Дао и дзен - Уотс Алан - Страница 20

Он властелин бессмертия всего, что растет благодаря пище.

Огромно его величие, но еще огромней сам Пуруша.

Четвертая часть его - все сущее, три другие части - вечная жизнь в Небесах...

Боги, совершая жертвоприношение, приносили Пурушу в жертву.

Весна была его жертвенным маслом, лето - дровами, а осень - самой священной жертвой.

Из принесенного в жертву собрали жертвенный жир, который и образовал существ, летающих, диких и домашних.

Когда разделили Пурушу, на сколько частей он был разделен?

Чем стали уста его, чем руки, чем бедра, ноги?

Кастой Брахманов стали его уста, руки - Кшатриев кастой.

Его бедра стали Вайшьей, из ног возник Шудра.

Луна родилась из ума его, из глаз возникло Солнце.

Из уст - Индра и Агни, из дыхания возник ветер.

Из пупка возникло воздушное пространство, из головы - небо.

Из ног - Земля, страны света - из слуха.

Так образовались миры. [9]

Эти тысячи голов, глаз, ступней Пуруши - части тела человеческих и прочих существ, и суть здесь в том, что То, что глубоко и насквозь знает каждого индивидуума, есть сам Бог, атман или "Я" мира. Каждая жизнь - это частица или роль, которая поглощает ум Божества приблизительно так же, как роль Гамлета поглощает актера, который, играя, забывает о том, что в действительной жизни он - м-р Смит. Акт самозабвения превращает Бога во все существа, но в тоже время он не перестает оставаться Богом. "Ибо все сущее четвертая часть его, а три четверти - вечная жизнь в Небесах". Играя, Божество разделяется, но лишь на сцене, "понарошку", ибо в действительности Оно остается единым. И поэтому, когда пьеса приходит к концу, индивидуальное сознание, пробуждаясь, осознает свою божественность.

Вначале этот мир состоял из одного Атмана ("Я") в форме Пуруши. Оглядываясь вокруг, он не находил там ничего, кроме себя самого. Сначала он сказал: "Я есмь". Отсюда возникло слово "Я". Поэтому и сейчас, когда к человеку обращаются, он только откликается "Я здесь", а потом уже говорит, как его зовут. [10]

Руки, ноги Этого - повсюду,

Со всех сторон глаза, головы, лица,

Всюду слушают чуткие уши;

Мир собой покрыв, стоит Он. [11]

Не следует забывать, что этот образ мира как Божественной игры (лила) мифологичен по форме. Если бы мы взяли и перевели его на язык понятий как философский тезис, получился бы вульгарный пантеизм, с которым обычно, к сожалению, и путают философию индуизма. Представление о каждом существе, каждой вещи как о роли, которую играет в состоянии самозабвения Пуруша, не следует путать с логической или научной констатацией того же факта. Это утверждение по форме поэтическое, а не логическое. Как говорится в "Мундака Упанишаде":

И вправду, этот атман ("Я") - как говорят поэты - блуждает по этой земле, переходя из тела в тело [II.7].

Философии индуизма чуждо ошибочное представление о том, что можно высказать информативное, фактическое и позитивное суждение относительно окончательной реальности. Как говорится в той же Упанишаде:

Там, где знание свободно от дуализма, свободно от действий, причин и следствий, там, где оно невыразимо, несравнимо, не поддается описанию, - что это? Сказать невозможно! (VI. 7).

Любое положительное и окончательное суждение может быть высказано лишь поэтически, в суггестивной форме мифа. Однозначной, изъявительной форме речи остается здесь только одно: сказать "neti, neti" (нет, нет), поскольку то, что может быть названо и классифицировано, - неизбежно принадлежит сфере конвенционального.

Индийская мифология разрабатывает тему божественной игры на сказочном уровне, охватывающем не только колоссальные представления о времени и пространстве, но и полярные противоположности наслаждения и боли, добродетели и порока. Сокровенное "Я" святого и мудреца является вместилищем Божественного начала не в большей степени, чем сокровенное "Я" развратников, трусов, безумцев или самих демонов. Противоположности (двандва) света и тьмы, добра и зла, наслаждения и боли составляют существенные элементы игры. И хотя Божество отождествляется с Истиной (cam). Сознанием (чит) и Блаженством (ананда), его неотъемлемой частью является и оборотная сторона жизни. Ведь каждой драме для нарушения статус кво необходим свой злодей, и даже карточная игра не получит естественного развития, если не перепутать, не перетасовать карты перед игрой. Так что для индуистского мировосприятия не существует Проблемы Зла. Мир конвенциональный, относительный, по необходимости является миром оппозиций. Свет непостижим без тьмы; порядок невозможен там, где нет беспорядка, верха нет без низа, звука - без тишины, наслаждения - без боли. Как говорит Ананда Кумарасвами:

Для того, кто убежден, что "Бог сотворил мир", вопрос - почему допустил Он существование в мире всяческого зла, или того первого Зла, которое воплощает в себе все зло, - лишен какого бы то ни было смысла, с таким же основанием можно спрашивать, почему Он не создал мир свободным от пространственных измерений или временного порядка [25,с.77].

Как гласит миф, бессчетные круговороты времен идет Божественная Игра, проходя стадии манифестации и уничтожения миров, измеряемые в калъпах, а кальпа составляет период в 4320000000 лет. С человеческой точки зрения этот процесс представляется ужасающе однообразным, потому что он бесцелен и бесконечен. Но с Божественной точки зрения он обладает вечным очарованием детской игры, которая идет и идет, потому что время позабыто и исчезло, превратившись в один чудный миг.

Вышеописанный миф не выражает какую-нибудь формальную философию, но является переживанием состояния сознания, которое называется мокша или "освобождение". В целом правильнее было бы сказать, что индийская философия - это и есть такое переживание; вторичным и гораздо менее существенным является то, что она образует систему идей, которая пытается перевести этот опыт на конвенциональный язык. И по существу эта философия становится близка только тому, кто пережил такой опыт, содержащий иное, неконвенциональное знание, то самое, которое мы находим в даосизме. Другие его наименования - атма джнана (самосознание) или атма-бодха (самопробуждение), ибо этот опыт есть одновременно раскрытие того, кто и что есть "Я", когда "Я" перестает отождествлять себя с какой бы то ни было ролью или конвенциональным определением личности.

Содержание этого открытия индийская философия описывает лишь в мифологических терминах, в таких выражениях, как "Я есть Брахман" (ахам-брахман) или "Мы -одно с Тем" (тат твам аси), которые наводят на мысль, что Самосознание есть осознание своего изначального единства с Богом.

Но заявление "Я есмь Бог" не имеет здесь того значения, которым оно обрастает в иудейско-христианском контексте. Там мифологический язык, как правило, смешивается с языком фактов, так что не существует четкого разграничения между Богом, описанным в терминах конвенционального мышления, и Богом, которым Он является в действительности. Индус говорит: "Я есмь Брахман", но не подразумевает, что ему лично поручена вся вселенная и до мельчайших подробностей известны ее действия. Во-первых, он отождествляет себя с Божеством не на уровне своей поверхностной индивидуальности. Во-вторых, его "Бог" - Брахман - не отвечает "лично" за мир, он знает и действует в нем не так, как человек, ведь он не воспринимает мир в терминах традиционных факторов и не действует на него, прилагая намерения, усилия и волю. Следует отметить,что само слово Брахман образовано от корня брих, что означает "расти". Творческая природа Брахмана, как и Дао, - это спонтанность, присущая процессу роста, в отличие от сознательности, присущей акту Творения. Далее, хотя считается, что Брахман "знает" самого себя, знание это - не информация, это не то знание, которое можно получить об объектах, отличных От субъекта. Как говорит Шанкара: