Теряя невинность. Автобиография - Брэнсон Ричард - Страница 7
- Предыдущая
- 7/126
- Следующая
– Теперь сымитируй жалобный плач, – сказал он и хлопнул в ладоши шесть раз, создавая полную иллюзию сильных шлепков.
Я выбежал из комнаты с громким ревом. Мама приняла строгий вид, подразумевавший, что это все в моих же интересах, и продолжала решительно резать лук. Разумеется, моя очередная порция была засунута во время обеда в ящик стола.
Дядюшка Джим был не единственным диссидентом в нашей семье: непочтительность к властям была в крови с обеих сторон. Помню, мы приобрели старый цыганский фургон, который держали в огороде, и иногда проходившие мимо цыгане звонили в дверной колокольчик. Мама всегда давала им немного серебра и разрешала рыться в амбаре, чтобы поискать то, что им могло пригодиться. Однажды нас взяли на представление графства Суррей, которое проходило в Гилдфорде. Он был весь заполнен блестящими прыгунами и людьми в твидовых пальто и котелках. Мама увидела группу плакавших цыганских детей и пошла выяснить, что случилось. Они все столпились вокруг сороки, которая была привязана к куску веревки.
– Общество защиты животных приказало принести ее, они хотят ее забрать.
Они говорят, что это незаконно – иметь у себя дикую птицу, – сказали дети.
В это время мы увидели представителя общества, шедшего к нам.
– Не беспокойтесь, – сказала мама. – Я спасу ее.
Она взяла птицу и завернула в пальто. Потом мы вынесли нашу контрабанду за пределы территории, где проходило шоу, под самым носом у властей.
Цыганята встретили нас у выхода и попросили взять сороку себе, так как их остановят еще не раз. Мама была в восторге, и мы повезли сороку домой.
Сорока любила маму. Она сидела у нее на плече, когда та находилась на кухне или работала в своем сарае, а затем устремлялась к загону и дразнила пони, опускаясь на их спины. Она пикировала на папу, когда он садился почитать «Таймс» после обеда, взмахами крыльев приводя страницы в движение, пока они не оказывались разбросанными по иолу.
– Проклятая птица! – кричал отец, размахивая руками и прогоняя ее прочь.
– Тед, вставай и сделай что-нибудь полезное, – говорила мама. – Эта птица дает знать, что тебе надо поработать в саду. А вы, Рики и Линди, добегите-ка до викария и узнайте, не можете ли вы ему чем-нибудь помочь.
Кроме Девона, где проходили наши летние каникулы в семье отца, мы также ездили в Норфолк к маминой сестре Клэр Хоар. Я решил, что когда вырасту, хочу быть похожим на тетю Клэр. Она была близким другом Дугласа Бейдера, первоклассного летчика второй мировой войны, потерявшего обе ноги при падении самолета. Тетя Клэр и Дуглас владели старым бипланом, на котором вместе летали. Иногда забавы ради тетя Клэр прыгала с парашютом с борта самолета. Она выкуривала около двадцати небольших сигар в день.
Гостя у нее, мы плавали в мельничном пруду позади сада. Дуглас Бейдер отстегивал протезы и тащил себя в воду. Бывало, я убегал с этими искусственными ногами и прятал их в камыше у края воды. К тому времени Дуглас вытаскивал себя на берег и пускался за мной в погоню: его руки и плечи были чрезвычайно сильными, и он мог ходить на руках. Когда его держали как военнопленного в Колдице, он совершил два неудачных побега, после чего нацисты конфисковали его протезы.
– Ты такой же плохой, как нацисты, – рычал он, быстро перемещаясь на руках подобно орангутангу.
Тетя Клэр была такой же предприимчивой, как мама. Она близко к сердцу приняла информацию о положении уэльских горных овец, которым тогда угрожала опасность вымирания как биологического вида, и купила несколько этих черных овец. Она, в конечном итоге, развела большое стадо и сумела лишить их звания «вымирающих». Затем организовала фирму, которую назвала the black sheep marketing company и начала продавать керамику с изображением черных овец. Кружки с нанесенным по периметру детским стишком «Бе-е, бе-е, черная овечка» стали довольно хорошо продаваться. Благодаря тете Клэр вскоре все деревенские пожилые женщины вязали из черной овечьей шерсти платки и свитера. Она очень много сделала, чтобы создать торговую марку Black Sheep, и добилась успеха: спустя сорок лет марка по-прежнему конкурентоспособна.
Несколькими годами позже, когда я только основал компанию Virgin Music, мне позвонила тетя Клэр:«Рики, ты не поверишь. Одна из моих овец начала петь».
Сначала у меня слегка помутился рассудок, но это было именно то, что можно было от нее ожидать.
– Что она поет? – спросил я, представляя себе овцу, поющую:«Давай, крошка, разведи-ка огоньку».
– «Бе-е, бе-е, черная овечка». конечно, – огрызнулась на меня тетя Клэр. – Я тотчас же хочу сделать запись. Вероятно, овца не сможет сделать это в студии, поэтому не мог бы ты выслать сюда несколько звукооператоров? И им бы лучше поторопиться, поскольку она может перестать петь в любой момент.
В тот же день толпа звукооператоров отправилась в Норфолк с 24-трековой передвижной студией, и запись поющей овцы тети Клэр была сделана. Они также собрали целый хоровой ансамбль из овец, уток и кур, и мы выпустили сингл «Бе-е, бе-е, черная овечка». В чартах он поднимался до четвертого места.
Моя дружба с Ником была основана на привязанности, но в ней присутствовал также и сильный элемент состязательности. Я был полон решимости все делать лучше, чем он. Однажды летом Нику на день рождения подарили совершенно новенький велосипед. Мы немедленно решили спуститься на нем к реке Ран. Ты на скорости несешься прямо со склона, в последний момент резко тормозишь и с заносом останавливаешься у края берега настолько близко к реке, насколько возможно. Это была исключительно соревновательная игра, а я ненавидел проигрывать.
Поскольку это был его велосипед. Ник поехал первым. Его занос делал ему честь, велосипед описал окружность таким образом, что заднее колесо остановилось в футе от воды. Обычно Ник старался побудить меня выкинуть что-нибудь даже более невероятное, но на этот раз он пытался меня остановить.
– Ты не можешь сделать это лучше, – сказал он. – Мой занос был идеален.
Я думал иначе. Меня переполняла решимость сделать занос лучше, чем это сделал Ник. Я поднял его велосипед на склон и направил к реке, бешено крутя педалями. Когда я достиг берега, стало очевидно, что мне не совладать со скоростью, и у меня нет шанса остановиться. Как в калейдоскопе, я увидел открытый рот Ника и выражение ужаса на его лице. Я попытался затормозить, но было слишком поздно. Я перекувырнулся вверх тормашками и упал в воду, велосипед пошел под воду где-то ниже меня. Меня снесло течением вниз, но в итоге я сумел выкарабкаться на берег. Ник ждал меня, переполненный яростью.
– Ты потерял мой велосипед! Это подарок на день рождения!
Он был настолько вне себя, что всхлипывал от бешенства. Он снова толкнул меня в воду.
– Тебе бы, черт возьми, лучше найти его, – кричал он.
– Я найду, – лопотал я. – Все будет хорошо. Я выужу его из воды.
– Чертовски хорошо постарайся.
Два часа я нырял на дно реки и ощупывая грязь, водоросли и камни вокруг в надежде найти велосипед. И нигде не мог его найти. Ник сидел на берегу, обхватив колени руками, и свирепо смотрел на меня. Он был эпилептиком, и я находился с ним пару раз во время припадков. Сейчас он был в бешенстве, и я надеялся, что гнев не вызовет еще один. Но, в конце концов, когда я так озяб, что с трудом мог говорить, а руки окоченели и кровоточили от ударов о скалы на дне реки, Ник сжалился.
– Пошли домой, – сказал он. – Ты никогда не найдешь его.
Мы побрели домой, и я старался подбодрить его:
– Мы купим тебе другой.
Велосипед стоил больше двадцати фунтов, а это составляло почти месячный доход от продажи маминых коробочек под салфетки.
Когда нам было по восемь лет, нас с Ником разлучили. Это случилось, когда я был отправлен на пансион в Скейтклифскую подготовительную школу, которая находилась в Грейт Виндзор-парке.
В первую ночь в Скейтклифе я лежал без сна, слушая посапывание других мальчиков в спальне, и чувствовал себя крайне одиноким, несчастным и напуганным. В какой-то момент мне стало плохо. Ощущение нарастало так быстро, что я не успел подняться с кровати и побежать в уборную, меня вырвало, и я запачкал все свое постельное белье. Позвали школьную распорядительницу. Вместо того, чтобы посочувствовать, как сделала бы моя мама, она отругала меня и заставила убирать самому. До сих пор помню унижение, испытанное тогда. Очевидно, мои родители считали, что делают правильно, отправив меня сюда, но в тот момент я мог чувствовать только смятение и чувство обиды, и еще ужасный страх. Через пару дней мальчик пригласил меня в свою постель поиграть в «кое-что». В первый же мой приезд домой на выходные среди прочих событий, о которых я рассказал родителям, было и то, что происходило под простынями. На это папа спокойно сказал:«самое лучшее – не заниматься этим». и это было в первый и последний раз в моей жизни.
- Предыдущая
- 7/126
- Следующая
