Деревянные актёры - Данько Елена Яковлевна - Страница 19
- Предыдущая
- 19/44
- Следующая
Мы работали в маленьком чулане за кухней. Наша хозяйка, кажется, гордилась нами. Ещё бы, вся деревня перебывала на постоялом дворе, чтобы посмотреть, как мы делаем кукол. Рослые мужчины в шапочках с пером хлопали нас по плечам железными ладонями и одобрительно кивали головой, попыхивая резными трубками. Девушки в пёстрых передниках, хихикая, заглядывали к нам с порога. От ребятишек просто отбою не было. Мы без труда растолковали им, что нам нужно, и они притащили нам кусочки лент, позументов, шерсти и даже полоску грубоватых кружев, утащенную, наверное, из сундука матери. Они встречали радостным воплем каждую новую головку. Я сделал маленького Пульчинеллу, сбира и Арлекина в чёрной масочке, а Паскуале – пуделя и красноносую старушку.
Через неделю у нас были готовы ширмы – легкие рамки, обтянутые полосатой домотканой материей.
Из-за этих ширм мы будем показывать наших кукол, надев их на руки.
– А знаешь, Пеппо, если в одном полотнище сделать четырёхугольный прорез и поставить за ним табуретку, то мы могли бы показать и Нинетту и аббата, выпустив их на табуретку, как на сцену, – сказал Паскуале.
Так мы и сделали.
В воскресенье, после обедни, большая кухня постоялого двора была набита народом. Мужчины, громыхая сапогами, толпились у порога.
Тётушки, шурша крахмальными косынками, чинно рассаживались вдоль стен и расправляли свои пёстрые передники. Ребята уселись на полу, впереди всех.
Мы поставили наши ширмы в угол и спрятались за ними. Добродушный парень, деревенский скрипач, запиликал на скрипке. Я выставил маленького Пульчинеллу над ширмами и заверещал. Мне ответили радостные крики ребят. Паскуале поднял руку с красноносой старушкой – и представление началось.
Никто, кроме хозяйки, не понимал по-итальянски, но разве трудно понять без слов нехитрые приключения Пульчинеллы? Кто не знает, как Пульчинелла ссорится со своей женушкой, дерётся на дубинках с Арлекином, потом чёрный пудель хватает Пульчинеллу за нос и рычит и треплет его над ширмами; наконец приходит сбир и ведёт Пульчинеллу к маленькой виселице, но плут ловко накидывает петлю на шею сбира, опять хохочет, визжит и раскланивается так, что его белый колпачок мотается во все стороны над горбатым носом. Ребята смеялись и вопили от восторга. Взрослые молчали, «А вдруг им не понравились наши марионетки?» – подумал я и выглянул в щёлку. Лица у взрослых были довольные, улыбающиеся.
Мы подняли четырехугольный лоскут, закрывавший вырез в полосатой материи, и Паскуале вывел на табуретку моего большого Пульчинеллу. Накануне я вырезал два деревянных шарика, пропустил сквозь них по нитке и привязал каждую нитку одним концом к руке куклы, а другим – к маленькой палочке. Паскуале вёл Пульчинеллу левой рукой, а правой двигал этой палочкой. Шарики взлетали вверх, и казалось, что Пульчинелла перебрасывает их с руки на руку. «Гоп!» – кричали ребята хором, когда шарики взлетали кверху. «Гоп-гоп-гоп!» – когда они быстро мелькали над головой куклы.
Потом я вывел нашего пузатого аббата. Он прикладывал ко рту бутылочку, приплясывал и припрыгивал то на одной ноге, то на другой, наконец споткнулся и упал, тяжело дыша (я дергал его за грудную нитку). Все засмеялись, заговорили, задорный голос выкрикнул что-то весёлое, и ему ответил громкий смех. Тогда аббат вскочил, повертел своей круглой головой во все стороны, будто озираясь, и вдруг, топоча ножками, бросился наутек. Опять грянул хохот.
Потом Паскуале вывел Нинетту. Она была теперь хорошенькая в чёрном корсаже с белыми рукавами, в пёстрой юбочке с розовым передником и в крошечной шляпе с пером, какие носят тирольки. Она вышла и поклонилась. Зрители зашумели и стали проталкиваться поближе, вытягивая шеи: Нинетта всем понравилась. Скрипач ударил смычком и заиграл бойкий тирольский танец. Проходя по деревням, мы видели однажды, как танцуют тирольские девушки. Паскуале заприметил всё: и как они топчутся на месте, и как кружатся, подобрав юбочку, и как машут рукой. Теперь маленькая Нинетта исполняла всё это так ловко, что зрители радостно вскрикивали при каждом бойком коленце. Ребята хлопали в ладоши, отбивая такт. Танец кончился, все закричали, и скрипач снова заиграл, и снова заплясала Нинетта. Её танец решил нашу судьбу, сна завоевала нам друзей. Я опустил лоскут над вырезом в знак того, что представление окончено, и вышел из-за ширм, ведя с собой моего большого Пульчинеллу. Он нёс в руках деревянную коробочку и протягивал её зрителям. Монеты так и посыпались в неё.
Мужчины вынимали длинные вязаные кошельки и рылись в них заскорузлыми пальцами. Не одна тётушка подняла свою пёструю верхнюю юбку, чтобы вытащить из кармана нижней запрятанную там монетку. Ребята просто бесновались, они цеплялись за передники матерей, вопили и требовали, чтобы им дали монетку. Они бросали свои монетки в коробочку Пульчинеллы, и Пульчинелла в благодарность кивал им головой.
Поверите ли вы, что коробочка сразу наполнилась, и в ней оказалось больше серебра, чем меди? Я выгреб монеты в карман, а Паскуале вывел с коробочкой Нинетту. Девушки осторожно сажали её к себе на колени и поправляли ей косыночку, но испуганно взвизгивали, когда Паскуале, дёрнув нитку, заставлял Нинетту повернуть головку или брыкнуть ножкой.
Хозяйка готовила угощение – пироги и пиво в глиняных кружках.
– Поешь пирога, Пеппо! – крикнула она мне и вдруг поперхнулась, нечаянно взглянув на дверь.
Там, на пороге, скрестив руки, стоял кто-то высокий и чёрный. Я узнал незнакомца, встреченного на дороге. Кто его знает, когда он пришёл? Никто ведь не оглядывался на дверь.
Все замолчали. Высокий шагнул в комнату, оглядел всех жесткими, недобрыми глазами и вдруг вырвал из рук одной девушки Нинетту и злобно швырнул её в угол. Потом заговорил быстро-быстро, нагнув голову и выставив подбородок, заговорил противным, деревянным голосом, будто аист затрещал. Он показывал на ширмы и на кукол, зловеще потрясая пальцем. Злая судорога дергала его щеку.
Потом его рука метнулась к окну, где в лучах заката виднелась церковь, потом он вскинул обе руки кверху, будто кто-то дёрнул его за нитки, и заголосил, закатив глаза. Казалось, он призывает гром небесный ударить в нас сквозь бревенчатый потолок.
Женщины стали сморкаться в углы передников, одна заплакала. Мужчины хмурились, опустив головы, и я заметил, что они нарочно заслоняют наши ширмы своими широкими спинами. Это не ускользнуло от злых глаз.
Высокий раздвинул толпу своими длинными руками и шагнул к ширмам.
Он протянул руку и дёрнул полотнище. Материя с треском разорвалась. Он бросил ширмы на пол и стал топтать их ногами.
Я встрепенулся от оцепенения и, не помня себя, бросился к негодяю. Моя голова боднула тощий живот, высокий крякнул и, взмахнув руками, сел на пол. Кто-то схватил меня поперек тела и оттащил в угол. Все бросились поднимать высокого. Паскуале бился в руках у скрипача и орал благим матом. Высокий встал, поддерживаемый под бока, и молитвенно сложил руки. Он торжественно сказал что-то, указав на меня костлявым пальцем, – тогда все заревели, опустились на колени и завыли какую-то нудную песню.
Я брыкался, Паскуале кричал. Железные руки втолкнули нас в чулан и закрыли дверь на щеколду. Я колотил кулаками в дверь, но в кухне всё стихло.
– Смотри, вот они идут! – сказал Паскуале, выглядывая в маленькое окошечко. По дороге шёл высокий и говорил, а за ним, сняв шапки, уныло плелись наши зрители. Мне удалось просунуть нож в щель и поднять щеколду. Мы вышли на кухню. Я стал складывать кукол в мешок, а Паскуале, плача от обиды, сидел на полу над обломками наших ширм.
На крыльце послышались поспешные шаги. Прибежала заплаканная хозяйка. Вытирая глаза рукавом, она сказала нам, чтобы мы сейчас же уходили из деревни. Падре очень рассердился, что его прихожане в воскресенье так согрешили – смотрели бесовскую забаву.
Все, кто ходят по дорогам, пляшут или поют, или показывают представления, все эти люди – служители сатаны, сказал падре. Они отвлекают людей от молитвы. Они издеваются над священниками, а священники ведь божьи слуги. В воскресный день, когда надо думать о спасении души, грешно зубоскалить и смотреть на кривлянья скоморохов.
- Предыдущая
- 19/44
- Следующая
