О декабристах - Волконский Сергей - Страница 3
- Предыдущая
- 3/34
- Следующая
Большинство сохранившихся от него писем - к дочери его, Софье Григорьевне, бывшей замужем за Волконским же, князем Петром Михайловичем, известным впоследствии начальником штаба при Александре I-м и министром двора при Николае I. Называет он свою дочь "дражайшая княгиня Софья Григорьевна", "покрывает целованием ее драгоценные ручки", на конверте после адреса приписывает "и душевному другу" или - "и ангелу моему". Сидя в своем одиночестве, вдали от "веселостей столицы" и "берегов Невских", престарелый отец заочно "прижимает в свои "сердечные объятия" всех членов семьи, столь же многочисленных, сколько взысканных милостями царскими. Старший сын - "наш князь Николай Григорьевич", побывав в 1813 г. вице-королем Саксонии, назначается генерал-губернатором Малороссии; второй - "наш князь Никита Григорьевич", жалуется флигель-адъютантом, а "герой наш князь Сергей Григорьевич" стяжает славу на полях сражений: в двадцать три года он генерал-майор, несколько раз ранен и контужен, усыпан знаками отличия. Помню, в записках Хомутовой рассказ. Сидели в опере, отворяется дверь, в ложу входит Сергей Волконский в шинели. Его спросили, почему он не снимает шинели? "Из скромности, отвечал он, солнце прячет в облака лучи свои". Он распахнулся, - его грудь горела орденами...
Старшие два сына были женаты. Николай - на графине Варваре Алексеевне Разумовской, внучке гетмана; она сопровождала мужа во время наполеоновских войн и под Аустерлицем подбирала раненых на поли сражения. Никита был женат на княжне {18} Белосельской-Белозерской, известной впоследствии Зинаиде Волконской, сыгравшей видную роль в литературно-художественном движении своего времени, обворожительной красавице, воспетой Пушкиным, Мицкевичем. О ней скажем несколько слов ниже. Сергей Григорьевич в то время еще не был женат; уже после смерти отца, можно сказать накануне декабрьских событий, он женился на Марии Николаевне Раевской.
"Невестушки наши, княгини Варвара Алексеевна и Зинаида Александровна", блистали при дворах петербургском и европейских, на конгрессе венском и других ... Из своего Оренбургского одиночества сановный отшельник радостным оком следил за судьбою детей, как она катилась от грохота сражений к блеску придворных торжеств. Картинные описания присылает ему внучка Алина с празднеств веронского конгресса; с восторгом упоминается имя певицы Каталани, с гордостью рассказывается, что тетушка Зинаида разучила и пела любимую оперу Государя. "La Molinara". Этот далекий шум тешил сердце старика и пробуждал чувства родительской гордости, он был удивительный старик, полный своеобразия. Современные мемуары изобилуют рассказами о его странностях. Сохранилось предание о том, что однажды он своего старшего сына Николая ударил по щеке. Мальчик ушел и заперся в своей комнате. Через несколько минуть раскаявшийся отец стучится в дверь, но сын не отпирает. Тогда слышится голос:
"Отопри, я стал на колени". Сын отворяет дверь, - и оба, отец и сын, стоят на пороге друг перед другом на коленях. С годами его странности увеличивались; здесь, может быть, сказывалось влияние раны в голову, полученной в сражении под Мачином. Но, {19} в самом деле, невероятные подробности читаем о нем. В Петербурге в большой карете цугом выезжал он на базар, закупал провизию; позади кареты, по бокам ливрейных лакеев висли гуси и окорока, которые он раздавал бедным. Посреди улицы он вылезал из кареты, становился на колени, иногда в грязь, в лужу и творил молитву. Он был очень богомолен; на портрете работы Боровиковского он изображен с руками, сложенными на Библии. Вот как в своем стихотворении, поднесенном ему но случаю "пожалования ордена Святого Андрея Первозванного", описывал Григория Семеновича некий Евреинов.
Я мимо Спаса шел по улице Сенной;
Гляжу - в часовне - кто он в ленте голубой?
Встревожился тогда, не верю я глазам,
Но вдруг представился Волконский князь очам.
.......................................................................
Иной бы, получа такую благодать,
В театр бы поскакал, чтоб там себя казать,
А ты, достойный муж, в храм божеский спешишь...
Другой современник пишет, что, если бы Св. Синод был осведомлен о чудесах, которые выделывает в Оренбурге князь Григорий Семенович, то, конечно, распорядился бы внести его в Четьи Минеи. Третий, известный в свое время поэт, князь Ив. Мих. Долгорукий, - говорит: "Странного будучи характера, он прославился в публике многими проказами, которые сделали его настоящим чудаком." На улицах Оренбурга встречали военного губернатора гуляющим в халате поверх нижнего белья, а на халате все ордена: в таком виде он иногда заходил далеко, а возвращался на какой-нибудь встречной телеге.
Характера мягкого, добродушного, поэт в душе, страстный любитель старой итальянской {20} музыки, Григорий Семенович в те времена, когда родительский авторитет в семье, и даже гнет, почитался добродетелью, только любовался своею семьею, не направлял, не предписывал. Семейный корабль шел по волнам житейским к славе и почету, казалось, без кормчего. Письма, его полны одними лишь "душевными сладчайшими сентиментами" к "дорогим обжектам" его родительской любви. Трогательны попечения о маленьких внуках, детях Софьи Григорьевны - "ангелах Александрине, Митюше и Григории". Неусыпная чувствуется заботливость: "Детей ангелов держи, голубушка, где их комната, чтоб всегда был чистейший свежий воздух, отнюдь не жаркая натопленная печь: никогда у ангелов кашлю не будет". Какое-то библейское благоговение владеет им всякий раз, как узнает, что дочь его "в благословенном положении". Но дальше нежных советов и увещаний авторитет родительский не идет.
Интересны бытовые подробности; происходит постоянный обмен с Петербургом. Ему высылают одеколон, оподельдок, жасминовой помады, пепермент. От времени до времени получает он от дочери новый мундир и всегда приурочивает обновить его в тот или иной праздник. Празднества занимают большое место в Оренбургской жизни. Кроме церковных и царских, празднуются и семейные именины и рождения, и Оренбургское общество не раз танцевало, в то время, как обыватели на улице любовались при пушечной пальбе на транспарантные вензеля Софьи Григорьевны и ее "ангелов - детей". "Все здешние красоты и жительствующее общество в день радостный, матушка княгиня Софья Григорьевна, ваших дражайших именин всеми щерьбетами угощаемы были. Горело в фейерверке ваше мне и всем приятное имя, {21} за ужином многочисленные за виновницу пили тосты с громом пушек. Ваше имя, князь Петра Михайловича и дитяти, Богом данного князь Григория Петровича, в пирамидах при разных огнях зажжено было, - далее за полночь, по здешнему обыкновению, угощаемые разъехались с полной любовью к вам, княгиня Софья Григорьевна".
От себя Григорий Семенович посылает в Петербург киргизских каурых лошадей, меха, чай, -все, что приносят караваны из "пределов Азиатских", также от казаков: икру, белорыбицу, стерлядь. Большое место в переписке занимают кашемировые шали, которые в то время были в такой моде; красивые, тонкие, пестрые; белая, предназначенная для Императрицы Марш Федоровны, понравилась: "Обещаю Вам наряжаться в сию шаль при напоминании о вас... Шаль прекрасная, и я очень чувствительна к намерению вашему мне удовольствие сделать". Но не одним неодушевленным товаром балует Григорий Семенович родных своих и знакомых. Он просить позволения у дочери поставить у нее в доме, пока их не развезут но сановникам, "колонию коралькопаков до двух десятков... Но все угрюмые, и нехорошие лицами, все крещеные, и привита оспа". На них тоже была в то время "мода"; когда Ларины приехали в Москву к старой тетке, четвертый год больной в чахотке, им отворил дверь
В очках, в изодранном кафтане,
С чулком в руке седой калмык.
О делах управления своего в этих семейных письмах Григорий Семенович мало говорит, но проходят в беглых набросках картины жизни того, {22} края: бунты непокорных казаков, сношения с ханами, научные экспедиции в поисках руды. Все это бегло, но широко и в постоянном общении с природой:
- Предыдущая
- 3/34
- Следующая
