Морская Дама, Узор из лунного света - Уэллс Герберт Джордж - Страница 27

- Ну и не надо! - выпалил он, обращаясь к газете, за которой скрывалась персона с хриплым дыханием.

- Если уж вы так не хотите! - бросил он почтительному официанту в дверях.

А швейцар услышал, что ему наплевать - наплевать, черт возьми!

- Должно быть, кто-то из приглашенных, - сказал швейцар, до крайности шокированный. - Вот чем кончается, когда сюда пускают эту молодежь.

VI

Мелвил с трудом удержался, чтобы не последовать за ним.

- Черт бы его взял! - произнес он.

А потом, когда до него начало доходить, что произошло, произнес с еще большей горячностью:

- Черт бы его взял!

Он встал и увидел, что высокопоставленный член клуба, который до сих пор спал, неодобрительно смотрит на него. В его взгляде было твердое, непоколебимое неодобрение, против которого бессильны жалкие извинения. Мел-вил повернулся и пошел к двери.

Этот разговор пошел моему троюродному брату на пользу. Отчаяние и горе отступили, и через некоторое время его охватило глубокое моральное возмущение, а это прямая противоположность сомнениям и недовольству. Чем больше он размышлял, тем сильнее его возмущало поведение Чаттериса. Его неожиданная безрассудная вспышка представила дело в совершенно ином свете. Он очень хотел бы снова повстречаться с Чаттерисом и поговорить с ним совсем иначе.

"Подумать только!" - мелькнуло у него в голове столь явственно, что он чуть не произнес это вслух. И он разразился про себя целой речью.

Какое недоброе, неблагодарное, неразумное существо этот Чаттерис! Избалованное дитя фортуны, он все имел, ему все было дано, и даже глупости, которые он делал, приносили ему больше, чем другим - удача. Девятьсот девяносто девять человек из тысячи могли с полным основанием завидовать его везению. Сколь многие проводили всю жизнь в непрестанном труде и в конце концов с благодарностью принимали лишь малую часть того, что сыпалось на этого ненасытного, неблагодарного молодого человека! Даже я, подумал мой троюродный брат, мог бы во многом ему позавидовать. И вот, при первом зове долга, нет - всего лишь при первом намеке на принуждение, - такое неподчинение, такой протест и бегство! Вы бы подумали о печальной доле простого человека! - потребовал мой троюродный брат. Подумали бы о тех многих, кто страдает от голода... Это рассуждение, пожалуй, чересчур отдавало социализмом, однако мой троюродный брат, преисполненный морального возмущения, продолжал в том же духе. Подумали бы о тех многих, кто страдает от голода, кто проводит жизнь в неустанном труде, кто живет в страхе, в нищете и притом с тупой решимостью делает все, чтобы выполнить свои долг, или, во всяком случае, то, что считает своим долгом! Подумали бы о целомудренных бедных женщинах! Подумали бы о множестве честных душ, которые мечтают послужить себе подобным, но так заморочены и поглощены заботами, что не могут это сделать! И вот появляется это жалкое существо, одаренное и умом, и положением, и возможностями, и благородной идеей, и женой, которая не только богата и красива - а она красива! - но и может стать ему лучшим помощником... А он от этого отворачивается! Это для него, видите ли, недостаточно хорошо. Это, видите ли, его не увлекает. Этого ему мало, и все тут. Чего же он хочет? Чего ему нужно?...

Морального возмущения хватило моему троюродному брату на весь путь по Пиккадилли, по Роттен-Роу, по обсаженным цветами дорожкам парка почти до самой Кенсингтон-Хайстрит и обратно вдоль Серпентайна до дома, и от этого у него разыгрался такой аппетит, какого он уже давно не испытывал. Весь тот вечер жизнь представлялась ему прекрасной, и наконец, в третьем часу ночи, он уселся у себя перед разведенным без особой нужды и весело стреляющим огнем в камине, чтобы выкурить добрую сигару перед тем, как ложиться спать.

- Нет, - сказал он вдруг, - у меня нет никакой "патологии". Я принимаю те дары, что преподносят мне боги. Я стараюсь сделать счастливым себя и немногих других, добросовестно выполнить свой маленький долг, и этого с меня достаточно. Я не заглядываю в суть вещей слишком глубоко и не смотрю на них слишком широко. Немногие простые идеалы...

Хм...

Чаттерис - просто мечтатель, до невозможности требовательный и всем недовольный. О чем он мечтает?.. На три четверти мечтатель, на четверть избалованный ребенок.

Мечтатель...

Мечты... Сны...

Другие сны...

О каких это других снах она говорила?..

И мой троюродный брат погрузился в глубокое раздумье.

Потом он вздрогнул и огляделся по сторонам. Его взгляд упал на стоячие часы. Он поспешно встал и отправился спать.

Глава VII КРИЗИС

I

Кризис разразился примерно через неделю - я говорю "примерно" из-за того, что Мелвил постоянно путается в датах. Однако, насколько дело касается кризиса, Мелвил оказался на высоте, проявив живую заинтересованность, острую наблюдательность и сохранив в своей отменной памяти немало ярких впечатлений. Во всяком случае, по меньшей мере две фигуры вырисовываются здесь передо мной полнее и убедительнее, чем в любом другом эпизоде этой с таким трудом воссозданной истории. Он представляет мне Эделин такой, что я, кажется, готов в нее поверить, а Чаттериса куда больше похожим на самого себя, чем во всех остальных отрывочных сценах, которые я до сих пор вынужден был дополнять воображением, чтобы кое-как слепить их воедино. Не сомневаюсь, что читатель вместе со мной возблагодарит небо за все подобные кратковременные просветы в этой таинственной истории.

Мелвил был вызван в Сандгейт, чтобы принять участие в кризисе, телеграммой от миссис Бантинг, а первым, кто ознакомил его с ситуацией, был Фред Бантинг.

"ПРИЕЗЖАЙТЕ. НЕМЕДЛЕННО. ПРОШУ ВАС", - говорилось в телеграфном послании миссис Бантинг. Мой троюродный брат успел на утренний поезд и прибыл в Сандгейт перед полуднем.

Миссис Бантинг, как ему сказали, была наверху с мисс Глендауэр и очень просила его дождаться, пока она не сможет оставить свою подопечную.

- Что, мисс Глендауэр заболела? - спросил Мелвил.

- Нет, сэр, ничуть, - ответила горничная и умолкла, очевидно ожидая следующего вопроса.

- А где все остальные? - спросил он как будто между прочим.