О Жизни Преизбыточествующей - Арсеньев Николай Сергеевич - Страница 52

Иногда — у Seuse это особенно часто — эта внутренняя мелодия души объективируется еще больше, так сказать выносится, проицируется во вне — в ощущении ангельской, небесной музыки. Так в другой раз, — рассказывает про себя Seuse, — «в ночь на чистый понедельник принялся он за свое молитвословие в ожидании, пока ночной сторож не протрубит приближение рассвета. И подумал он про себя: «посиди немного прежде, чем встретишь светлую утреннюю звезду». И как только чувства его пришли немного в успокоение, — вдруг небесные юноши запели громким голосом этот чудный антифон: «Светися, светися, Иерусалиме!» и это так безмерно сладостно звучало в его душе. Едва они пропели немного, как душа до такой степени переполнилась небесных звуков, что больное тело его не смогло выдержать, и глаза его открылись, и сердце его излилось от избытка чувства и полились горячие слезы» [350]. И еще: «В ночь Св. Ангелов было ему, словно он слышит ангельское пение и сладостные небесные звуки. От этого стало ему так хорошо, что он забыл о своем страдании. И один из них сказал к нему: «смотри, с такой же радостью, с какой ты слышишь от нас песню вечности, с такой же радостью и мы слышим от тебя песнь о Вечной Премудрости» … Ив другой раз Ангелы посещают его и поют ему небесные песни и увлекают с собой в небесный хоровод, и сладостное имя Иисуса, которое звучит в их песне, исцеляет все его муки  [351].

Эта небесная песнь, «неснь Ангелов», вообще весьма часто встречается в мистических переживаниях средневековой Германии, — так обширный материал дают нам записи, рисующие внутреннюю жизнь некоторых южно–германских женских монастырей в 14–м и 15–м в. в.: монастырей Kirchberg, Toss, Engeltal, Unterlinden [352]. Интересно напр., как сестра Adelheid von Hiltegarthaysen, будучи восхищена в видении, слышала «музыку неба», небесной сферы — das firmamenten Klanck. «Она была приведена к месту вращения неба, и оттуда исходил такой сладостный звон и звучанье, что это превосходило все чувства» … [353].

И внутренняя мелодия, охватившая душу Франциска Ассизского, нашла свой отзвук в подобных же рассказах легенды — рассказах о небесной музыке. Так, однажды во время своего предсмертного уединения на Альвернской горе, Франциск, мучаясь и скорбя по поводу судьбы своего ордена, долго не мог уснуть. Наконец, он забылся сном и увидел Ангела, стоящего у ложа его со смычком и скрипкой. «Я покажу тебе», говорит ему Ангел, «немного той музыки, которую мы играем там наверху — в небесном царстве, пред престолом Божиим». И с этими словами он только раз провел смычком по струнам: и тут Франциска охватила такая безмерная радость, душа его исполнилась сладости столь дивной, что поистине ему казалось, что у него нет больше тела, и что он не знает никаких страданий. «.И если бы только один еще раз коснулся до струн смычком, — рассказывал Франциск своим братьям на следующее утро, — то, конечно, моя душа отделилась бы от тела в избытке блаженства!» Так рассказывают нам «Цветочки»  [354]. Другой рассказ сохранен нам у древнего биографа Франциска Фомы из Челано. Во время своего пребывания в Виэти для лечения глаз — также незадолго уже до смерти — Франциску весьма хотелось послушать игры на лютне во славу Господню; он попросил одного брата, игравшего прежде в миру, раздобыть где–нибудь на время лютню и игрой на ней «доставить некоторое облегчение брату телу, жестоко страдающему». Но пришлось Франциску от этого желания отказаться, ибо брат смущался играть, боясь ввести в соблазн окружающих. «На следующую ночь, когда святой бодрствовал и размышлял о Боге, он вдруг услышал звуки лютни удивительной красоты и сладчайшей гармонии. Никого не было видно, но звуки то приближались, то удалялись. Святой отец, устремив душу к Богу, испытывал такую усладу от прелести песни, что ему казалось, что он уносится в иной мир». То была игра Ангелов [355].

Сходные переживания этой «небесной» — внутренней музыки приписывает легенда, напр., и двум великим ученикам Франциска. Про Бернарда de Quintavalle рассказывается: однажды он в течение восьми дней не ощущал божественных утешений и, исполненный глубокой скорби, он в горячей молитве взывал к Господу. «И вот, внезапно явилась ему в воздухе некая рука, держащая скрипку, которая, один раз проведя смычком по направлению к земле, исполнила его чрез свою музыку таким утешением духовным, что, если бы она в другой раз провела смычком — но по направлению к небу, он — так был уверен — испустил бы дух» [356]. В житии брата Иоанна из Альверны имеем сходный рассказ [357].

Далее, сродственные отголоски мистических переживаний имеем, повидимому, в замечательном произведении, вышедшем из той же францисканской среды, — в провансальском трактате XIV века «Scala divini amoris»: здесь читаем про мелодию божественной песни — melodia de cant, которую душа, восходящая горе — к «Чертогу любви», слышит во всех стихиях и во всех тварях. И «одно из величайших чудес в нынешнем веке — в том, что моя душа не умирает и не выходит из себя, когда слышит, как небеса и земля оглашаются песнью и теми звуками, что крылья Ангелов производят в раю». Бог и мир как бы охвачены одной чередующейся песнью: «Итак, Бог начинает Свою balada и говорит: «Amors!» (Любовь). «И все твари отвечают: «Ты сотворил нас». И про эту doussa balada говорит mosenher San Johan Evangelista, что он слышал, как ее пели все твари на земле, и на небе, и на воде: «Любовь, ты создала нас, чтобы любить!» [358].

И великий индусский мистик Кабир ощутил эту таинственную музыку Универса, «самозвучащую музыку» (Unstruck Music) Вечности [359], — «аккорды любви», «арфу радости» [360], заполняющую весь мир, звучащую во всем мире.

В неясных и робких намеках, сквозь призму легендарных рассказов, встало перед нами мистическое пение души, без слов и без звуков, полное неуловимого ритма и торжествующей гармонии! Оно доступно лишь избранным, оно непереводимо, хотя бы лишь отчасти соответствующим образом, на земные слова и звуки. Об этом говорил, как мы видим, Rich. Rolle. Мехтильда Магдебургская пишет в своих «Откровениях»: «Таковы слова из песни любви, но сладостное звучание сердца нельзя было передать, — ибо никакая земная рука написать его не может» (Das sind die Worte des Sanges der Minnestimme; aber der susse Herzensklang musste wegbleiben, denn den vermag keine irdische Hand zu schreiben [361].

И вместе с тем: иногда так силен этот внутренний прибой, эти волны радости и подъема наростают иногда так мощно, что прорываются и наружу, требуют себе и внешнего проявления — во вздохах, слезах и песнопения, прерывистых и бессвязных восклицаниях, которые впрочем, являются лишь обрывками, лишь неадекватными, часто случайными, бесконечно бедными и незначащими выражениями той ликующей, непреодолимой песни, что внутри охватила душу.

«Tanto repletus est gaudio», — пишет про Франциска Ассизского древний его биограф, — «quod non se capiens pro laetitia etiam nolens ad aures hominum aliquid eructabat», («Он был исполнен такого ликованья, что, не в сосостоянии сдержать себя от радости, он иногда даже против воли давал ей прорываться до слуха людей») [362].

После разрыва с прошлым и безостаточного, безраздельного отдания себя на служение Богу он уже не в силах сдерживать волны охватившей его радости. «Начал он по площадям и улицам города славить Господа, как бы опьяненный духом» [363]. Даже в лесу воспевает он, по–французски громким голосом хвалы Господу» [364]. «Praeco sum magni Regis!» — «Я — глашатай великого Царя», — так объявляет он во всеуслышанье  [365]. «Иногда, — рассказывает его биограф Фома из Челано, — когда сладостные звуки рождались в его пламенной душе, он начинал петь по–галльски: чутким ухом прислушивался он к нежной музыке в душе своей, пока она не выливалась в славословие. Своими глазами мы видели, как он подымал с земли кусок дерева и, держа его в левой руке, на подобие скрипки, правой рукой водил тоненькой палочкой точно смычком и, делая соответствующие движения, пел по–галльски о Боге. Это веселие заканчивалось часто слезами, и ликование переходило в оплакивание страстей Христовых»  [366]. Фома рассказывает также о том, как молился Франциск. Когда его на людях внезапно посещала молитвенная благодать, то он старался плащем или хотя бы рукой прикрыться от глаз окружающих. Но в одиночестве, в лесу, он уже не стеснял, не сдерживал проявлений своего молитвенного порыва: «рощи оглашал он вздохами, землю орошал слезами… Часто словами, вслух, беседовал он с Господом своим, — отвечая Ему, как Судье, умоляя Его как Отца, разговаривая с Ним как с Другом, услаждаясь как с Возлюбленным… Но часто и с недвижными устами беседовал внутренно» … Мы имеем одно такое излияние, такое проявление, закрепление во вне молитвенного порыва Франциска, начертанное собственными его руками в минуту после его величайшего мистического переживания — видения распятого Христа на Альвернской горе: это — кусочек пергамента с хвалебным гимном, или вернее — отрывочными возгласами ликования, даннный им тогда же (1224 г.) брату Леону, так называемая Cartula fratris Leonis. Вот, эти возгласы Франциска, обращенные им к Богу из глубины потрясенной души, ряд безыскусственных, не связанных между собой предложений, излияния благодарности, умиления, восторга: «Ты — Снятый Господь, Бог единый, творящий чудеса. Ты —сильный. Ты — великий. Ты — высочайший. Ты — Владыка всемогущий, Ты Отче Святый, Владыка неба и земли… Ты — благо, всяческое благо, высшее благо, Господи Боже, живый и истинный. Ты — любовь. Ты — мудрость. Ты — смирение. Ты — терпение. Ты — безопасность. Ты — покой. Ты — радость и ликование… Ты — всяческое богатство в изобилии»  [367].