Рыцарь - Вулф Джин Родман - Страница 40

• Предыдущая
• 40/114
• Следующая

Я кивнул.

– Как ты очищаешь эту штуковину?

– Здесь хорошее место для сновидений. Возможно, самое лучшее. И что же вам приснилось?

– У меня были кольчуга и шлем, щит и меч. – Я уже с трудом вспоминал свой сон. – Я спускался на коне с неба, словно лунный всадник. Мне кажется, я пришел установить справедливость на земле, только земля поглотила меня. Что это значит?

– Понятия не имею. Возможно, ничего.

– Ты знаешь. Ты все знаешь о таких вещах.

Он потряс головой:

– Нет. И я не хочу тревожить вас своими предположениями.

– Как не хотел разбудить нас на рассвете. Можно куснуть от твоего?

Гарсег отдал мне свой дуриан. Я обнюхал плод, как сделал бы Гильф, и тот вонял. Однако запах напоминал острый аромат вонючего сыра, а я люблю вонючий сыр.

Я откусил кусок.

– Вкусно. Ты прав.

– Вы убедитесь, что я почти всегда прав. Что вас разбудило?

Я вернул Гарсегу дуриан.

– Солнечный свет, бьющий в глаза.

– Насколько я понимаю, он не побеспокоил ваших рабов.

– Они не рабы. Да, пока не побеспокоил, судя по всему.

– Думаю, мы узнаем, когда побеспокоит.

Я поискал взглядом Баки и Ури и увидел, что они правильно выбрали место для ночлега. Большой цветущий куст загораживал их от солнца.

– Ты и вправду думаешь, что они умрут? – спросил я.

– Могут.

С минуту Гарсег молчал, задумчиво теребя бороду, а я пытался ногтями содрать кожуру с дуриана. Наконец он сказал:

– Прежде чем это случится – или не случится, – я должен много чего объяснить вам. Позвольте мне хотя бы начать. Первое: я дал вам выспаться, поскольку вам предстоит сражаться с Кулили. Я знаю, вы бы стали сражаться, даже будучи смертельно усталым. Но тогда вы погибли бы, а ваша смерть не принесла бы мне никакой пользы.

– Хочется верить, что я одержу верх в любом случае.

– Возможно, но я не могу рисковать без необходимости.

Он подождал, не стану ли я возражать, но я промолчал.

– Второе: я солгал вам. Я сказал, что не знаю, какой клятвой можно связать эльфа.

Я взглянул на Гарсега:

– И какой же?

– Эльфы намертво скрепляют свое слово, когда клянутся своими древними небесными богами.

Тут у меня возникло странное ощущение, что над нами проплывает летучий замок. Я посмотрел вверх, но увидел лишь бескрайнее голубое небо с несколькими большими кучевыми облаками.

– Ты имеешь в виду обитателей Ская, оверкинов?

– Да, – ответил Гарсег. – И нет.

– Не понимаю.

Он кивнул с таким видом, словно знал это и без меня.

– Ничего удивительного. Древние эльфийские боги действительно являлись небожителями для эльфов. То есть существами, населяющими небо Эльфриса.

– Ты имеешь в виду?.. Погоди минутку.

– С удовольствием.

– Ты говоришь о… о Бертольде Храбром или о Керле? О парнях на корабле? О таких вот людях?

Гарсег кивнул.

– Иными словами, я тоже бог. Бред какой-то!

– Не для себя, но для эльфов. Если они поклянутся вашим именем, свяжут себя клятвой.

– Но я не бог!

– У вас есть пес. – Гарсег улыбнулся. – Я разговаривал с ним. Он отличается от эльфов лишь тем, что никогда не восставал против вас, но больше ничем.

Последние слова заставили меня подумать о Гильфе, который следовал за мной от самого брода через реку, приплыл к кораблю и скрывался там, умирая от голода.

– Наверное, ты прав, – сказал я, – но иногда он меня пугает.

– Теперь эльфы поклоняются мне. – Гарсег снова улыбнулся. – Многие поклоняются сейчас, и все будут поклоняться в будущем. И они много раз нагоняли на меня страх.

Я поразмыслил и над этими словами тоже. Такого рода высказывания, подумалось мне, кажутся многозначительными, но на самом деле не имеют никакого смысла. Через минуту меня осенило, и я сказал:

– Оверкины бессмертны, Гарсег. Время у них течет быстрее, чем у нас, – так говорил Бертольд Храбрый. Они проживают многие годы за один наш день. Только никогда не умирают.

– Древние эльфийские боги тоже бессмертны, – кивнул Гарсег. – Что станет с вашей душой, когда вы умрете?

Я попытался вспомнить.

– Она тоже умрет? – спросил он.

– Не думаю.

– Моя умрет. – Гарсег указал на химер. – И их души тоже. Вы плыли на корабле, сэр Эйбел. Что становится с ветром, когда ветер умирает?

Тут одна из химер громко завизжала, и я встал и пошел посмотреть, в чем там дело. Гарсег крикнул мне в спину:

– Это Ури или Баки?

Я не знал, но тут же пронзительно завопила другая, едва ее коснулся солнечный луч, так что ответ не имел значения. Они обе тряслись всем телом, судорожно разевали рты, и глаза их вылезали из орбит. Несколько мгновений я смотрел на них, а потом крикнул Гарсегу:

– Иди сюда, глянь! Крылья у них становятся меньше!

Он ничего не ответил, и я спросил:

– Ты идешь или нет?

Одна из химер пыталась что-то сказать. Язык у нее высовывался чуть не до самого брюха, но она все равно пыталась заговорить. Черная кожа лохмотьями сползала с нее, а под кожей виднелось ярко-красное тело. Мне невольно представилось охваченное пламенем полено. Когда шевелишь его палкой, с него опадает старая сгоревшая оболочка, и ты видишь алый огонь внутри.

– У них титьки! – крикнул я Гарсегу.

Да, у них были женские груди, а вот когти исчезли. И зубы больше не торчали из-под губ. Наконец я вернулся к Гарсегу.

– Им действительно страшно больно, – сказал я. – Что, сейчас все кончится?

Он отрицательно потряс головой.

– Все только началось.

– Я думал…

Он рассмеялся.

– Думать вам полезно – если только вы не станете доводить дело до крайности.

– Я люблю Дизири. Как же я могу любить ее, если я для нее бог?

– Оставаясь самим собой.

– Она никогда не поклонялась мне, и я не хотел бы, чтобы она поклонялась. Это я поклоняюсь ей.

Гарсег посмотрел на меня таким взглядом, каким обычно смотрела миссис Коллинз.

– Она тоже так считает, сэр Эйбел?

Прежде чем я успел ответить, одна из химер встала, только она больше не походила на химеру. Она была вся красная, и волосы у нее стояли дыбом, словно взметенные дующим снизу ветром. Она шаталась и лязгала зубами. Она смотрела прямо на нас, но явно нас не видела. А секунду спустя двинулась прочь нетвердой поступью.

– Она бросится с первой попавшейся скалы, – сказал Гарсег. – Попытается улететь обратно в Эльфрис. Вы остановите ее?

Я поднялся, без труда поймал бывшую химеру за руку и оттащил к дуриановому дереву.

– Ничего, если я положу ее в тени?

Гарсег кивнул, и я уложил ее в самое хорошее, на мой взгляд, место. Она вся была цвета новенького пенса, очень тоненькая и красивая.

Снова сев рядом с Гарсегом, я сказал:

– Вы знали, что это случится.

– Я боялся, что все будет хуже, что она умрет. Я до сих пор боюсь, как бы они обе не умерли, хотя сейчас такой исход уже менее вероятен.

– Однажды мы с Дизири плескались в воде… – сказал я.

Я вспомнил о том, как изменилась ступня Дизири, когда на нее упал солнечный луч. Но когда я произнес слова «в воде», Баки, по-видимому, услышала меня, поскольку вдруг попросила пить. Ручей протекал совсем близко, поэтому я набрал воды в ладони и принес ей.

– Вон там, – указал Гарсег пальцем, – вы найдете сосуд получше, коли вам надо. – Я принялся озираться по сторонам, а он сказал: – Под лаймовым деревом, где вас ждут и другие находки.

Оно находилось поодаль. Я спросил, присмотрит ли он за красными эльфийскими девушками, пока меня нет, и Гарсег ответил утвердительно.

Тогда мне казалось, что я в жизни не видел места прекраснее сада на крыше небоскреба. Джунгли, стремительно выросшие на новом острове в морских глубинах, тоже потрясали воображение, но сад был красивее, и я находился посреди него. Он изобиловал плодами и цветами.

Поначалу я не видел под ногами ничего, кроме травы, росшей вокруг лаймового дерева. Потом я увидел нечто, оказавшееся при ближайшем рассмотрении выбеленными ребрами, берцовыми костями и тоненькими косточками ступней и кистей. Заметив череп, я шагнул к нему и наступил на зеленую стеклянную трубку. Я не раздавил ее, поскольку был босиком (и вообще голым). Я поднял трубку и вытащил из нее затычку. Внутри лежал плотно скрученный лист бумаги, который я вынул, чтобы разглядеть при солнечном свете.

• Предыдущая
• 40/114
• Следующая