Аргонавты Средневековья - Даркевич Владислав Петрович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/54
• Следующая

Чаровали умы и поэмы бретонского цикла, в которых идеальные рыцари совершали подвиги в честь своих избранниц в мире, пронизанном таинственным волшебством. Во времена Данте даже кузнецы Флоренции пели о похождениях Тристана и Ланселота. О песнях жонглеров напоминает скульптура собора в Модене, где существовала колония выходцев из Нормандии. На архивольте северного портала (Порта делла Пескериа, XII в.) изваян король Артур со своими рыцарями. Закованные в доспехи, с копьями наперевес они скачут к замку, чтобы освободить похищенную королеву. Прекрасная узница томится в башне под охраной великана Бурмальта, вооруженного огромным молотом.

В Х-ХШ вв. странствующие мастера устного рассказа нередко выступали в роли «посредников», которые содействовали взаимообогащению литератур разных народов, в какой-то мере способствовали появлению сходных литературных жанров в Средней Азии, Иране, Северо-Западной Индии и на Кавказе. Бретонским романам подражали в Италии, Германии, Испании. В немецкий эпос проникает любопытный персонаж – Ilias von Reuzzen, которого отождествляют с былинным Ильей Муромцем. Через посредство Византии обмен сюжетами и жанровыми формами происходил между Востоком и Западом. В иной культурной среде чужеземное произведение переосмысливалось и приобретало местный колорит (национальная адаптация). Так начиналась его новая жизнь.

Созданные народом песни, сказки, басни разносились по средневековой ойкумене и благодаря миграциям целых племенных объединений. Тюркоязычные кочевники, волны которых время от времени захлестывали евразийские степи, распространяли свой фольклор от предгорий Алтая до Средней Волги, Южного Урала (Башкирия), Закавказья (Азербайджан) и Малой Азии (Анатолия). Их культурные контакты с оседлым населением городов и поселений, этническое смешение с ним вели к взаимосвязям в области эпики.

В 1866 г. в «Коцком городке» хантов около села Кондинского в низовьях Оби был найден серебряный ковш VIII–IX вв. – изделие мастеров, работавших в пределах обширного Хазарского каганата.

На ручке ковша представлена борьба двух спешившихся всадников. На них костюмы для верховой езды: подпоясанные кафтаны, полы которых перед поединком заправлены за пояс, штаны и невысокие сапоги без каблуков. У одного борца, с длинными усами, волосы повязаны развевающейся лентой, что характерно для тюркской кочевой аристократии, у второго – заплетены в длинные косы. Хотя у тюркоязычных народов косы носили и мужчины (один из этнических признаков тюрков от Юго-Восточной Европы до Центральной Азии), более вероятно, что здесь изображена девушка (лицо безбородое и безусое). Рядом с каждым из борцов сложено его оружие: кинжал, колчан со стрелами и налучье с луком. По сторонам богатырей стоят привязанные к колышкам низкорослые кони.

На горизонтальном бортике ковша одна за другой следуют сцены богатырских охот, разделенные деревьями (происходят в лесистой местности?). Они идут в такой последовательности (по часовой стрелке): кабан и два медведя; всадник с арканом в сопровождении борзой преследует двух оленей-маралов; тот же охотник, стоя на одном колене, посылает стрелу в выходящего из-за дерева льва. Фигуры исполнены в низком плоском рельефе и детализированы гравировкой, фон позолочен.

Анализ изображений на ковше приводит к выводу, что перед нами сюжеты из эпоса тюркоязычных племен.

Древняя гузская версия эпоса представлена «Рассказом о Бамси-Бейреке, сыне Кам-Бури», который входит в состав средневекового эпического цикла «Книга моего деда Коркута». Отдельные элементы этого повествования можно отнести еще к той поре, когда гузы жили на Алтае в составе Тюркского каганата VI–VIII вв. Вместе с продвижением гузов к западу их фольклор стал известен в низовьях Сырдарьи, а в период сельджукского завоевания XI в. – в Закавказье и Малой Азии.

Один из эпизодов «Рассказа о Бамси-Бейреке» – состязание героя-жениха с невестой – богатырской девой, обязательно наделенной чертами амазонки. Однажды во время охоты, преследуя дикую козу, Бамси-Бейрек, «лев ристалища мужей, тигр богатырей», заметил красный шатер, поставленный на зеленом лугу. Это был шатер «светлоокой девы» Бану-Чечек, уже в колыбели обрученной с Бейреком. Девушка решила испытать мужество своего жениха. Назвавшись служанкой Бану-Чечек, она предложила Бейреку три испытания:

«„Давай, выедем вместе на охоту; если твой конь обгонит моего коня, ты обгонишь и ее коня; выпустим тоже вместе стрелы; если ты меня превзойдешь, ты превзойдешь и ее; потом поборемся с тобой; если ты меня одолеешь, то одолеешь и ее".

Так она сказала; Бейрек говорит: „Ладно, садись на коня". Оба сели на коней, выехали на ристалище, пустили коней – конь Бейрека обогнал коня девицы; выпустили стрелы – Бейрек рассек стрелу девицы… Тотчас Бейрек сошел с коня; они схватились, обхватили друг друга, подобно двум богатырям; то Бейрек поднимает девицу, хочет сбросить на землю, то девица поднимает Бейрека, хочет сбросить на землю».[244]

После того как Бейрек с трудом одолевает в борьбе, девушка называет герою свое имя. Богатырь, побеждая воинственную деву, становится ее мужем, а побежденная лишается богатырской силы. В башкирской сказке Алпамыш борется с ней семь дней и семь ночей. Иногда героини – «девы небес», вооруженные луками, стрелами и копьями. Борьба между женихом и невестой – восходящая к матриархату форма брачных состязаний.

С темой героического сватовства «связаны и сцены охоты. На пути к своей „суженой“ жених сражается с хищниками (в том числе и с медведями) и сказочными чудовищами (на ковше их заменил лев). В алтайской сказке „Акби“ герою поручают из трех медведей, что за горой Темир-тайга, привести самого младшего. В другой алтайской сказке отец невесты подвергает жениха нескольким испытаниям: он должен победить и привести в его ставку одного из трех медведей и одного из трех сивых быков, тигра, „желтого“ жеребца, пасущегося у Желтого моря, а также одолеть неведомого зверя Андалма. В анатолийских сказках героя заманивает в плен олень, которого тот преследует во время охоты. В эпосе степных кочевников важную роль играет богатырский конь, без которого не обошлась ни одна сцена на ковше. Это неразлучный друг и помощник витязя: „Не буду звать тебя конем, буду звать братом: ты мне лучше брата. Мне предстоит дело, буду звать тебя товарищем: ты мне лучше товарища“.[245]

По-видимому, сцены на сосуде «читаются» в такой последовательности: поимка оленя (это чудесный «златорогий» олень, которого нельзя убить, а можно только заарканить) – одно из брачных испытаний героя; за всадником идут кабан и два медведя, с которыми ему предстоит вступить в единоборство; второе испытание жениха – схватка со львом; наконец, борьба с богатырской девой, за которой последует счастливая свадьба. Есть и другой вариант объяснения: приключения охотника на пути к шатру «суженой». Так как все сюжеты объединены темой героического сватовства, можно предположить, что ковш заказали для свадебного подарка.

Как свидетельствуют сцены на нем, мотивы гузского эпоса не позднее IX в. стали известны на территории Хазарского каганата, возможно, в смешанной хазаро-гузской среде. Хазары считали себя родственными по происхождению с кочевниками зауральской равнины – гузами, которые постепенно продвинулись на запад вплоть до Волги. Гузские племена находились под политическим влиянием Хазарии. В этих условиях легко происходило усвоение пришлых эпических мотивов и их распространение.

В «Беседе» английского епископа Эльфрика (начало XI в) приведен примечательный диалог.

• Предыдущая
• 46/54
• Следующая