Дмитрий Донской - Бородин Сергей Петрович - Страница 65

• Предыдущая
• 65/83
• Следующая

Дмитрий пригляделся к Андрейше.

– Что ж, страшно в лесах?

– Не вельми, государь, но тяжко: стужа велика, а укрыться негде.

Пещеры роют, людей к зиме сошлось много…

– И все злодеи, убийцы? Злой народ?

– Не злой, господине.

– Но злодеи.

– Бог им судья.

– Это отец Сергий научил беззлобию?

– Нет, не отец Сергий, а злодеи.

– Дивно сие.

– Ты, господине, сам их спроси. Пусть каждый скажет всю свою жизнь до шалаша лесного.

– Разумно речешь. А свой-то путь помнишь ли?

И Андрейша в скупых словах рассказал.

Дмитрий не решился погладить мальчика по голове, смущенный его взрослой речью.

Рассказ отрока слушал и Сергий. И он сказал:

– Бывало, и в прошлые годы, после Ольгердова нашествия, да и прежде того, много на Руси оставалось сирот, покинутых на холод и голод.

Монастыри их брали, растили, приучали к монастырским ремеслам, других посадили на пашню; пашню они пашут на монастырь, а хлеб им дают из монастырских житниц месячный, а на платье им дают из монастырской казны.

Дмитрий взглянул на разделанные поля за садом, а за полями густо темнели леса, и в тех лесах тоже таились монастырские пашни, деревни и починки. Владения Троицкой обители разрослись далеко вокруг доброхотными даяниями князей и бояр и неутомимым усердием братии, присоединявшей к монастырю вольные деревни, склонявшей крестьян пахать монастырщину.

Всюду затихала жизнь при появлении великого князя, всюду безмолвно следовал за Дмитрием Андрейша, и Сергий сказал о нем:

– Мы его учим иконописанью, зане в том вельми искусен и рачителен.

Так они дошли до соснового крылечка Сергиевой кельи; и это была первая встреча великого князя Московского с великим художником Андреем Рублевым.

Они дошли до соснового крылечка Сергиевой кельи. Смолкнув, в тишине, переступили порог. В низкой бревенчатой келье горела лампада, пахло ладаном, кипарисом и каким-то душистым маслом. На полке лежали книги, сверток в красной холстинке, стояла глиняная чернильница.

В низеньком окне, в которое смотреть можно лишь сидя, виден был пчельник, заросший кустами смородины. Черные гроздья смородины свисали из-под широких листьев, и солнечный свет проникал кое-где сквозь листья в траву. Мирно было здесь, вдали от битв и воплей, вдали от страстей и тревог мира. И Дмитрий успокоился.

– Снова наступает час испытания, отче Сергие, – сказал князь. – Кого просить о молитве, от кого ждать совета и наставления? Ты силен в вере, а вера движет горами…

Сергий подошел к Дмитрию и положил ему на плечи свои ладони:

– Не тревожься, господине, будь тверд и мужествен. Иди вперед! Иди вперед бесстрашно и твердо. Все обмыслил я здесь, в уединении, все, что узнавали мы об Орде, все, что рассказывали мне о твоих сборах. Чаша стала перетягивать к нам. Еще бы пообождать, она бы перевесилась поболе, но ведь и там, видно, чуют, куда клонится чаша, там тоже опасаются упустить время.

– Видно, так, – ответил Дмитрий.

– Час встречи надвигается и неизбежен. Ждать нечего. Сильнее не станем, ежели будем ждать, а слабее станем, ибо враг успеет собраться да изготовиться. Враг будет неистов, ибо Орда, ежли вернется к себе без победы, падет. Это ее бой решающий, но и для нас он решающий тож. Крови польется полная земля, но, коль враг одолеет, вся жизнь наша кончена. Не останется городов, не останется и монастырей; где же тогда будут лежать книги наши, наша вся мудрость, знания, вера? Снова потекут века рабства, и Русской земле уж никогда не встать. Не бойся ни потерь, ни крови. На тебе вся наша земля лежит, сие есть груз тяжкий и темный; напрягись, сыне мой, господине мой, Дмитрий Иванович, мужайся.

– Не уступлю! – ответил Дмитрий. – Сам вижу, отче Сергие, нельзя уступать.

Сергий вышел вперед. Все стали на колени.

– Помолимся же, братие, близится час…

Они поднялись с колен более спокойные и более сильные. Дело их правое, время их лихое, и тое лихо пора сбросить с плеч.

Сергий взял с полки красный узелок, развернул большую вынутую просфору и дал ее князю. Большеглазый мальчик стоял у самой двери, может быть на всю жизнь запоминая полумрак этой кельи и молитву людей, собравшихся одолеть врага.

Вокруг кельи начали молча собираться люди – монахи, богомольцы, крестьяне, прослышавшие о приезде Дмитрия. Жаждая увидеть его, они рассаживались на земле, возле кельи; стояли, упершись в посохи, оборотясь лицом к Сергиеву крылечку. А на крыльце висел глиняный рукомойник, тихо покачиваясь, и лежала вязанка валежника, еще не изрубленная на дрова.

Старик паломник подошел к вязанке и взял из-под нее топор – чтоб руки не мучились бездельем, хотел поколоть дровец.

Но монах строго ему сказал:

– Не замай, тое преподобный сам колет, чужим трудом своей кельи не обогревает.

Солнце блистало недобрым, прозрачным светом, осень близилась.

Андрейша показался на пороге, и народ поднялся, торопясь к мальчику.

– Ну, что он?

– Благословил.

– Слава тебе господи! – ответил старик паломник. – Давно пора!

Набежал недолгий дождь. Люди стояли, не расходясь. От промокших одежд запахло прелыми яблоками.

Еще не прошел дождь, когда на порог вышел Дмитрий.

Старик паломник протиснулся вперед:

– Собрался, государь?

Дмитрий его не сразу понял. Старик повторил:

– Батюшко! Возьми нас с собой!

Дмитрий пошел между ними, отовсюду сжатый людьми.

– Сбираются в Москве. Туда идите.

В это время на звоннице грохнул звон, из церкви понесли иконы и хоругви, монахи запели, и народ подхватил древний напев воинственных молитв. Ведя в поводу княжеских коней, народ провожал Дмитрия, шедшего с Сергием и с князьями впереди всех. Ветер трепал их непокорные волосы, с деревьев опадали листья, дождь то затихал, то набегал снова.

Так дошли они до колодца, где в сторону от дороги отбегала узкая лесная тропа.

Тут, перед лицом всех, великий князь опустился перед Сергием на колени, и Сергий трижды поцеловал Дмитрия и благословил.

– Иди! Будь тверд! Он не допустит нашей погибели!

И Дмитрий взглянул на обрызганные дождем лица людей, обращенные к нему отовсюду.

И всем им ответил:

– Иду.

Он принял из чьих-то рук коня и, ставя сапог в стремя, поглядел: все ли видели, что Сергий благословил его на битву; это означало, что с Дмитрием – бог.

Глашатаи кричали на площади и на папертях:

– Соединяйте силы супротив врага!

Попы, встав перед алтарями, призывали народ на бой. Гонцы промчались во все города, ко всем подручным князьям: ростовским, ярославским, белозерским. У приказных изб, у городских ворот писцы читали Дмитриев призыв к походу.

Время было страдное – кончился сенокос, начиналась жатва. Жнецы, передавая серпы в руки жен, завязывали пояса, набрасывали на плечи одежины и в лаптях, еще пыльных от родных пашен, уходили в ближние города, на ратный сбор.

Между Русью и врагом еще простирались леса, туманы и реки, а тяжелой поступью из дальних княжеств и из городов уже шли к Москве русские ополчения. Шли конные рати, шли пешие. Ехали впереди ополчений воеводы.

Остановки бывали коротки, переходы долги: за шеломами лесов ждала их Москва, и каждому было лестно прийти прежде других – Можаю прежде Суздаля, Костроме прежде Ростова, – в том была гордость городов – первыми явиться на голос Дмитрия.

Высоко поднимались стены Кремля, выше стен стояли каменные башни, далеко было видно вокруг с их сторожевой высоты. В Кремле уже полно было звона оружия своих и пришлых воинов, уже всюду стояли различные говоры медлительные владимирские, певучие ростовские, быстрые костромские.

На Кремлевских стенах толпились воины и горожане, смотрели вдаль.

Снизу кричали:

– Видать?

– Явственно.

– Кто ж там?

– А небось тверичи.

– По чем судишь?

– Оружие, видать, древнее.

С башен подтверждали:

• Предыдущая
• 65/83
• Следующая