Книга Лунной Ночи - Дуэйн Диана - Страница 1

• 1/102
• Следующая

Айлуринский– это не словесный язык, по крайней мере не чисто словесный. Как и все человеческие наречия, он имеет мимический компонент, кошачий аналог «языка тела», и благодаря ему, прежде чем прибегнуть к словам, кошкам удается сообщать удивительно большое количество информации.

Даже люди, редко сталкивающиеся с кошками, наверняка поймут некоторые «слова» айлуринского: кот трется о ногу проявившего дружелюбие человека, выгибает спину и топорщит шерсть, если его испугать, припадая на живот, крадется к добыче. Все это – чисто мимические предшественники речи, но они также используются кошками для выразительной демонстрации настроения или намерений. Внимательный наблюдатель заметит и другие, более тонкие оттенки: взмах хвоста, говорящий «Да гори оно все синим пламенем» или «А не сойдет ли мне это с лап?»; демонстративная зевота при появлении неопасного соперника, прыжок боком с выгнутой спиной – эквивалент шутливой человеческой угрозы. Однако там, где жестов не хватает, кошки используют слова, гораздо более разнообразные, чем угрожающее завывание или довольное мурлыканье, – единственные звуки кошачьих разговоров, доступные слуху большинства людей.

Мяуканье не входит в эту категорию, поскольку кошки редко мяукают, обращаясь друг к другу. Мяуканье, – «пиджин», используемый только для того, чтобы добиться от человека желаемого; при этом подразумевается что-то вроде: «Если говорить с ним громко и отчетливо, то рано или поздно он тебя поймет». Разговаривая друг с другом, кошки пользуются так до конца и не разгаданным физиологами-людьми механизмом мурлыканья, который, по-видимому, заключается в соединении вибрации воздуха в гортани кошки с пульсацией в горловых венах и артериях. Если бы человек вооружился очень чувствительным микрофоном, запись разговора беседующих на айлуринском кошек показалась бы ему последовательностью мяукающих и мурлыкающих звуков, по высоте охватывающей несколько октав и настолько тихой, что человеческое Ухо ее не воспринимает.

Звуковая составляющая айлуринского языка имеет тональный характер, подобно классическому китайскому: слова скорее выпеваются, чем говорятся. Язык, которым пользуются кошки, основан на гласных, – что неудивительно для вида, неспособного произносить большинство используемых людьми согласных. Очень немногим не-кошкам когда-либо удавалось овладеть айлуринским: например, такого рода попытки со стороны человека воспринимаются кошками как оглушительный крик; кроме того, тонкие звуковысотные различия оказываются предательскими ловушками. «Ауо хвааи ххиехху уайау», согласно человеческо-кошачьему разговорнику, означает просто «хочу молока»; однако создатели разговорника не вполне сумели преодолеть существенную трудность – передать тридцать семь гласных айлуринского языка сочетаниями всего пяти, входящих в человеческий алфавит. Неточно воспроизведенная, эта фраза вызовет лишь улыбку у кошки и недоуменный вопрос: почему собеседник собрался кормить багажник такси? И таков не единственный пример бессмыслицы, к которой приводит ошибка всего в одном звуке.

В силу вышеизложенного людям приходится по большей части ограничиваться «языком тела» – они гладят кошку или швыряют в нее башмаком (значения обоих этих действий все кошки очень хорошо понимают) – или произносить монологи, которые кошки, живущие с людьми, безропотно терпят. При общении с людьми кошки, как и многие представители нашего собственного вида, бывают вынуждены кричать.

В данной книге все разговоры между кошками и людьми, как мимические, так и словесные, представлены в виде обычных диалогов; в конце концов именно так их воспринимают кошки (кошачьи мысли и мысленные разговоры выделены курсивом).

Еще одно замечание: два слова айлуринского языка – «шхейх» и «ффхейх» – обычно переводятся на человеческий как «кошка» и «кот». Женский и мужской род, будучи чисто семантическими характеристиками и потому сексуально нейтральными, не вполне точно передают значение айлуринских слов, поскольку кошки в своих межличностных контактах сексуально нейтральными определенно не являются. Айлуринское слово «ффейх» обозначает как кастрированных котов, так и кошек, у которых удалены яичники.

На Гранд-Сентрал, Центральном железнодорожном вокзале Нью-Йорка, свет никогда не выключают, и хотя двери с часа ночи до половины шестого утра запирают, движение внутри никогда не прекращается совсем. Если вы, стоя у выходящей на Сорок вторую улицу застекленной медной двери, заглянете в нее и посмотрите вдоль прохода, ведущего в главный зал, вы заметите признаки ночной жизни: пару полицейских, спокойных, но бдительных, уборщика, который торопится к башенке справочного бюро с ведром и тряпкой, чтобы отполировать столетние медные переплеты окошек. До вас долетит глухой рокот из-под земли – это поезда метрополитена возвращаются на конечную станцию, готовясь к следующему дню, или перемещаются на дальний путь, где ими займутся ремонтники. Каждый час по залу разносится низкий глубокий бой огромных часов; его отзвуки перекатываются под огромным синим, как небо, куполом, медленно стихая.

К пяти часам утра пыль, оставленная прошедшим днем, бывает вытерта, автоматы по продаже билетов отрегулированы, витрины магазинчиков в пассажах Грейбар и Хайатт вымыты – все готово к открытию вокзала. Дежурные полицейские, все еще парой – в конце концов Нью-Йорк есть Нью-Йорк, и всякое может случиться, – направляются к лестнице, ведущей на Вандербилт-авеню, проходят в зал ожидания и садятся перекусить, прежде чем их рабочий день официально начнется. Любой, кто заглянет через все еще запертую дверь на Сорок второй улице, не увидит теперь ничего, кроме безлюдного зала, блистающего отполированным камнем и начищенной медью.

Однако не для всех запертые двери – препятствие. Окажись вы одним из таких умельцев, этим утром вы проскользнули бы внутрь и неслышно прошли бы по наклонному проходу в центральный зал. Здесь чувствуется запах хвои – странный, слишком сильный хвойный запах чистящего средства. Ваш нос сморщится, когда вы будете проходить мимо пятнышка на полу у светло-бежевой стены: здесь вчера пролилась кровь. Случайная ссора, нож у одного, пистолет у другого – и все кончено в несколько секунд: одна жизнь под угрозой, другая отлетела… Конечно, тут все убрали и протерли пол, но вас-то не обманешь… да и камень ничего не забывает.

Вы пойдете дальше, помедлите в центре зала, чтобы, как много раз до этого, взглянуть на усыпанный звездами купол – его синева давно поблекла, половина лампочек, изображающих зодиакальные созвездия, перегорела. Зодиак на потолке почему-то изобразили в зеркальном отражении. Будущей весной потолок зала будут ремонтировать, но сомнительно, чтобы ошибку исправили. Впрочем, это не важно: ведь все зависит от того, с какой стороны вы смотрите на созвездия…

Вы двинетесь дальше, ориентируясь на ощущения, которые не являются чисто физическими, неслышной поступью пройдете мимо неподвижных эскалаторов и свернете в арку, ведущую к пути 25. За ней все меняется: характерные для главного зала свет и простор исчезают, потолок становится ниже, вы погружаетесь в сумрак. Освещение здесь обеспечивают длинные люминесцентные лампы; в это время суток из них горит только каждая третья. Их яркий пунктир тянется вдоль семи платформ справа и девяти слева, а прямо перед вами вдаль уходит серый бетон платформы, обслуживающей пути 25 и 26. Позади вас теплая лужица света лежит под окнами стеклянного сооружения – конторы начальника станции. Впрочем, то, что находится ниже краев платформ, уже не освещено: там между серыми бетонными плато тянутся длинные траншеи тьмы. Лишь поблизости от того места, где вы стоите, еще заметен слабый блеск металла рельсов; они, как и сама платформа, скоро исчезают во мраке, где тускло мерцают только красные и зеленые огни дорожных указателей. Некоторые из них горят ярче других: это значит, что там прошла бригада, убирающая с путей мусор и протирающая стекла светильников.

• 1/102
• Следующая