Переводчик Гитлера - Шмидт Пауль - Страница 70

• Предыдущая
• 70/70

Я имею в виду законы морали, которые родители и учителя внушали каждому представителю моего поколения: уважение к личности человека, его жизни, мыслям и собственности, а из этого уважения проистекало естественное право народа на независимость, на уровень жизни, поддерживаемый промышленностью страны и уровнем жизни соседних государств, а также социальная и политическая справедливость. Выполняя свою работу, я видел, как отход от этих принципов привел и государственных деятелей, и народы к крушению, хотя начало казалось очень успешным. Это урок, который я, как немец, извлек из своего опыта и который, я считаю, дает нашему народу надежду в его теперешнем положении. Я убедился, что христианская в своей основе этика, которой руководствовалось большинство европейских государственных деятелей в двадцатых? начале тридцатых годов, как бы усердно ни старались они представлять интересы своих стран, привела к прогрессу, достигавшемуся год за годом на конференциях тех лет.

Затем я стал свидетелем напряженной борьбы между вечными принципами христианства и проявлениями нового отношения к правам человека, отличавшегося от всех общепринятых идей. Я видел явный триумф этого нового отношения, но так как был тесно связан с событиями, то все более ясно видел, на чьей стороне сила. Развязывание войны в 1939 году, которое стало началом конца этой новой силы, сначала победоносной, но быстро устремившейся под уклон, кульминацией которой стала величайшая катастрофа всех времен, я тоже пристально наблюдал во всех фазах, год за годом.

За годы, проведенные в конференц-залах, я убедился не только в неотвратимости победы законов морали, но и в другом определяющем факторе: в несокрушимой силе законов экономики. Насколько иной была бы история последних деятелей, если бы государственные деятели и народы подтвердили принципы, выдвигавшиеся суровыми экономистами в те годы. Принципы, которые я с такой надеждой приветствовал в Женеве и на других европейских конференциях с 1927 года. Народы и их политические вожди с недальновидной самонадеянностью не обращали внимания на советы специалистов по экономике, движимые эмоциональными политическими мотивами, они не обращали внимания на законы экономического сотрудничества, приобретающие все более решающее значение в нашу эру технического прогресса, и именно политики толкнули обедневшие массы прямо в объятия фанатиков. Они обрушили лавину, которая смела мирные жилища народов Европы.

Двадцать пять лет я провел как очевидец, не имеющий права слова, на дипломатической сцене, поэтому мне не составило труда понять, что происходило за кулисами. С 1945 года я следил за дипломатической драмой послевоенного периода как зритель и полагаю, что и с моего скромного места мне видно действие великих моральных и экономических законов, даже если изменились костюмы и декорации на сцене.

Моя работа в министерстве иностранных дел закончилась с безоговорочной капитуляцией 8 мая 1945 года, но деятельности в качестве переводчика суждено было продолжаться.

В 1945 году мне еще раз довелось ехать в машине мимо сцены «Зальцбургских фантазий». Я находился в переполненном грузовике, который охраняли два американских солдата с винтовками наготове. Последний раз я видел грузовики с гражданскими людьми в 1934 году после ремовского путча, когда Гитлер арестовал и отправил в концентрационные лагеря возле Лихтерфельде и Ораниенбурга всех, кого подозревал во враждебности своему режиму. Эти воспоминания постоянно приходили мне на ум, пока мы ехали мимо Мюнхена в лагерь для интернированных в Аугсбурге.

Я был арестован контрразведкой США и впервые услышал, как захлопывается у меня за спиной тяжелая дверь тюремной камеры. Американцы обращались со мной корректно и временами с дружеским расположением, но эта захлопнувшаяся дверь открыла новую главу в моей полной событий жизни. В течение следующих нескольких лет я имел уникальный наблюдательный пункт и мог следить за ликвидацией прошлого и познакомиться с теми, кто выполнял эту работу на стороне союзных держав.

В сопровождении очень обходительного французского офицера в августе 1945 года я приехал в Париж на машине, которая принадлежала когда-то Рундштедту. Через Верден мы проезжали уже после того, как был вынесен приговор по делу Петена, поэтому слишком поздно было давать свидетельские показания на суде, как предполагалось вначале. Соратники Де Голля, ставшего тогда главой французского правительства, очень интересовались другими вопросами, о которых я был осведомлен, в частности, разговорами между Молотовым и Гитлером.

Прибыв из лагеря для интернированных в опустошенной Германии, я чувствовал себя словно во сне, когда шел, практически свободный, по парижским бульварам, где не было ни одного разбитого и замененного куском фанеры окна. Вместе с моим сопровождающим, дружелюбным полицейским инспектором, я сидел на террасах кафе, которые знал так хорошо, или прогуливался по бульвару Сен-Мишель. Однажды я обедал у Фуке. Этот сон длился десять дней, а потом я вернулся в свой лагерь под Маннхаймом.

Следующие три года и прошли в таком чередовании? арест или проживание на вилле, между дачей свидетельских показаний, тюрьмой в Нюрнберге и фактически домашним арестом в Тегернзее; и в дополнение к приобретенному личному опыту я провел три месяца в знаменитом концлагере Дахау при очень странных обстоятельствах.

Моя жизнь в тот период мало чем отличалась от исторической и человеческой драмы предыдущих лет. Я не только появлялся в качестве свидетеля на главном судебном процессе в Нюрнберге, но и работал переводчиком и лингвистическим мастером на все руки в нюрнбергской «тюрьме для свидетелей». Короткое время я работал в американском бюро переводов и имел несколько как трагических, так и весьма комичных встреч во время оккупационного режима, когда работал официальным судебным переводчиком на заседаниях военного трибунала, рассматривавшего дела американцев, служивших в вермахте. В ту ночь, когда казнили осужденных на главном Нюрнбергском процессе, я находился в крыле того же здания, расположенном неподалеку от гимнастического зала, где в течение нескольких ночей сооружались виселицы и были слышны приглушенные удары. Я переводил для американских психиатров, сопровождая их в нюрнбергскую тюрьму, и стал свидетелем больших человеческих трагедий.

Занимаясь своей профессиональной деятельностью, я принимал участие не только в ликвидации прошлого, но и в политическом, особенно экономическом развитии ближайшего будущего. Мне приходилось переводить множество меморандумов немецких официальных лиц, обращавшихся к союзным державам. Проблемы и их формулировка часто поразительно походили на те документы, над которыми я работал в двадцатых годах, и мой словарный запас периода конференций по репарациям и торговых переговоров сослужил мне хорошую службу. Я начал заново, как и в первые годы моей работы, выполнять функции бюро переводов в одном лице, переводя, как ив 1923 году, все о торговых отчетах, уровнях торговли и промышленности, налоговом прессе и безработице. Плохонький портативный приемник, заменивший моего старого друга, держал меня в курсе лексики послевоенного периода? несчастья беженцев, железный занавес, демонтаж.

Мой опыт во время этого послевоенного периода был не менее разнообразен, чем во время дипломатических событий с 1923 по 1945 год. Однако он больше не касался дипломатической сцены, хотя работа была похожа на прежнюю. Меня отослали со сцены в зрительный зал, поэтому последующие годы уже не входят в рамки этой книги.

• Предыдущая
• 70/70