Деревянные актёры - Данько Елена Яковлевна - Страница 10

• Предыдущая
• 10/44
• Следующая

Кучи мусора, казалось, выросли с тех пор, как мы с Паскуале сидели возле них. Дверь, висевшая прежде на одной петле, теперь уже совсем отвалилась и стояла прислоненная к стене. Паскуале нигде не было видно.

Я прокрался к кухонному оконцу и заглянул в кухню. В ней не было ни души. Я тихонько позвал Паскуале, но мне никто не ответил. В доме было тихо. Я прошёл мимо каменного крылечка, поглядывая вверх на господские окна. За ними никто не шевелился. Приходилось мне, видно, убираться восвояси.

Вдруг я услышал голос – словно из-под земли:

– Пеппо! Иди сюда, Пеппо!

Я оглянулся – во дворе никого не было.

– Да иди же сюда, вот я! – сказал Паскуале.

Тут я заметил в стене оконце, точно такое же, как кухонное, только по другую сторону крылечка. Дверь, прислоненная к стене, закрывала его наполовину. В узкую щель между дверью и оконным косяком виднелось бледное лицо Паскуале. Я подбежал к нему.

– Выходи на двор, я покажу тебе готового Пульчинеллу!

Я думал, что он обрадуется и сразу выбежит ко мне. Но Паскуале отступил в темноту, и я услышал, что он плачет.

– Я не могу выйти. Они меня заперли!

Я присел на корточки, отодвинул тяжёлую доску и, заглянув в оконце, увидел узкую каморку с сырыми стенами. На полу лежала охапка соломы, прикрытая тряпьем. Паскуале сидел под окном, отвернув лицо в угол. Рядом стояла глиняная кружка с отбитым краем.

– Погоди, я к тебе пролезу! Держи моего Пульчинеллу!

Я бросил куклу на солому и с трудом протиснулся в оконце, ссадив плечо о каменный косяк. А потом соскочил на пол. Как сыро и темно было в этой каморке!

Паскуале обернулся, вытирая глаза кулаком.

– Ты не смотри, что я плачу. У меня очень болит нога.

Я протянул ему ножик и медовые лепёшки, слипшиеся в комок у меня в кармане.

– Ешь!

Он стал есть, жадно глотая сладкое тесто. А слёзы так и катились у него по щёкам. Я спросил:

– Почему тебя заперли? – но он только махнул рукой, уписывая мое угощение. Доев последний кусочек, он облизал пальцы и сказал:

– Я хотел бы каждый день есть такие булочки! – и протянул руку к Пульчинелле. Как видно, ему стало повеселее.

– Ну, рассказывай! – сказал я, и Паскуале стал рассказывать.

Оказалось, старая Барбара подняла на ноги весь дом, испугавшись чёрта. Она боялась войти в кухню. Сам господин аббат спустился из своих покоев и стал спрашивать Паскуале, что он натворил. Паскуале сказал, что никакого чёрта не было, это привиделось Барбаре. Но аббат ответил: «Ты лжешь, это ты её напугал, скверный мальчишка!» И стал бить его тростью, приговаривая: «Признавайся, признавайся, негодяй!» Но Паскуале не признался. Аббат потащил его за шиворот и втолкнул в эту каморку. Паскуале упал и ушиб колено. С тех пор у него очень болит нога, и он не может ходить. Барбара сначала не верила ему, думала, он ленится, но когда нога распухла, ему поверили и оставили его в покое. Только запирают его на замок, чтобы не убежал. А есть дают одни сухие корки и немножко воды. Он показал мне красное, распухшее колено.

– Почему же ты не признался? – спросил я. – Ведь тебе уже всё равно досталось.

Паскуале опять отвернулся.

– Если бы я признался, – сказал он медленно, – так и тебе досталось бы тоже. Они отняли бы у тебя Пульчинеллу. А мне так хотелось ещё раз поиграть с ним! – Он опять протянул руку к кукле.

– Подожди, я покажу тебе, как он ходит! – И я стал разматывать нитки, закрученные вокруг коромыслица. Паскуале помогал мне. Пульчинелла мотал головой, будто ему не терпелось побегать по полу.

Вдруг дверь каморки распахнулась. Мы так и замерли, Старая Барбара стояла на пороге.

– Это ещё кто? – крикнула она и выронила из рук оловянную тарелку с хлебными корками. – А, да это приёмыш тётки Теренции! Хорош молодец! Тётка по нём убивается, ноги себе исходила, бегая за ним по городу, а он здесь сидит! Ах ты, щенок поганый! Вот погоди, оттаскает она тебя за вихры!

Сердце у меня упало. Мне уже казалось, что сейчас из-за спины Барбары высунется тётка Теренция, схватит меня за вихры и потащит с собой на рынок. Тогда прощай дядя Джузеппе и наше кукольное ремесло!

– И как ты сюда попал? – кричала старуха. – Небось в окошко пролез, как настоящий воришка? И что вы тут делали, дармоеды? Утопить бы вас обоих в канале, скверных щенят! Гвидо! Гвидо! – заорала она, обернувшись к двери. – Иди сюда, я беглого мальчишку поймала!

Паскуале быстро прикрыл Пульчинеллу тряпьем, спрятал его за спину и прижался к стене. Барбара этого не заметила. Она продолжала звать Гвидо:

– Да иди же сюда, Гвидо! Ничего он не слышит, глухая тетеря!

– Что тут за шум, Барбара? – спросил из-за двери жирный, тягучий голос. – В чем дело?

– К нам чужой мальчишка забрался, ваше преподобие! Я его поймала, зову Гвидо, а он не слышит. Кликните вы его, ваше преподобие!

– Какой мальчишка?

В дверь боязливо заглянул толстый, краснорожий аббат в чёрной сутане. Его жирный подбородок лежал полумесяцем на белом воротнике.

– Это приёмыш рыбной торговки с рынка, – тараторила Барбара. – Убежал от хозяйки и пропадал две недели неведомо где. Ещё сегодня тётка Теренция жаловалась мне. Отвести бы его сейчас на рынок…

Аббат вошёл в каморку.

– Ты что тут делал? Зачем сюда пришёл? Обворовать меня затеяли? Ограбить? – Лицо его покраснело, глаза налились кровью. Он стукнул тростью о пол и прохрипел: – Отвечай сейчас же, негодяй!

Я попятился, опрокинул кружку с водой и еле удержался на ногах. Он поднял трость.

– Ответишь ты или нет?

– Я не вор… – пробормотал я. – Я пришёл… я пришёл потому, что меня послал синьор Гоцци.

Аббат опустил палку. Брови у него стали круглыми от изумления.

– Кто? Синьор Гоцци? Зачем он тебя послал?

– Чтобы я отнёс медовые лепёшки этому мальчику. Синьор Гоцци сказал: «Пусть он хоть раз в жизни поест досыта за здоровье старого Карло Гоцци!»

Аббат изменился в лице. Он покраснел, растерянно замигал глазами, нижняя губа отвисла. Я видел, что он озадачен.

– Он сказал ещё: «Аббат Молинари богат, как Крез, а морит своих слуг голодом. Какая скотина!» – одним духом выговорил я.

Аббат вздрогнул, словно его ударили, и посмотрел налитыми кровью глазами сначала на меня, потом на Паскуале и на Барбару.

– Ах, пресвятые угодники! Чего только не наговорят люди! – вздохнула Барбара и принялась подбирать с пола черствые корки.

А Паскуале чуть-чуть усмехнулся. Аббат приосанился и оперся на трость.

– Ты смеешься, мальчик? Смейся. Это действительно смешно, что синьор Гоцци ведёт себя не так, как подобает графу и дворянину. Он верит сплетням и сует нос, куда его не просят! Старый болтун! Вся Венеция смеется над ним! – Он обернулся ко мне. – Передай это своему господину, и чтоб я тебя больше не видел! Барбара, выпроводи вон этого оборвыша, приятеля графа Карло Гоцци!

Барбара схватила меня за плечи и потащила в кухню.

– Отвести бы тебя к хозяйке, скверный мальчишка! – бормотала она. – Жаль, господин аббат не велел. Да уж попадись ты мне ещё раз в руки! – Она вытолкнула меня во двор и с треском захлопнула дверь.

Я вздохнул всей грудью и поплёлся к воротам. И вдруг я вспомнил, что мой Пульчинелла остался в каморке Паскуале! Как я вернусь без него к дяде Джузеппе? Если Барбара или господин аббат найдут куклу, они, наверное, разломают или сожгут её! Я повернул к дому и на цыпочках подошёл к окну каморки. Сердце у меня забилось. Аббат бил Паскуале.

Я присел на землю, пролез в узкое пространство между стеной и дверью, прислоненной к стене, и притаился. Если бы Барбара вышла на двор, она меня не увидела бы.

– Ты будешь ещё говорить, что я морю тебя голодом? Будешь? – спрашивал аббат.

После каждого вопроса слышался глухой удар. Паскуале стонал и плакал, и вдруг он закричал во весь голос:

– Буду! Всегда буду говорить! Всем буду говорить!

Аббат зарычал от злобы, и удары посыпались ещё чаще.

Я заткнул уши, закрыл глаза и, дрожа, прижался к стене. Сердце у меня сжалось. Бедный Паскуале! Тётка Теренция колотила меня всё-таки не так жестоко… И он ещё морит Паскуале голодом!.. А у того всё время болит нога. Хоть бы убежал он от аббата куда-нибудь!

• Предыдущая
• 10/44
• Следующая