя разрушить? Потом он задался вопросом: как ему лучше подойти к Зине? Он позвонит, а она попытается запереть дверь. Следует ли ему ломиться в эту дверь? Это приведет лишь к скандалу. Вести переговоры, стоя на пороге, извиняться, напустить на себя покаянный вид? Нет, бесполезно унижаться. Тогда, быть может, следует произнести двусмысленную громогласную фразу типа: «Мне все известно… Я разгадал вашу тайну!» Но ему никогда не произнести таких слов. Он доверял только словам повседневного обихода, нынче почти утратившим свой изначальный смысл. Банальность – маска, более надежная и менее заметная, чем любая другая. И она помогает раствориться в толпе, когда чувствуешь себя неспособным ассимилироваться. Ну и пусть! Он станет импровизировать – единственное, чего он вовсе не умеет. Будь что будет!

Было около семи. Он ускорил шаг и тут же успокоился: «симка» стояла напротив входа. Самое время предпринять атаку. Он остановился. Ноги не шли, тело не слушалось. Он превратился в аморфный сгусток неуверенности. Если Зина откажется его принять, все потеряно. И вдруг он увидел ее.

Она спустилась с крыльца с чемоданчиком в руке и, не глядя по сторонам, скользнула в машину.

«Она уезжает! Уходит! Ускользает!» Этот немой вопль словно раздирал Лоба на части. Он шагнул вперед. Голубая машина двинулась с места. Лоб побежал на угол, где стояли такси, и прыгнул в первое.

– Поезжайте следом за «симкой», вон она – голубого цвета. Остановилась на красный.

Сложив газету, шофер глянул на Лоба и отрицательно мотнул головой.

– Вы-то сойдете, – сказал он, – а свидетельские показания давать мне… Ревнивцы – да я сыт ими по горло… Теперь, когда меня просят ехать следом за машиной, я не двигаюсь с места. Для этого дела существуют частники!

Красный сменился зеленым.

– Плачу двойной тариф! – заорал Лоб.

– Ни за какие деньги, – спокойно ответил шофер и снова развернул газету. – Деньгами вам жену не вернуть.

Повернув за угол, «симка» скрылась из виду. Вне себя от возмущения, Лоб хотел было записать номер такси, чтобы подать жалобу на этого нахала, но тогда ему пришлось бы давать объяснения, а что он скажет? Он решил отказаться от этой мысли. Однако последнее слово будет не за Зиной. Он сюда вернется. Со своей машиной. И куда только она могла отправиться? Возможно, она проводит так каждый вечер. Но при чем тут чемодан?..

Очень скоро Лоб отыскал успокоительные объяснения – в такой практике равных ему не существовало. Например, ей страшно ночевать в этой квартире, куда могли проникнуть, даже если она заперта на ключ. Или вот еще: она предпочитала ночевать в отеле, чтобы чувствовать себя свободной, избавиться от благожелательной опеки супругов Нелли. Лоб отыскал свою машину и медленно поехал наугад по улицам. «Симки» голубого цвета стояли куда ни глянь. Стоило ему заметить одну, и он тормозил, силясь прочесть номер. У него не было никаких шансов обнаружить Зинину машину. Он знал это, но обманывал самого себя видимостью деятельности. Ему уже не на что было надеяться, поскольку самым логичным объяснением, какое он всячески отметал, хотя оно и приходило первым на ум, было: Зина поехала на свидание с другим мужчиной. Хватит самообольщаться. Накануне дверь в ее квартиру оказалась не заперта на ключ, и Зина призналась, что кому-то дала дубликат. Кому-то, кого хорошо знает. Кому-то, кого ей не терпелось повидать снова, после работы на фабрике; кому-то, кого любит и кто хотел ее убить…

Вечер и ночь прошли у Лоба в мучительных сомнениях. Они парализовали его ум, и ревность мучила, как зубная боль. Утром он помчался к комиссару. Возможно, Януш не умер?

Но официальные документы уже аккуратно лежали в ящике его стола. Бонатти протянул их Лобу: свидетельство о смерти, рапорт инспектора, проводившего расследование, старое удостоверение личности, выданное на имя Януша Маковски. Фотография – пожелтевшая, в пятнах, – несомненно, была фотографией Зининого брата. Лоб без труда узнал этот странный пристальный взгляд. Какие призраки чудились ему?

– Но тогда почему не оповестили родственников?

– Прошу прощения! Его сестру известили. Знаете ли, когда имеешь дело с подобным сбродом, формальности сокращают до минимума!

Выходит, придется все начинать заново. Лоб не продвинулся ни на йоту дальше того, что знал уже в первый день. Но теперь он, по крайней мере, был убежден, что втайне от супругов Нелли Зина жила двойной жизнью. И принимала столько предосторожностей, несомненно, не только защищая свою независимость, но скорее из страха перед осуждением друзей. Супруги Нелли были нужны ей, поскольку давали возможность заработать себе на жизнь. Но если она совершала неблаговидные поступки, то они могли бы попросить ее выходить из положения своими силами. Однако зачем ему забираться в такие дебри? Ведь самое простое – выследить, куда же она все-таки ездит.

И вот, приехав заранее, Лоб занялся поисками приемлемой стоянки. Шел дождь, и движение транспорта было сильно затруднено. Неподалеку от Зининого дома он, по счастливой случайности, нашел что-то вроде ниши, откуда наудачу принялся наблюдать за теми, кто входит и выходит. Он занялся таким грязным делом впервые в жизни, но уже отбросил всякую щепетильность. Менее чем за месяц он совершенно порвал с педантичным однообразием своей жизни, которую прежде считал высоконравственной. И, нимало этим не смущаясь, почувствовал, что начал жить!… Пусть плохо, но все же лучше, чем в Женеве, с ее конторами, административными советами, балансовыми отчетами и цифрами, цифрами!

В семь часов Зина поставила машину во втором ряду, а значит, не собиралась долго задерживаться дома. Лоб завел мотор и приготовился к старту. Несколько минут спустя она снова появилась на улице, перекинув через руку белый плащ. Она переоделась. Поменяла прическу и подкрасилась. У нее было гладкое, новое лицо – праздничное!

Лоб сжал на баранке кулаки. Он так нервничал, что чуть было не заглушил мотор в тот самый момент, когда голубая машина уже мчалась на свидание. Она не замедлила выехать на ту дорогу, которая взбиралась на холмы. Лоб без труда ехал следом, на расстоянии одного поворота, маскируясь благодаря извивам дороги. Они пересекли Аспремон. Погода стояла прекрасная, но Лоб, превратившись в охотника, ничего не замечал, кроме передвижений преследуемой дичи.

Замедлив ход, Зина неожиданно свернула на проселочную дорогу. Миновав перекресток, Лоб тоже остановился. Избегая всякого шума, он, даже не захлопнув дверцу, потихоньку зашагал по обочине, не обращая внимания на усиливающийся дождь. Он услышал, как Зина убавила газ, вышла из машины и толкнула решетку ворот. Потом, вернувшись в машину, въехала на территорию поместья, тщательно заперев за собой ворота. «Так это здесь!» – зафиксировал про себя Лоб. И тут вдруг за закрытыми ставнями на первом этаже мелькнул свет. Зину кто-то ждал. Она поднялась на три ступеньки крыльца, до ушей Лоба донеслось позвякивание ключей в связке, потом щелкнул замок ее сумочки. Зина юркнула в дом. То была старая вилла, запущенная с виду, за поржавевшей оградой. Лоб медленно приближался к ней. За голубой машиной расстилался заросший бурьяном пустырь. Слева от дома к гаражу вела цементная дорожка, двери его были закрыты. Свет внизу потух, но зажегся на втором этаже. «Спальня! Уже!» – в отчаянии подумал Лоб. Ухватившись за прутья решетки, как арестант, отъединенный ею от мира свободы, он со сжавшимся сердцем смотрел и слушал. Никогда еще не ощущал он себя таким одиноким, таким несчастным. Отступив на пару шагов, он обнаружил на стене эмалированную табличку с названием виллы: «Домовые».

• Предыдущая
• 27/34
• Следующая