Жестокий век - Браннер Джон - Страница 4
- Предыдущая
- 4/12
- Следующая
– Перестань! – проскрежетал Клиффорд, привстав с кресла.
С минуту они напряженно смотрели друг другу в глаза, потом Рон тяжело вздохнул и впервые стряхнул пепел.
– Знаю, – пробормотал он. – И о том, что слезами горю не поможешь, и о том, что после драки кулаками не машут… О, забудь об этом. Я тоже постараюсь. Некогда скулить, тем более сейчас, когда мы добились все же кое-каких успехов. К-39 имеет тридцатипроцентный тормозящий эффект, который держится четыре-пять дней.
Клиффорд присвистнул.
– Чудеса! Я на собственном опыте убедился, что можно дать один и тот же препарат двум пациентам, после чего один из них выздоравливает, в другой – нет. Иногда чувствуешь себя просто шаманом… Но тридцать процентов – это кое-что. Да, во многих случаях это сможет вытащить больного с того света, а защитные механизмы организма закончат работу. А как насчет побочных эффектов?
– Конечно же, они есть, – фыркнул Рон, – иначе над чем еще мы, по-твоему, сейчас работаем? Даже не испытывая на ком-нибудь этот препарат, мы точно знаем, что он вызовет лихорадку пятой степени и общий отек из-за увеличения проницаемости клеток. Но мы знаем также то, что этот препарат всегда убивает бациллу Чумы и не всегда убивает пациента.
– Тогда почему…
– Почему мы не сообщали никому эту новость? Пошевели мозгами, парень! Почти три месяца мы провозились с этой Bacterium Mutabile и до сих пор не смогли зафиксировать повторную фазу ее адаптивного цикла. Господи, это все равно, что делить иррациональную дробь! – Он выпустил облако дыма. – О, этот микроб оказался крепким орешком. Известно ли тебе, что он может жить в среде, на девяносто пять процентов состоящей из его же собственных экскрементов? В своем развитии он проходит через короткую вирусную фазу, когда он ни что иное, как голый ген; есть у него также три большие вирусные фазы и несметное число бактериозных фаз. И есть еще фаза псевдоспоры, в которую он может переходить из любой другой. Находясь в этой фазе, он занят ни чем иным, как почкованием, и при этом у больного отсутствуют какие бы то ни было симптомы! И к тому же…
– Я знаю, как вам трудно, – мягко перебил его Клиффорд.
– Вот поэтому-то мы и не спешим обнародовать результаты своей работы. Потому что в данный момент мы можем сказать только то, что микроб легко адаптируется буквально ко всему.
На ранних стадиях исследования мы кормили их сульфаниламидами. Теперь они съедают пинту на завтрак и смеются над нами!
Одно время нас сильно обнадежил антитоксин скарлатины: девять поколений погибли под его воздействием. Но десятое – устояло!
– И это все тот же микроб, а не лабораторная мутация?
– Черт возьми, да он сам по себе есть мутация! Безостановочная, в каждом поколении! Это молекула, в которой закодированы основные признаки этого организма и которая может маскироваться и принимать любую форму. Это молекула устойчива почти к любым ядам, способным погубить организм пациента.
Мы можем нейтрализовать ее с помощью краски – ты, наверное, знаешь об этом. Оранжевый цвет свидетельствует о необратимых изменениях в молекуле – можно считать ее нейтрализованной.
Но дело в том, что краска нейтрализует также гемоглобин и еще шесть жизненно важных ферментов. А Вилли Джеззарду удалось сделать вот что: он каким-то образом заместил левую группу радикалов молекулы правой, и… Черт, да что я взялся тебе рассказывать! Я ведь уже не первый год полирую стул на административной работе и не уверен, что еще сумею перевязать растянутую лодыжку. Давай спустимся в лабораторию, и ты услышишь все из первых уст. Они были страшно недовольны визитом Боргама, но ты – совсем другое дело!
Модернизация лаборатории в «Кент Фармацевтикалз» означала прежде всего систему дистанционного управления всеми опасными экспериментами, подобную той, что использовалась для работы с радиоактивным материалом. Джеззарда и троих его помощников отделяла от самой лаборатории герметичная стеклянная стена, по периметру которой располагались многочисленные рычаги управления искусственными руками, поблескивавшими по ту сторону стекла, словно никелированные ноги огромного паука. Две другие стены были заняты компьютерными терминалами, дисплеями и множеством приборов, которые Клиффорд видел впервые.
Джеззард сидел спиной к пневматическим дверям, сосредоточенно изучая стопу карт Великобритании, исчерченных голубым мелком.
– Не обращайте на нас внимания, – сказал Рон, входя. По его поведению никто бы не догадался, что совсем недавно он потерял жену. До тех пор, пока Чума воспринималась лишь как интеллектуальный вызов, оставался шанс добиться объективных результатов. Клиффорд восхитился его умению держать себя в руках.
Джеззард оторвал взгляд от карты;
– Вернулся, Рон? О, Клиффорд! Какими судьбами?
В первое мгновение Клиффорд удивился тому, что Джеззард, с которым они встречались лишь однажды, сразу узнал его, но затем вспомнил, что неоднократно слышал о его великолепной визуальной памяти.
– До меня дошли слухи о вашем успехе с К-39. Это с ним вы сейчас работаете?
– Со всей К-серией. – Джеззард кивнул на стеклянную стену. – В общей сложности шестьдесят семь производных. Но К-39 – самый перспективный вариант из всей серии, здесь вы правы.
Он снял очки, быстро протер их рукавом халата, и, немилосердно отогнув уши, вернул на место.
– Ну как там, Фил, варится? – спросил он у одного из помощников, который неотрывно наблюдал за чем-то в бинокуляр.
– Знакомьтесь: это Фил Спенсер, а это – Сесил Клиффорд.
Молодой ассистент, взлохмаченный и довольно утомленный на вид, ответил со сдержанным оптимизмом:
– Я полагаю, закипает!
Он оторвался от бинокуляра, чтобы внести данные в компьютер, жестом приглашая Клиффорда занять его место. Прильнув к бинокуляру, Клиффорд стал фокусировать его, пока не увидел знакомые очертания чашки Петри, наполненной розоватой питательной средой. На ее поверхности виднелись четыре группки бактерий, расположенных симметрично под прямым углом к кусочку золотистого кристалла кризомицетина.
Он потянул на себя рычаг манипулятора, и объектив плавно переместился к соседней чашечке Петри, затем к следующей.
Это была серия К-39 – девять чашек, в каждой из которых содержалась микробная масса на разных фазах развития и выросшая в разной питательной среде. Клиффорд заметил, что, независимо от фазы, размножение шло довольно-таки вяло, а в центре возле кристалла оно не происходило вообще.
Впечатленный, он вернул бинокуляр Спенсеру.
– Весьма многообещающе! – сказал он Джеззарду.
– Если бы не один маленький недостаток, – кисло ответил тот.
– Только что вы видели девять десятых всего существующего в мире ДДК.
– Девять десятых чего?..
– ДДК! Ди-декстро-кризомицетина. Того самого вещества, которое и дает эффект, насколько я понимаю. Исходная молекула содержит два левосторонних радикала, которые не только не наносят вреда бактерии, но даже утилизируются ею. Весь фокус состоит в том, чтобы активизировать пару правосторонних радикалов. Но ДДК не существует в природе, а синтезировать его невероятно трудно. В результате синтеза получается в лучшем случае четверть процента чистого вещества, а отделить его кажется просто невозможным! И все же придется это сделать.
Потому что это единственный просвет в темном туннеле, который затягивает всех нас…
Он потянулся и зевнул в голос.
– Кстати говоря, Рой, – продолжил он, – я рад, что ты вернулся. Этот малый из Балмфорт Латимер напомнил мне об одной гипотезе, которую и я собираюсь проверить. Знаешь, что это такое? – он постучал по карте на столе.
– Похоже на карты Министерства Здравоохранения, где они ежедневно отмечают распространение эпидемии, – ответил Рон.
– Верно. Но, как известно, они начали публиковать их только через две с половиной недели после начала эпидемии, когда число жертв уже перевалило за тысячу. Вот эта – первая, – он вытащил одну из карт, на которой мелом были отмечены Лондон и Бирмингем.
- Предыдущая
- 4/12
- Следующая
