Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1 - Борн Георг Фюльборн - Страница 14

• Предыдущая
• 14/153
• Следующая

Красный бархатный футляр закрывал лезвие топора, который держал в правой руке за длинную блестящую рукоятку.

— Смотрите, вот подпись и печать, — сказал герольд, — делайте, что вам приказано!

Уже помощники палача намеревались, по обыкновению, схватить свои жертвы, обнажить им шеи и потащить их к плахе, уже Серрано, Прим и Олоцага отвернулись, чтобы не видеть казни двух благородных людей, приговоренных к смерти за то только, что они осмелились пойти наперекор регенту Эспартеро, как вдруг Леон поднял руки в знак того, что хотел что-то сказать. Помощники палача решили помешать ему, народ настоятельно потребовал его выслушать, и Вермудес, во власти которого находились теперь жертвы королевского произвола, дал знак отпустить его.

Леон сделал шаг вперед. Голос его был тверд и спокоен, как будто бы он обращался с речью к своим солдатам.

— Мадридцы! Борзо и Леон идут на эшафот за вас! За вас и за Испанию! Долой Эспартеро, ему не место у трона! Он ведет нас назад, а не вперед! За вас и за Испанию положить голову на плаху нетрудно, так пусть же совершится наша казнь!

Леон был истым испанцем, гордым, мужественным даже в час смерти. Ропот послышался в толпе.

— Долой Эспартеро! — раздавалось все громче и громче.

Регентша была права, когда на балу у торжествующего герцога-победителя говорила: «Мадридский народ непостоянен!»

— Ни шагу! — воскликнул в эту минуту Леон помощникам палача. — Обойдусь без вашей отвратительной помощи, не хочу, чтоб вы задушили меня прежде, чем я буду обезглавлен. Я сам положу свою голову. Окажи мне только последнюю услугу, Вермудес, отруби ее разом!

— Будьте спокойны, прочитайте свою молитву!

— Вы также отойдите прочь от меня, монахи. Я один, без посредника, сумею говорить с моим Создателем. Станем на колени вместе, Борзо, и помолимся!

Громкие рыдания послышались в толпе.

— Это герои! — произнес чей-то голос.

— Виват генералам! Долой Эспартеро! — раздались возгласы.

Олоцага тихонько взял за руку Серрано, дотронулся до Прима и шепотом проговорил, причем его тонкие, изящные черты лица засияли священным огнем:

— Слышали вы глас народа? Это был глас Божий! Они герои!

Леон кончил молитву.

— Бедная жена моя! — сказал он дрогнувшим голосом. — Прощай, брат Борзо!

Он обернулся к плахе и, став на колени, твердо и мужественно положил на нее свою обнаженную шею. Вермудес открыл красный футляр, сверкнула сталь топора, в воздухе послышался свист. Еще секунда, и голова Леона покатилась по черному сукну к ногам свидетелей, кровь брызнула на мостовую площади. Мужчины и женщины, лихорадочно возбужденные геройской смертью Леона, обмокнули в нее свои платки.

Пришла очередь Борзо, его спокойствие и твердость духа могли цениться еще выше, потому что на его глазах свершилась казнь, страх перед которой способен поколебать самую железную волю. С удивительным самообладанием он воскликнул громко:

— Я прощаю тебя, Эспартеро! — и положил голову на плаху.

Последние его слова до глубины души потрясли Серрано, Прима и Олоцагу. Они выразительно переглянулись.

Голова Борзо также отсеклась с первого удара: старый Вермудес был мастером в своем деле.

— Ну, теперь мы на многое можем смотреть совершенно спокойно, — сказал Серрано, когда они сходили с эшафота. Прим и Олоцага молча кивнули на это головой.

Толпа разошлась медленно, но на Пласо Педро долго еще раздавались крики:

— Слава Леону и Борзо, долой их судей, долой Эспартеро!

Несколько дней спустя, вечером, молодая королева Изабелла стояла в своем будуаре перед хрустальным зеркалом в золотой раме, и намеревалась одеться в великолепное платье при помощи маркизы де Бевилль. В глубине комнаты старая дуэнья3 Марита, всегда любившая во всем сомневаться, на все возражать, покачивала головой.

Покои молодой королевы выходили, как читатель, может быть, помнит, частью в парк, частью — на каменную террасу.

Сквозь отворенные окна слабо освещенного красноватыми огнями будуара веяло запахом цветов и живительной, ароматной прохладой. Деревья, вершины которых достигали окон верхнего этажа, при бледном свете луны отбрасывали такие причудливые тени, какие вряд ли удалось бы запечатлеть на холсте самому искусному художнику.

Будуар молодой королевы убран с истинно восточной пышностью и выглядит обольстительно.

Кресла и стулья с позолоченными спинками, диваны, маленькие столики с резными ножками, богатый ковер, заглушающий шаги, канделябры с красноватыми колпаками, свет от которых нежно скользит по всей комнате, — все это вместе взятое придает роскошно убранному будуару королевы таинственную, неотразимую прелесть; здесь юная, обворожительная королева не только обнажает свои формы, уже вполне развившиеся с южной пышностью, но и открывает особо доверенным лицам свои чувства, наклонности, самые затаенные мысли, зародившиеся вне этого будуара! Маркиза де Бевилль, живая и шаловливая француженка, оригинальные, веселые выходки которой часто вызывают улыбку одобрения, более других статс-дам приближена к молодой королеве и участвует во всех ее затеях. Паула де Бевилль во всех случаях выказывала пылкость и дерзкую смелость, чрезвычайно нравящиеся ее госпоже. Пока дуэнья Марита убирала в беспорядке разбросанные книги и бумаги на письменном столе, над которым в простенке между окнами висит позолоченное распятие, Изабелла и Паула хохотали, шептались и придумывали наряд пооригинальнее.

Королева только что расстегнула тяжелое шелковое платье и рассматривает в зеркале свой прелестный стан, стянутый розовым атласным корсетом. Она стоит подле маркизы, которая принесла ей новую накидку. Точеные плечи, прекрасная шея, белизну которой подчеркивает золотая цепочка с подвешенным на ней амулетом, начинающая округляться грудь отражаются в большом хрустальном зеркале, и, право слово, на подобную картину стоит подсмотреть. Прибавьте к этому густые, превосходные черные волосы, лишенные всякого убранства и кажущиеся оттого прекраснее, голубые мечтательные глаза и выражение молодого лица, то гордое и смелое, то мягкое и меланхолическое.

Кому в эту минуту посчастливилось бы увидеть расцветающую красоту королевы и полюбоваться на этот пленительный, чудный образ, тот поистине должен был бы согласиться, что эта юная женщина — венец создания!

Изабелла украдкой улыбалась, заметив в зеркале, что ее формы становились все прекраснее и совершеннее. Маркиза, наблюдавшая за ней с лукавой улыбкой, также встала перед зеркалом, чтобы сравнить свои пленительные формы с формами королевы. Резвая француженка была большой кокеткой, что особенно нравилось в ней молодой королеве, но оказывало на нее самое вредное влияние.

Туалет маркизы, получавшей прямо из Парижа свои прелестные платья, имел тот вызывающий, обольстительный, дерзко ветреный характер, который находится у самых крайних пределов приличия и дозволенного кокетства, но ловкие и грациозные француженки умеют оставаться на этой узкой границе, не переступая ее ни на шаг.

Дуэнья Марита помогала молодой королеве надеть темное платье и прикрепить сверху коричневую широкую накидку, позволяющую покрыть и голову.

— Мне как-то страшно, ваше величество, вы бы лучше не ходили никуда ночью!

— Неужели, Марита, ты еще так плохо знаешь свою неугомонную Изабеллу, с которой ты, бывало, едва могла справиться? Чтоб я отказалась от плана, который два дня забавляет меня как ребенка и дает волю моему воображению? Нет, нет, дорогая Марита, ожидай от меня чего угодно, только не думай, чтоб я лишила себя этого очаровательного, необыкновенного приключения!

— Если с вами случится беда, — предостерегала робкая дуэнья, складывая руки, — меня со срамом и бранью выгонят из дворца!

— Будь спокойна, Марита, Изабелла ручается за все! Да наконец, что же такое может с нами случиться?

— Правительница, ваше величество, может прислать за вами или сама прийти.

• Предыдущая
• 14/153
• Следующая