На пороге ночи - Брюссоло Серж - Страница 18

• Предыдущая
• 18/88
• Следующая

Она понимала, что не следует рассчитывать на улучшение отношений с сыном, пока тот не увидит своего героя в наручниках, жалкого, ничтожного, в окружении полицейских. Может быть, Робин посмотрит на все другими глазами, и у нее появится шанс развеять волшебные грезы. Только тогда, когда с палача будет сорвана маска, «наследный принц» станет тем, кто он есть на самом деле: несчастным, одураченным ребенком.

Нельзя забывать и о Джедеди . Джудит трепетала при мысли о том, как он мог себя повести. Ах, как горько она сожалела, что посвятила отца во все подробности прошлого образа жизни мальчика. «Мой самый большой недостаток в том, что я совсем не умею врать, – подумала Джудит. – Поздно. Что сделано, то сделано».

В самолете Робин не произнес ни слова, и для Джудит возвращение домой стало восхождением на Голгофу. По правде говоря, она тоже никогда не отличалась болтливостью. Сколько она себя помнила, ее всегда упрекали в том, что у нее рот на замке. Сначала в школе, потом в супружестве. Брукса этот недостаток жены приводил в ярость. «Черт побери! – ругался он. – Язык тебе, что ли, отрезали? Другие бабы трещат без умолку, а ты вроде немой! Мне иногда кажется, что я женат на калеке. Зато ночью, когда спишь, другое дело: так бормочешь, что просто заслушаешься. Есть от чего свихнуться».

Джудит знала, что разговаривает во сне, и с детства стыдилась своего ночного красноречия.

«Голос дьявола, голос твоей нечистой совести, – любил повторять Джедеди. – Нужно его заглушить. Ты должна спать с кляпом, тогда проклятые речи задохнутся. Если дать им волю, они сразу же вобьют дурные мысли в головы невинных детей, которые в десять раз лучше тебя».

С тех пор каждый раз перед тем, как лечь спать, Джудит засовывала в рот свернутую в комок тряпицу, которую отец привязывал ей к подбородку, чтобы ночью она не могла произнести ни звука. Особенную муку приспособление доставляло при насморке, и несколько раз Джудит чуть не задохнулась. У нее и по сей день сохранилась привычка не раскрывать рта по ночам, а в голове продолжал раздаваться голос Джедеди: «Пусть это умрет внутри тебя, понимаешь? Как пойманная оса в банке. Нельзя выпускать ее наружу. Ни в коем случае».

В детстве ей часто снился один и тот же кошмарный сон, будто она на школьном дворе во время перемены водит с подружками хоровод. Вдруг из ее рта вырывается целый рой жужжащих ос, которые набрасываются на школьниц. Девочки корчатся от боли, их лица начинают безобразно распухать от укусов, а Джудит не в состоянии им помочь.

Пусть это умрет внутри, как оса в банке .

Голос Джедеди. Она отчетливо его слышит, не голос – шипение. До сих пор на губах ощущает кляп, пропитанный вчерашней слюной.

Руки Джедеди выдвигают ящик столика у изголовья кровати, достают тряпичный шарик и подносят ко рту Джудит, уже одетой в ночную рубашку и смиренно сидящей на кровати. Неизбежная процедура кляпа. Для ее же блага. Нельзя вредить другим…

«Ты родилась со сросшейся глоткой? Просто сил никаких нет! – частенько срывалось у Брукса в первые годы их семейной жизни. – Мне кажется иногда, что я североамериканский охотник, связавшийся с какой-нибудь тупой индианкой. Скоро мы начнем объясняться жестами».

Джудит прекрасно осознавала свою ущербность, пробовала приучить себя к болтовне, но не могла: ей было отказано в нехитром удовольствии посплетничать, она не перемывала косточки соседям, как это делали другие женщины. Немудрено, что люди чуждались ее. Да и с детьми дела обстояли не лучше; общение обычно ограничивалось той или иной сугубо материальной потребностью: вымой банки, почисть миски …

Чтобы не навредить детям, Джудит привыкла разговаривать с ними мысленно, с помощью внутреннего голоса, которого те не могли услышать. Благодаря своей уловке, тайным беседам, о которых ее сыновья и дочь даже не подозревали, она в конце концов выработала для себя правильную, как ей казалось, стратегию поведения.

«Не следует проявлять чрезмерные материнские чувства: тогда дети будут сильнее меня любить, да я и сама еще крепче к ним привяжусь. Стану держаться на расстоянии, и они поступят так же, значит, тесной связи между нами не возникнет, а если однажды мне придется их потерять, я не испытаю больших страданий».

Но даже думай Джудит по-другому, Джедеди быстро положил бы конец любым проявлениям нежности в семье, в которых ему мерещилась тень кровосмешения. Он никогда не ласкал Джудит, когда та была маленькой, а теперь не прикасался к внукам – Бонни, Понзо и Доране.

«Нельзя развивать чувственность в детях, – повторял он, – сей демон пробуждается довольно рано».

По той же причине он не поощрял гигиенических процедур, да и сам мылся редко. В отличие от Брукса ему нравился дикий, неухоженный вид фермы, где непроходимые ежевичные заросли – колючая проволока, созданная самой природой, – окаймляли изгородь, сделанную руками человека. По глубокому убеждению Джедеди, сам Господь послал им это дополнительное средство зашиты. В дни молодости, рассказывал отец Джудит, когда его терзало томление плоти, он обнаженным забирался в кустарник и бродил в нем до тех пор, пока боль не заставляла его забыть обо всем остальном.

«Когда твои дети повзрослеют, я их научу смирять телесные муки», – с видимым удовольствием повторял Джедеди. Он всегда говорил «твои» дети, а не просто «дети» или «внуки», каждый раз подчеркивая, что не ставит себя на одну доску с существами, рожденными его дочерью от брака с чужаком. Однажды Джудит поймала себя на мысли, что тоже думает о них «дети Брукса», и ей стало страшно.

Таковы были невеселые размышления Джудит по дороге на ферму, пока она крутила баранку старенького пикапа, дожидавшегося ее на долговременной стоянке в аэропорту. Несмотря на все усилия, ей так и не удалось справиться с тревогой, посеянной в ее душе людьми из ФБР. Нет, Джудит отнюдь не была бесхитростной крестьянкой, чей образ взлелеян воображением горожанина; ее ума вполне хватало, чтобы упрекать Робина за внезапное вторжение, нарушившее хрупкое равновесие, наконец-то установившееся в ее жизни после гибели Брукса. Она радовалась обретенному спокойствию, тихой заводи вдовьего существования и не хотела больше страдать, испытывать новые потрясения.

«Он как выходец с того света, – с болью в сердце думала она, – его присутствие в доме будет противоестественным».

Как ни абсурдна была эта мысль, выкинуть ее из головы Джудит не удавалось.

У Джудит было смутное предчувствие, что Робин все перевернет вверх дном, разожжет новое пламя в Джедеди, который в последнее время стал сдавать. А она-то, глупая, надеялась, что со временем неистовство старика сойдет на нет, как гаснет костер, если в него не подбрасывать хворост. Приезд Робина произведет обратное действие: он, подобно кочерге, разворошит тлеющие угли, заставив разбушеваться почти умерший огонь.

Робина поразил вид поместья: бесконечный забор из колючей проволоки окружал море покрытых шипами кустов ежевики, откуда доносилось нестройное жужжание роившихся в дружном соседстве мух, ос и пчел. От ворот к дому вела узкая дорожка, над которой, казалось, вот-вот сомкнутся челюсти растущего по обе стороны кустарника, так что пикап оставлял после себя сломанные или вырванные с корнем ветки. Ежевичные заросли представляли собой сплошной, словно спутанный лапой гигантского кота клубок растительности, где переплелись воедино древесное волокно, плоды и колючки, – нечто таинственное и вместе с тем сокровенное, непроницаемое. Девственный лес в миниатюре, сквозь который можно пробираться только по узеньким проходам, явно временного характера, готовым зарубцеваться в следующем же году под напором новой жизни. На одном конце этой короны из колючих кустов, посреди небольшой лужайки, которую пока щадила растительность, располагалась ферма.

В зданиях, построенных из дерева и камня и образующих букву «П», по сей день угадывались черты их предшественника – оборонительного сооружения, способного выстоять при набегах индейцев. Но строгий облик форта не произвел на Робина отталкивающего впечатления, скорее наоборот. Здесь он чувствовал себя лучше, чем в шумной и разнородной пестроте городского пейзажа. Дверь в одном из помещений, где находился сарай, была открыта, там на решетчатых лотках стояли сотни пустых банок.

• Предыдущая
• 18/88
• Следующая