Наполеон и женщины - Бретон Ги - Страница 21

• Предыдущая
• 21/69
• Следующая

— Не покидайте нашу мать! Она умрет, и мы, которых эшафот в детстве лишил отца, сразу лишимся и матери, и второго отца, посланного нам Провидением!

Тогда Бонапарт открыл дверь. Бледный, с горящими глазами, он раскрыл объятия Жозефине, которая к нему устремилась.

Послушаем его собственный рассказ:

И Бонапарт, обняв Жозефину, увлек ее в спальню. Когда Жозеф на следующий день пришел на улицу Виктуар, супруги были в постели…

Одна ночь «восторгов сладострастья» — и Жозефина была прощена.

Когда Жозеф уехал, Бонапарт встал с постели и открыл окно. Чудесные ароматы осени наполнили комнату. Он вдохнул их с наслаждением и несколько минут любовался на свой сад, на холмистый Монмартр, на окрестные виноградники и ветряные мельницы.

Земледельцы, с мотыгой на плече, шли обрабатывать свои поля. Другие крестьяне ехали в тележках, запряженных осликами, продавать овощи, фрукты и яйца на рынке Сент-Оноре, или, с большими корзинами, несли свежее масло и сыр на дом богатым заказчикам. Все продукты питания неимоверно вздорожали, и народ, который возлагал такие надежды на Революцию, десять лет спустя оказался в худшем положении, чем накануне 1789-го года. Пол-литра кофе стоило 210 ливров, пачка сальных свечей — 625 ливров, вязанка дров — 7300 ливров. Сахар французы потребляли следующим образом: кусочек, перевязанный ниткой, подвешивался над обеденным столом, и каждый член семьи поочередно на определенное равным образом на всех время окунал его в свою чашку кофе или отвара из трав; того, кто превышал положенный срок на несколько секунд, осыпали бранью, словно он был уличен в воровстве.

Бонапарт уже знал обо всем этом. Мать и братья рассказали ему о растущей нищете народа, обесценивании денег, скандальных разоблачениях бесчестных спекуляций членов Директории. Теперь Бонапарту надо было убедиться в том, что правление Директории стало ненавистным всем слоям общества — тогда он мог приступить к осуществлению задуманного плана. Если употребить его собственное выражение, надо было проверить, «созрела ли груша».

Он закрыл окно, обнял Жозефину, ответившую ему сонной счастливой улыбкой, и спустился на первый этаж в свой кабинет, чтобы принять рвавшихся к нему посетителей.

Ночь любви привела в равновесие его тело и дух; успокоенный и довольный, Бонапарт принимал посетителей обходительно, расспрашивал их умело, в результате за одно утро получил полное представление о настрое парижан.

И он был в восторге — лучшего положения для его планов и желать было нечего.

Режим опостылел стране, и едва ли не каждый день пять членов Директории подвергались осмеянию жителей остроумнейшей столицы мира.

Так, в вечер первого представления «Пещеры», в момент, когда на сцене появилась четверка воров — персонажей пьесы — один из зрителей с недоумением воскликнул:

— Их четверо? А где же пятый?!

Зал разразился безудержным смехом, и хохочущие актеры, приблизившись к рампе, присоединили свои «браво»! к восторженным кликам публики. Такая сцена, вероятно, разыгралась впервые в истории театра: актеры, выстроившись на авансцене, аплодируют зрителю.

Бонапарту рассказали также историю о том, как нажил огромные барыши один галантерейщик: он выпустил в продажу большую партию вееров с изображением на одной стороне пяти горящих свеч — четыре в кружок, одна, большая, в середине, с надписью: «Да потушите же четыре! Одной достаточно». На другой стороне веера было написано: «Нужна ведь экономия!»

По мере того как все более выявлялась несостоятельность Директории, все большее число людей начинали благожелательно относиться к идее восстановления монархии. И Бонапарт, несмотря на свои тайные замыслы стремившийся сохранить личину республиканца, с досадой узнал, что «Невероятные» и «Мюскадены» — ярые роялисты — возвещают возвращение Людовика XVIII в песне, направленной против Совета Пятисот'.

Эта песенка, язвительная и забавная, называлась «Пять чувств»:

До сих пор пяти чувств едва хватало

Чтобы жизнью насладиться нам вполне,

Но сегодня — так кажется мне —

Одного бы французам достало.

Обоняние нужно б стереть,

Ведь совсем от зловонья дуреем,

А от голода умереть

И без чувства вкуса сумеем

Без единого су, в лохмотьях

Осязание нам ни к чему,

И хотим ли иметь мы зренье

Созерцать свою нищету?

Но одно еще чувство осталось,

Что спасет нас из моря бед.

Это «Гоше», слух, добрый Луи

Он вернет нас на путь победе

Бонапарт осознал, что возможность успешного роялистского заговора растет со дня на день.

Какой-то гасконец отправил Совету Пятисот свои мемуары, адресовав их «мемуары Совету 500000». Когда ему заметили, что три нуля — лишние, он воскликнул с притворным простодушием: «Но я никогда не отступаю от истины!»

Слушая такие рассказы, Бонапарт с удовлетворением осознал, что Директория обречена. Противники режима были настолько убеждены, что даже назначали сроки ее падения. Два месяца назад, после известия о победе при Абукире, многие из них стали носить брелоки с изображениями ланцета, листка салата латука ) и крысы : разгадка этого ребуса составляла фразу: "Седьмой год их погубит:

Вечером Бонапарт в прекрасном настроении отправился во Французский театр вместе с Жозефиной. Когда он выходил из кареты к нему подбежала женщина из простонародья и сказала:

— Ты молодец, дружок, что разбил турок на войне; а теперь расправься-ка поживей с мошенниками, которые пожирают Францию!

И она добавила, подмигнув ему:

— Ты-то, по крайней мере, съешь нас под соусом из лавра, и лаврового листа будет в нем предостаточно…

Бонапарт расхохотался и вошел в театр, где Фрежюс и другие его сторонники бурно зааплодировали, как бы тоже побуждая его к немедленным действиям.

Ну что ж, груша бесспорно созрела. Оставалось только ее сорвать.

Во время спектакля Бонапарт нежно поглаживал руку Жозефины.

Зрители галерки должны были убедиться в супружеском согласии. Накануне момента, когда он окончательно решил захватить власть, даже самый незначительный скандал в его частной жизни мог погубить честолюбивый замысел. Народ был по горло сыт распущенностью, царившей при Баррасе, и желал, чтобы отныне страною правил добродетельный муж верной жены. Порядок в доме властителя как бы гарантировал порядок, который он восстановит во Франции.

А в это время в восьмистах лье от Парижа, на берегах Нила другая влюбленная женщина готовилась вернуться во Францию, надеясь восстановить свою бурную связь с Бонапартом.

Это была Полина Фуре, о которой Бонапарт среди забот политики и радостей нового обретения Жозефины уже успел позабыть.

После его отъезда бедняжка Беллилот, которую бойкотировали и офицеры, и прежние «подруги», обратилась за помощью к новому главнокомандующему Клеберу. Тот начал с того, что немедленно затащил ее в свою постель. Полина, утомленная вынужденным целомудрием, не воспротивилась. Но она продолжала любить Бонапарта и по-прежнему хотела быть с ним, родить ему сына, стать его женой. Полина осторожно дала понять Клеберу, что хочет отплыть во Францию. Эльзасец решительно отказал, — он вовсе не хотел отправлять обретенную им любовницу к человеку, которого презирал как дезертира.

• Предыдущая
• 21/69
• Следующая