Серебряный лист - Туманова Зоя - Страница 3

• Предыдущая
• 3/5
• Следующая

Еще на столе - разные приборы, спиртовка, колбы, тоже неизвестно с чем. Так и потянуло какой-нибудь опыт сделать! Если б не с Гэлькой я был... А с ней боюсь.

Все я там потрогал, пересмотрел. На маленьких весах захотелось что-нибудь взвесить. Смотрю, из одной книги письмо торчит. Я его вытащил, на чашку бросил и разновесками тютелька в тютельку вывесил. А потом взглянул на конверт - какая там марка. Оказалось, обыкновенная, и конверт обыкновенный, с цветной картинкой. Только вот что удивительного: адрес как будто русскими буквами написан, а я ни слова не понимаю. Спрашиваю Гэлю:

- А дядя Костя из-за границы письма получает?

- Ой! - говорит. - И письма, и бандероли, и посылки! И сам посылает - семена, черешки. А как же!

Я опять посмотрел. Нет, конверт наш, советский. Из серии "Народности СССР".

- Вот, говорю, Гэлька, письмо какое-то странное.

Рассказал ей, в чем вопрос. Ну, разве она знает! Маленькая еще. И вот что ей в голову взбрело:

- Давай прочитаем!

Я посомневался немного. Нехорошо чужие письма читать. А потом подумал: прочитать я все равно не смогу. Посмотрю только, это не считается.

Вытянул письмо из конверта. Такой же почерк, и так же ничего не понять. Но к письму был приколот лист белой бумаги, на машинке напечатанный, по-русски. Я заглянул только. И уже не мог оторваться. А Гэлька теребит меня: "Читай, читай!"

И вот что я прочитал:

"Самому ученому профессору.

Дорогой, уважаемый товарищ!

Желаю вам благополучия и здоровья, вам и вашим детям, и внукам, и всем родственникам.

Пишет вам старый пастух Арсланкул, сын Бобокула.

С юных лет, когда еще первый пушок не темнел у меня над губой, и до той поры, когда старость согнула меня, точно куст арчи на ветру, живу я в горах. Орлы - наши соседи, и по утрам хозяйки выметают из домов клочья утреннего тумана...

В молодости был я ловок и силен, как говорят, у живой лисы хвост мог отрубить. Прославился как меткий стрелок, удачливый охотник. В поисках зверя забредал в такие места, где тишину никогда еще не вспугивал голос человека. Видел немало чудес, сотворенных из камня неведомой силой, видел удивительные цветы гор, - они были похожи на то, как если бы ночь посеяла звезды, а звезды бы расцвели, - но я проходил мимо, беспечно думая: "На что кошке жемчуг?"

Лишь с годами я стал прислушиваться к рассказам стариков, знающих то, чего другие не знают. Иным, зорким взглядом смотрел я на все, что меня окружало, и все сохранял в казне своей памяти.

Я услышал о траве бирмакара с плодами, похожими на пузыри, - из листьев ее делают примочку, помогающую при ушибах, о травах таг-ялпыз, сассык-маталь, сум-бул, мехригие, исирик и прочих, которым люди приписывают полезные, достопамятные и чудодейственные свойства. Семена этих трав я разыскал и сохранил.

Я увидел в горах необыкновенную дикую яблоню. Вся земля под ней была усыпана толстым слоем опавших и перезимовавших ее плодов. Они были сладки и сочны, с гладкой тугой кожицей, словно и не пронеслись над ними бури суровой горной зимы, словно снег не засыпал их... Я съел яблоко, а семечки сохранил.

Близ печального озера Кули-Вати-Калон, - расположенное высоко в горах, оно и летом не освобождается от ледяных пут, - видел я еще одно чудо. Среди осыпей и голых камней, где могут выжить лишь злые колючие травы мармарак и кампыр-муруш, глаз мой поразила свежая зелень. Под скалой, в небольшой пещере, бил теплый ключ, а рядом рос куст черной смородины, - о ягоде этой, сладкой и крупной, и не слыхивали жители таких высот. Я сохранил семена смородины.

Я увидел незнакомые растения - зерна их принесла в половодье река из скалистых мест, недоступных человеку. Не перечислить всего, что я видел...

Мне самому не довелось учиться, но я возлагал надежды на сына, быстрого умом и жадного к знаниям. Горе, огромное, как гора, обрушилось на мой дом, как на тысячи других, - сын мой погиб, защищая свободу и счастье Родины.

И вот, в преддверьи старости, я остался один, и все, что принесла мне долгая жизнь, лежит без пользы, как закопанное в землю сокровище. Цену золота знает ювелир. Я жду от тебя совета. Что делать?

Писал со слов Арсланкула Бобокулова секретарь правления колхоза Мирза Исмаилов".

Вот так письмо! Лучше иной книжки. Я читал, и у меня даже сердце заколотилось, как будто два квартала пробежал наперегонки. Кончил, и еще раз захотелось прочитать, но Гэлька заскучала. Она давно уже болтала ногами и вертелась на стуле.

- Подумаешь, - говорит, - черная смородина! У нас тут в саду лавровый лист на дереве растет. Лучше давай, Сережа, духи понюхаем! Их дядя Костя сделал!

Я никак не мог сообразить, что за духи. О высоких горах, о немерзнущих яблоках - вот о чем я думал. И даже зло взяло на дядю Костю - ему такие письма пишут, а он сидит тут, фокусами занимается. Духи какие-то... Но с Гэлькой спорить невозможно - как наклонит голову к плечу, так и вспомню: "И без очков - все равно..." Оказывается, духи эти в пробирках. А я-то думал - опыты... Гэлька говорит: "Это перегонкой. И на спирту". А толком рассказать не может. Она ведь только слышит, что говорят, а видеть - не видит...

И еще она сказала, что самые лучшие духи - на второй полке, в третьей с краю пробирке, и название им "Серебряный лист". Почему-то были они синие. Не как чернила для авторучки, а поголубее, и как будто светились, точно и не пробирка стоит, а лампа дневного света.

Я достал ее осторожненько, пробочку ототкнул. И как тут запахло!

Никакой цветок на свете так не пахнет - у меня защекотало в носу, и дышать стало необыкновенно приятно, как зимой на лыжах.

А уж Гэлька радовалась! Она прямо пила запах и носом, и ртом: "Ах-х, ах-х!". Потом говорит:

- Дай мне ее, Сережа, я чуточку подушусь!

Я разозлился. Ей ничего не будет, мне, в случае чего, отвечать. Может, он эти духи для подарка сделал!

- Нет, - говорю, - хватит!

И обратно в гнездышко пробирку втолкнул. Гэлька сползла со стула, присела на корточки.

- Котик! - зовет. - Базилик! Где ты, кис-кис-кисанька!

Кот - вот он, пожалуйста. Ласкается, хвост трубой. И Гэлька ему:

- Ах ты, оборванец!

Разговаривает, как с человеком, а у самой губы передергиваются. Ну, не могу я на это смотреть! Проявил малодушие. Снова достал пробирку.

- Бери, только каплю, не больше!

Она засияла. Быстренько на ладонь себе капнула. И правда, немного, по совести. А запах еще сильнее поплыл, волнами. Базилик тоже учуял. Кругами заходил, задравши голову. Орет. Я знал раньше, что кошки валерьянку любят. Может, и эти "духи" - вроде валерьянки?

А Гэлька говорит:

- Я еще капельку - волосы подушу. Мама всегда так... В волосах запах всю жизнь держится!

Не успел я опомниться, она уже на голову капает. И тут Базилик как ее всем туловищем под колено двинет! Рука дернулась, и чуть не полпробирки выплеснулось на лоб!

Она как закричит:

- Ой, ой, жжется!

Ну, не помню, как: я кота - ногой, пробирку - рукой, а другой рукой платок шарю, и как назло, нет его в кармане, конечно. Схватил полотенце, давай вытирать. А Гэля очки сбросила, глаза кулаками натирает и кричит, словно ей зубы рвут:

- Ой, жжет, больно!

Подвел я ее к раковине, тихонечко синее это смыл, полотенцем промакнул. Она затихла, только дышала еще со всхлипом. Коту, конечно, наподдал я как следует - он так и выстрелил с крыльца.

- Ой, ругать меня будут! - плачет Гэлька.

Конечно, по головке не погладят за такие номера. Надушилась! Я прикинул на глаз пробирку: и половины не осталось. А вот если все поумному... Я говорю:

- А при чем тут ты? Кот пролил, нашкодничал.

Она головой мотает.

- Ну, и побьют его. А он даже сказать не может, что не виноват... Я же духов захотела!

Полез я в затылок.

- Ну, чего там... Больше всех - моя вина. Постарше, кажется. Так и скажи дяде: Сергей натворил дел.

• Предыдущая
• 3/5
• Следующая