Отель «У озера» - Брукнер Анита - Страница 32

• Предыдущая
• 32/35
• Следующая

— Эдит, — сказал мистер Невилл, — не плачьте, прошу вас. Не выношу женских слез — рука так и тянется закатить оплеуху. Ну, пожалуйста, Эдит. Возьмите-ка мой платок, Эдит. Дайте я вам вытру глаза. У вас глаза не просто серые, а серебристые. Вы не знали? Ну же, ну.

Она впервые прильнула к нему и выплакалась до изнеможения. Закрыла глаза, опустила голову ему на плечо, а он поддерживал ее за талию.

— Какая вы худенькая, — произнес он. — Я бы мог вас переломить как тростинку. Потом у нас еще будет время вами заняться.

Когда она выпрямилась и опустила руки на поручень, то увидела, что наступают сумерки, вернее, свет дня неуловимо сгущается в ночь. На близком берегу она различала огни, которые теперь показались ей чуть ли не желанными, — огни отеля «У озера».

Они молча стояли, опершись о поручень. Когда показалась пристань, мистер Невилл повернулся к Эдит, но она жестом призвала его к молчанию. Детишек — учительница вывела их строем на палубу — не должна коснуться отрава взрослых расчетов. Школьники ушли, топоча по доскам настила, а мистер Невилл и Эдит молча стояли у поручня лицом к берегу.

— Итак, — наконец сказала она, — мне предстоит жить в вашем особняке в готическом стиле периода Регентства, великолепном образчике архитектуры, бок о бок с вашими блюдами famille rose. Мне предстоит вознестись из моей нынешней жизни словно по мановению волшебной палочки. Мне предстоит стать опытной, раскованной, светской и осмотрительной. Мне предстоит обеспечить супружеский мир, залог того, что ваши чувства впредь не будут уязвлены.

— И ваши, — сказал он. — Ваши тоже.

— Я вас не люблю. Это вас не волнует?

— Нет. Придает уверенности. Мне не нужна обуза ваших чувств. Всего этого можно достигнуть без романтичных ожиданий.

Эдит повернулась к нему. Волосы у нее разметались от ветра, глаза смотрели серьезно, рот был горько поджат.

— А вы меня любите?

Он улыбнулся, на сей раз улыбкой грустной и недвусмысленной.

— Нет, не люблю. Но вы пробрались за мои заграждения. Вы меня взволновали и тронули так, как я уже не желаю и не хочу. Вы словно нерв, который мне удалось умертвить, а он, к моей тревоге, вновь оживает. Я не пожалею усилий, чтобы снова убить его как можно скорее. В конце концов я отнюдь не расположен расставаться с моим эгоцентризмом. Нам нужно сходить, Эдит. Дайте руку.

Взявшись за руки, они молча прошли по гладким доскам причала и ступили на посыпанную гравием дорожку. С сумерками возвратился туман, он смягчил свет уличных фонарей, приглушил шум повседневной жизни. Вечернее уличное движение, и без того невеликое, сошло на нет; от озера за спиной зябко сквозило.

— Мне нужно будет подумать, — наконец сказала она.

— Надеюсь, это не займет много времени. Я не намерен возводить в привычку предложения руки и сердца. Вам нужно поторопиться, если мы хотим навострить лыжи к концу недели.

Она украдкой на него поглядела, удивившись проскользнувшей в его тоне шутливости. Он, похоже, успел заделать в своем самоуважении все бреши, которые счел нужными залатать, и быстрота, с какой он управился, немного приободрила ее.

— Могу я спросить вас еще об одном? — сказала она.

— Конечно.

— Почему именно я?

На этот раз его улыбка снова была двусмысленной, ироничной, любезной.

— Вероятно, потому, что вас заполучить трудней, чем любую другую, — ответил он.

У себя в номере Эдит вымылась, переоделась, стянула волосы в привычный тугой узел и села ждать часа, когда нужно будет сойти к обеду.

И тут ей показалось, что она покончила с этой комнатой, а быть может, комната покончила с ней. Во всяком случае, все пришло к некоему естественному завершению. Однако в самой природе расставаний заложено сожаление, и она понимала, что эти стены, которые видели полнейшее ее одиночество, всегда будут будить в ней воспоминания о непонятном тепле, стоит лишь обратиться к ним памятью. Их безмолвное выцветшее достоинство, возможно, станет для нее символом того, что осталось от ее собственного достоинства, прежде чем его окончательно погребет под собой слепой страх, или показная храбрость, или обычный здравый смысл с его равнодушием.

Но равнодушие ее здравого смысла как раз и вызывало в ней нечто вроде старческой дрожи. Она резко встала, подошла к окну, раздвинула шторы и увидела за стеклами один сплошной мрак, услышала всего лишь редкий шелест автомобильных колес. Ибо погода переменилась. Туман перешел в унылую изморось, липкая сырость обрела ползучее постоянство климата, который наконец-то нашел для себя естественный способ самовыражения. Стало быть, ей не придется поработать на балкончике за зеленым столиком, как она намеревалась. Но книга так и так не сложилась и была, возможно, еще в замысле обречена на гибель. Однако же я всегда заставляла себя усилием воли писать и писать, пока из-под пера снова не начинало появляться нечто путное, подумала она. Почему это лекарство больше не действует? Не потому ли, что творчество в моих глазах слишком уж смахивает на власяницу грешника, жаждущего вернуть себе Божью милость? Или мне до смерти тошно сделать еще одно усилие? Не спокойней ли вообще отказаться от усилий подобного рода? Она на прощанье погладила страницы, исписанные ее мелким почерком, уложила их в папку, а папку засунула на самое дно дорожной сумки.

Этот жест неприятно ее поразил: словно планы ее окончательно успели сложиться, хотя она еще не пришла к осознанному решению. Однако она уже приняла их как окончательные, свидетельством чему была быстрота, с какой она стала складывать и упаковывать платья, которые здесь уже не наденет. Сборы набирали скорость, она лихорадочно бросала в сумку обувь, книги, флакончики, и вот уже от ее жизни в отеле «У озера» всего и осталось что одежда на ней, ночная рубашка и щетка для волос. Теперь ей больше нечего было делать в этой комнате, которая снова стала безликой, готовой принять нового постояльца в начале следующего сезона. Она закрыла за собой дверь и спустилась в гостиную.

Здесь тоже все было тихо, что говорило об общем решении отбывать. У пианиста истек срок контракта, и ему предстояло вернуться к своим зимним занятиям — давать частные уроки лишенным музыкального слуха школьницам. Мсье Юбер, как всегда слегка досадуя на то, что ему почему-то не удалось воплотить заветную мечту любого хозяина отеля — собрать под своей крышей идеальное, блестящее и разнообразное общество, — с сожалением взирал на пустую гостиную. К нему возвратились ревматические боли — верное предвестие зимней ссылки, ибо с закрытием на зиму отеля «У озера» он должен был уехать в Испанию, на виллу к зятю и дочери, где ему предстояло томиться под скучным солнцем, благо надзирать там было решительно не над кем; гость из него был никуда не годный. Через неделю отель закроют. За мадам де Боннёй приедет сынок и отвезет в pension при лозаннском монастыре, ее зимнюю резиденцию, которую она стойко выдерживала. Дама с собачкой вернется домой, и мысль об этом уже заливала ее прекрасное лицо румянцем беспокойства и возбуждения. Любимейших постоялиц мсье Юбера, миссис Пьюси с дочерью, отвезут в наемном лимузине в Женеву, где они сядут на самолет, выложив за лишний багаж огромные деньги, но он с удовольствием думал о том, что из-под его опеки они прямиком перейдут под надежный кров их лондонской квартиры. Очаровательная женщина, просто очаровательная; дочь, возможно, не столь выдающаяся особа. В урочное время произойдет обмен поздравительными открытками — они ведь поддерживают связь. И безусловно, снова здесь встретятся в следующем году — если будет на то Божья воля. Две оставшиеся постоялицы его мало интересовали: люди новые и сюда, как он знал, больше не приедут.

Официанты и горничные, почувствовав, что от них уже не требуют образцового поведения, производили больше шума, чем обычно, и разговаривали, не таясь. Ален и Маривонна, которые, оказывается, состояли в троюродном родстве, должны были вернуться во Фрибург и зимой работать в ресторане отца Маривонны. Управляющий, как обычно, строил бесплодные планы уговорить тестя совсем удалиться от дел, хотя прекрасно знал, что этому никогда не бывать.

• Предыдущая
• 32/35
• Следующая