Наполеон и женщины - Бретон Ги - Страница 18

• Предыдущая
• 18/69
• Следующая

Насупившись, Бонапарт вскочил, поспешно оделся, и, как всегда, нуждаясь в конфиденте, он побежал к Бертье и без всякого вступления забросал его отрывистыми фразами:

— Я хотел от нее ребенка… Я бы на ней женился… Но у этой дурехи ничего не выходит…

И, не ожидая ответа, он удалился нервным шагом. Бедная Полина, узнав о его состоянии, воскликнула:

— Боже, но это ведь не моя вина! Может быть, она была права…

Лишь на мгновение Бонапарт смог забыться, и с новой силой его одолели тревоги. Часто он вызывал по вечерам в Эльфи-Бей Полину, чтобы поведать ей свои заботы. Ситуация сложилась очень опасная для него: военное поражение только обрадовало членов Директории, армии, которая понесла большие потери и насчитывала теперь всего двадцать пять тысяч человек, по-прежнему угрожало нападение турок, и все время приходилось опасаться восстания в Египте.

Сверх всего этого — о чем он, разумеется, не говорил своей любовнице, — его по-прежнему мучили разоблачения Жюно.

Бонапарта еще более взвинтило сообщение о том, что в Мальмезоне — имении, которое Жозефина купила, взяв взаймы, — она устраивала разорительные приемы, на которых она и Ипполит Шарль принимали гостей как хозяева замка. По вечерам она прогуливалась с ним по аллеям, и поздние прохожие на дороге в Сен-Жермен глазели на них с любопытством. Впав в обман по причине изящного сложения молодого офицера, они думали, что гражданка Бонапарт гуляет, обняв своего сына Евгения…

Одна из соседок, увидев их вечером в саду, вернулась домой и написала вот эти назидательные строки:

Но у Жозефины и в помине не было таких благочестивых опасений. После прогулки она увлекала мосье Шарля на широкую кровать, и они развлекались, перепробовав самые разнообразные и дерзкие позиции.

Даже не зная подробностей, Бонапарт сильно страдал. Он повторял, склонившись к Полине:

— Почему ты не беременеешь от меня? Я сразу же разведусь и женюсь на тебе.

Действительно, только ребенок от любовницы мог избавить его от Жозефины и вернуть ему душевное равновесие. Увы! проходили недели, а молодая женщина не беременела.

15 июля Бонапарт узнал, что турки только что высадились в Абукире. За несколько часов он собрал войска и устремился к морю. Через неделю с пятью тысячами человек он уничтожил гораздо более многочисленное турецкое войско. Поражение при Сен-Жан-Д'Акре было возмещено.

Тогда он решил воспользоваться плодами этой победы — может быть, последней в Египте — чтобы свергнуть Директорию и навести порядок во Франции. Никого не предупредив, он подготовил свой отъезд и в последнюю минуту объявил Полине:

— Я знаю, ты будешь мужественной. Я должен вернуться во Францию, там полный хаос. Поднимается Вандея. Всюду голод и анархия. Наши войска терпят поражение в Германии, в Италии, повсюду. Австрийцы и русские могут захватить нашу страну. Директория изжила себя. Эти ничтожества и прожигатели жизни ведут Францию к гибели. Я должен уехать.

— Возьми меня с собой! — зарыдала Полина.

— Невозможно. Меня могут взять в плен англичане. Ты должна беречь мою честь. Что они подумают, застав на борту женщину?

Беллилот плакала, умоляла, но Бонапарт был непреклонен. На следующее утро, поручив заботу о ней Клеберу, он тайно отплыл на корабле «Мюирон» [22]…

Оставшись одна, Полина еще надеялась, что вовремя последних страстных ночей, проведенных с любовником, «зародыш маленького Бонапарта проскользнул в ее чрево», но проходили недели, а желаемых признаков она не обнаруживала.

— Он так хотел этого? — рыдала она.

Но как бы горевала Полина, если бы она могла вообразить, что, родив от Бонапарта ребенка, стала бы потом императрицей.

Создатели наполеоновской легенды уверяют нас, что, плывя во Францию, он день и ночь глядел на "маленькое солнце, которое пылало на западе круглые сутки, и казалось, манило к себе корабль.

Они вкладывают ему в уста слова:

— Не бойтесь, это не зловещая, а счастливая звезда, «моя звезда» [23].

И, если им верить, он только ненадолго спускался в кают-компанию, чтобы поесть и с последним глотком снова бежал на мостик, чтобы непрерывно созерцать знак своей судьбы.

Как всегда я бывает, действительность намного менее романтична.

Не испытывая никакого интереса к астрономии, Бонапарт предавался другой страсти — он азартно играл в карты. Обычно биографы представляли это его пристрастие в весьма безобидном виде; но Бурьен в своих мемуарах выражается без обиняков: Бонапарт не брезговал известными способами «помочь своей удаче», и другие игроки не раз уличали его в передержках [24].

Таким образом легенда модифицируется. Вместо романтического образа молодого человека, избранника судьбы, со взглядом, обращенным к своей звезде, мы видим на этом корабле, плывущем во Францию, офицера-честолюбца, рвущегося к власти и умеющего сплутовать…

Реальность не менее значима, чем выдумка, но надо признать, что из нее вырастает несколько иной символ.

2 октября, чудом проскользнув сквозь кольцо английской блокады, Бонапарт высадился в Аяччо.

Обезумев от радости, он обнимал своих кузенов, вдыхал запах горных цветов, болтал с пастухами, исходил все тропинки, по которым бродил в детстве… Но он не встретился с подружками юных лет — за пять лет они все повыходили замуж. Он сожалел об этом, потому что, несмотря на свежие воспоминания о восхитительном теле Полины, несмотря на незатихающую болезненную страсть к Жозефине, он бы не отказался «утешить жар страстей, не утолявшийся после отъезда из Каира», с какой-нибудь пригожей цветущей крестьянкой из Аяччо. Возбужденный шестью неделями воздержания, он иногда в разговоре прерывал фразу, устремив взгляд на «вертлявый зад проходящей мимо девчонки».

Целую неделю посетители толпились у дверей Бонапарта, потому что, как иронически констатирует Бурьен, «численность его родни возросла соответственно его возвышению».

Время от времени среди них оказывалась красотка с грудью торчком и пышным задом; Бонапарт охотно приумножил бы при ее содействии население острова, но всякий раз посетительница представлялась ему как кузина, молоденькая тетка либо крестница… И он вынужден был прерывать свои маневры и расспрашивать о здоровье ее семьи, что его безмерно раздражило.

— Да здесь прямо дождит родственниками, черт возьми! — говорил он с досадой, пиная ногой стулья.

Не утешив своих страстей, он возвращался на борт «Мюирон», завидуя тем, кто во время стоянки на Корсике нашел удачу в любви. Он без стеснения признавался в том, о чем мы читаем в воспоминаниях Рустана, мамелюка, вывезенного им из Египта:

• Предыдущая
• 18/69
• Следующая