Евгения, или Тайны французского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн - Страница 61

• Предыдущая
• 61/122
• Следующая

– Произойдет настоящая бойня, – прошептал Пиери. – Но ты прав, медлить и откладывать незачем. Знаешь ли, что я думаю, Феликс?

– Говори, брат Пиери.

– Сегодня погибнем мы все!

– И ты боишься этого?

– Меня ли спрашивать об этом, Феликс!

Наступило минутное молчание, все невольно содрогнулись, как это всегда бывает при мысли о верной, неизбежной гибели.

– Я знаю и люблю тебя, Пиери, – сказал Орсини, – я всегда относился к тебе с полным и глубоким уважением. Что может быть, друзья мои, лучше и честнее, чем умереть за родину?

– Мечтать о спасении глупо, – проговорил Гомес, – всех нас ждет неминуемая гибель. Не взорвут нас бомбы, так во всяком случае мы попадемся в руки ожесточенной толпы, а там ожидает нас один конец: мы все сделаемся вдруг на целую голову ниже!

Рудио молчал.

– Когда изменник будет наказан, я смело и отважно посмотрю в глаза смерти, – с одушевлением произнес Орсини.

– Уже шестой час, – прошептал Пиетри.

– Остается четыре часа, чтобы сходить на улицу Леони за машинами и занять удобные места перед театром. Выслушайте мой план: Гомес остается на Итальянском бульваре и известит нас о приближении экипажа Людовика Наполеона; Пиери, Рудио и я, каждый возьмет по бомбе и расположится на близком расстоянии друг от друга. Лишь только Гомес подаст знак, мы составим цепь и тогда…

– Тогда наступит царство смерти, – докончил Пиери глухим голосом.

– Наступившая темнота благоприятствует нам, – сказал Гомес. – Допьем бутылку сиракузского и отправимся поскорее в путь.

– Мы отправимся на улицу Леони разными дорогами. Будьте осторожны, один неловкий шаг, и дело проиграно, – прошептал Орсини.

– Не желаешь ли сообщить чего-нибудь, Феликс? – спросил Пиери после небольшой паузы, во время которой слуга принес новую бутылку вина.

– Нечего сообщать, брат мой; при мысли о родине исчезают все личные желания. Чокнемся же за благо и свободу Италии и за успех нашего предприятия!

Четыре заговорщика чокнулись и залпом осушили стаканы.

– Теперь, друзья мои, за здоровье тех, кто после нашей смерти довершит освобождение Италии и позаботится о ее единстве! – горячо проговорил Орсини.

Снова застучали стаканы, четыре заговорщика опорожнили их и, быстро встав из-за стола, вышли из кафе. У подъезда они расстались и различными путями отправились к одной общей цели, на улицу Леони.

Театр на улице Лепельтье все более и более заполнялся зрителями, экипажи и пешеходы то и дело сновали по Итальянскому бульвару, все спешили к театральным подъездам.

После обеда шел мелкий, холодный дождь, который скоро прекратился; улицы были сырыми и скользкими, небо покрыто тучами, угрожавшими дождем или снегом. Не обращая внимания на сырость, публика спешила в теплые и ярко освещенные залы театра.

Фонари слабо освещали улицу; около девяти часов вечера улицы и подъезды опустели, только изредка показывались немногие запоздалые пешеходы. Но вот показалось бесчисленное множество чиновников и полицейских агентов, возвестивших о приближении императорской фамилии, запоздалый приезд которой публика объяснила себе тем, что в начале давалась старая опера, виденная уже много раз Евгенией и Наполеоном.

Объясняя таким образом позднее появление императорской четы, публика стеснилась возле экипажа, чтобы рассмотреть блестящий туалет и красоту Евгении. Но видеть это вблизи не было никакой возможности, карету окружали чиновники и полицейские агенты.

Публика ошиблась однако в своих предположениях относительно позднего приезда императорской фамилии.

Утром 14 января Евгении вздумалось съездить в театр. Наполеон, руководимый каким-то тайным предчувствием, ни за что не хотел ехать. Что-то удерживало его, но что именно, он не в состоянии был объяснить себе. Но, успокаивая себя мыслью о безопасности явиться в публичном месте, он приказал приготовить к девяти часам вечера экипаж, окованный железом.

Роскошный экипаж этот был сделан мастерски и мог предохранить от выстрелов, о которых, впрочем, никто всерьез не думал. Наполеон не доверял окружающим, потому что антипатия большинства была ему хорошего известна.

После девяти часов вечера они отправились в этом экипаже в театр. Император был расстроен, он, казалось, был сильно взволнован. Евгения же, как и всегда, была весела и нарядна.

Две кареты с придворными сопровождали императорский экипаж; все они направились на улицу Лепельтье.

Гомес с угла Итальянского бульвара заметил блестящие ливреи лакеев и кучеров и, подобно тени, перебежал узкую улицу, чтобы дать друзьям знак, условленный заранее.

Величайшая осторожность была необходима, так как всюду сновали тайные полицейские агенты.

Орсини, Пиери и Рудио находились около театрального подъезда, скрывая под плащами свои смертоносные орудия, которые состояли из бомб грушевидной формы, были легки и удобны; это были адские машины, заключавшие в себе состав, раздробляющий на части все окружающие предметы.

Прошло несколько секунд лихорадочного ожидания, как вдруг появился Гомес, делая знак друзьям, что давно ожидаемая минута приближается.

Никто из окружающих и не подозревал о страшных орудиях, находящихся под их плащами; все это ободряло друзей и обещало им полный успех. Им удалось занять выгодные места, с которых они могли бросить бомбы под императорскую карету. Евгения, как соучастница Наполеона, должна была погибнуть вместе с ним.

Экипаж повернул на улицу Лепельтье; настала страшная, решительная минута для заговорщиков.

С бледным лицом, затаив дыхание, Феликс Орсини ближе всех подошел к карете; в пяти шагах от него стоял Пиери, и на таком же расстоянии – Рудио.

Теперь должен был осуществиться давно задуманный ими план – адские машины должны исполнить свое разрушительное действие!

Лишь только экипаж остановился у подъезда, заговорщики бросили свои бомбы под карету, прежде чем публика успела прийти в себя; три оглушительных взрыва потрясли воздух, стекла разлетелись, земля поколебалась и покрылась массой раздробленных тел.

Произошло ужасное волнение, раздались дикие, отчаянные крики раненых и умирающих, это была минута всеобщего смятения. Адские машины сделали свое дело, улица покрылась мертвыми и страшно изувеченными телами! Жители выбегали из домов, бросались в отдаленные улицы, так как за первым взрывом мог последовать и второй.

Брошенные бомбы разорвались под экипажем императорской четы, которая осталась жива, благодаря толстым стенкам кареты, и практически не пострадала, тогда как публика и некоторые придворные поплатились жизнью и увечьями.

Хотя император и императрица казались страшно перепуганными, но для успокоения народа они вошли в театр. Людовик Наполеон отдал приказание взять заговорщиков, и, несмотря на всеобщее волнение, их тотчас же поймали.

Когда Орсини узнал, что те, для кого предназначались бомбы, остались живы и невредимы, а невинные пострадали, он пришел в страшное бешенство, ломал руки, рвал волосы, проклиная себя за неловкость.

Кругом на громадном пространстве были разбросаны несчастные жертвы, которые ему и его товарищам посылали проклятия.

В то время, когда очищали улицу от трупов, заговорщиков отправили в тюрьму Ла-Рокетт.

Прежде чем мы продолжим рассказ об остальных лицах нашего романа, рассмотрим последствия неудавшегося заговора.

Евгения была страшно озлоблена покушением как на ее собственную жизнь, так и на жизнь Наполеона. В ту же ночь она вынесла смертный приговор всем недовольным. Но истребить миллионы, уничтожить целую нацию, воодушевленную одним чувством ненависти, невозможно! Только нововведения, реформы в пользу народа могли бы смягчить французов, но мысль эта ни разу не приходила в голову ни Евгении, ни Наполеона, окруженным льстецами и лицемерами.

Следующий день после преступления был страшным днем; но все совершилось тайком от народа, и газетам было запрещено упоминать о распоряжениях правительства. Бросим беглый взгляд на бесчисленные приговоры, так как в них заключается основная причина настоящего падения Франции.

• Предыдущая
• 61/122
• Следующая