Река - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/7
• Следующая

— Весло укреплять нужно, черт бы взял! Ясно?

И шагнул к веслу, под водяную завесу, а дождь уже неистово бил струями, усиливался, как в тумане не стало видно ни острова, ни берегов, сразу плот показался крошечным, одиноким, заброшенным в этой нескончаемой пустыне воды — и это мгновенное чувство тоскливой заброшенности, какой-то отъединенности от всего живого мира кольнуло Аню, когда Кедрин привязывал весло, делал это и стоял зачем-то под дождем и когда он влез под брезент, хмурый, в прилипшей к телу рубашке, и вытер мокрое лицо, ни слова не вымолвив.

— Вы совсем промокли, — сказала она с осторожным упреком.

— А? Вероятно, — невнимательно ответил он и раздраженно выговорил Свиридову: — Терпеть не могу «авось» да «небось», ясно тебе? Заруби это. Клоунаду для цирка оставь!

Миролюбиво ухмыляясь, Свиридов потер ямочку на подбородке, успокоил его:

— Нервы, нервы, Коля, надо беречь. Не восстанавливаются они, правда, Анечка? Плот — это плот, как известно. Доплыве-ем, не промахнемся, Коля. Течение поможет.

— Долго будет дождь? — спросила Аня.

— Терпение, — сказал Свиридов. — Привыкайте, Анечка. Здесь дождь не дождь, сто километров не расстояние.

Однако дождь кончился через час, но солнце не выглянуло, было тихо, мглисто, серо. Низко над рекой, шелестя крыльями, пролетела стая диких уток. Весь плот влажно и темно блестел, в складках брезента скопились озерца, маленькая железная печка была потушена дождем, там не шевелился огонь, она не чадила даже.

Кедрин первый вылез из-под брезента, ссутулясь, в облепившей плечи рубашке, присел к печке и начал возиться с сучьями, мелко ломая их, потом вскинул на Свиридова посветлевшие от холода глаза.

— Что стоишь? А ну бумагу и спички!

— Нервы, Коля, нервы… — покачал головой Свиридов. — Береги себя для геологии. Все перемелется, мука будет.

— Не зуди, — Кедрин поморщился, взял у Свиридова спички, старую газету и застучал дверцей, зашуршал бумагой в печке.

И Аня, преодолевая внезапную робость от этого командного раздраженного тона Кедрина, спросила тихо:

— Может быть, я чем-нибудь могу помочь?

— Что? — хрипловато отозвался Кедрин. — Что вас беспокоит, доктор? Замерзли, наверно, чертовски? Идите сюда, садитесь к печке. Признаюсь — сам продрог, как подзаборный цуцик! Или вот что… Скажите, спирт у вас для согрева имеется?

— Вы всегда так будете разговаривать со мной? — с настороженной обидой спросила Аня. — При чем же спирт?

— Тогда простите, доктор, обратился не по адресу.

Опять вечернее небо темнело в воде, опять с берегов раскатами тек гул деревьев, напитанная сыростью густая темь обволакивала реку промозглым туманом, задавливая впереди над тайгой еще слабо тлеющую нить заката.

— Анечка, как вы? — послышался голос Свиридова. — Не спите еще? Вторые сутки пошли…

Она не ответила, только плотнее укутала шею поднятым воротником, дышала в мех, согреваясь. Свиридов неуклюже топтался, поеживаясь, у весла, расплывчатый силуэт его невысокой фигуры почти сливался с чернотой воды, и Аня уже не видела его лица, которое представлялось ей сейчас грустным, усталым.

— Пустыня, вечность, — со вздохом сказал Свиридов. — Ни одной души на сотни километров, ни одного огонька. Странновато, а?

Аня поднялась с ящиков, подошла к Свиридову, волоча по бревнам полы тулупа, прижала к щеке нагретый дыханием мех воротника, посмотрела с полувопросительным ожиданием на меркнущее лезвие заката в потемках туч.

— Какое мрачное небо… Здесь бывает тоскливо, правда?

— Ох, не то слово, Анечка, — заговорил Свиридов доверительно. — Жить в, тайге — это не для всех. Все с характером связано. Вот Коля наш немного одичал, — добавил он шепотом, оглядываясь на ящики, где под брезентом спал Кедрин, — хотя тайга для него — мать родна. И то, знаете ли… Вы на него не обижайтесь. Все перемелется. — Он помолчал. — Покурить, что ли, чтоб дома не скучали… Постойте у руля, доктор, парочку минут, а я тут рядом посижу.

— Пожалуйста, курите.

— Ночью осень свое возьмет, — неопределенно забормотал Свиридов и, притопывая, двинулся к ящикам, прерывисто втянул в себя воздух. — Ночка! Чтоб ее волки взяли! Вот жизнь. Вроде опять дождь начнется, заволакивает. Палатку бы поставить, да плот маленький. На катере бы веселее было… Э-эх, где мои папиросы, отрада моя?

Так бормоча и вздыхая, он устроился на ящиках, пошуршал своим резиновым плащом, повозился со спичками и вскоре затих там, куря в рукав, как будто пряча огонек папиросы от ветра.

Чуть-чуть переводя весло, Аня выравнивала плот на едва различимую в темноте полоску заката, мрачно и чуждо отсвечивающую в воде стальным холодом, и вдруг с ощущением окружающей плот безлюдности пространства, пустоты ночи, чувствуя, как ветер морозно обжег колени в распахнувшиеся полы тулупа, почему-то с тоской вспомнила прошлую ночь: эту реку, залитую луной, Кедрина у руля, багровый уголек его трубки — и как от колючего озноба и беспокойства передернула плечами, мгновенно очнувшись от тяжелых капель, упавших на руку, от странно близкого и слитного рева тайги, от ее несущегося из темноты гула. «Сколько нам плыть еще?» — подумала она, и на миг ей показалось со страхом — случилось что-то, плот бешеным течением несет прямо на берег, не слушается ее, весло, как намыленное, выскальзывает из ее рук, и уже удержать его нет сил в туго забурлившей вокруг воде.

«Куда мы плывем? Я ничего не вижу!..»

— Свиридов! — шепотом позвала Аня. — Свиридов! — позвала она громче.

Никто не ответил, и тут же что-то бесформенное, черное, прошуршало мимо плота, упруго, словно ветвями, хлестнуло по бревнам, как ливнем обдало волной влажного воздуха и брызг. Плот стремительно несся в непроглядной тьме.

— Свиридов! — крикнула она.

Свиридов вскочил, заспанно сопя, кинулся к ней, непонимающе и дико схватился за весло, оттолкнув ее в сторону.

— Что случилось? Что?..

В то же мгновение оглушающий удар сбил обоих с ног, Аня успела услышать, как пронзительно заскрипел плот, ее бросило к ящикам, ящики скользко покатились по бревнам, и на мгновение она с ужасом почувствовала горьковатый вкус водянистых листьев на губах, и стало невмоготу дышать от с силой ударивших в лицо, в грудь мокрых ветвей. Она упала на бревна, задыхаясь, еще не понимая, что произошло, а вокруг и над ее головой шумели невидимые деревья, сыпались ледяные брызги в глаза из тьмы. Плот стоял. Со всех сторон, казалось, сомкнулась непроницаемая чернота, наполненная все покрывающим гулом, потом смутные голоса зазвучали рядом, рокот тайги глушил их, и она едва уловила чьи-то вскрики:

— Аня-а! Аня-а-а!..

— Где мы? — через силу прошептала Аня, не слыша своего голоса.

Впереди вдруг зажегся, пронзил сеть дождя острый луч фонарика, выхватил из тьмы качающиеся кусты, деревья, дыбом вылезший на берег плот, возле него по колено в воде двигались Свиридов и Кедрин, неясные тела их как бы поднимались над этим узеньким светом.

— Накомандовал! — со злостью закричал Кедрин. — Какого черта молчишь? Куда смотрел?

— Колечка, да ведь мука в ящиках!.. Что же это такое? — отрывисто вскрикивал Свиридов. — Боже мой, Анечка! Где Анечка?..

— Замолчи! Черт тебя возьми совсем, за это бить мало!

В это же время скользнувший свет фонарика на секунду осветил сдвинутые на плоту ящики, уперся Ане в лицо, и тотчас раздался голос Кедрина:

— Доктор, живы? Не ушибло вас? (Она только слабо качнула головой.) Свиридов! Осматривай впереди плот! Проверяй связку! Доктор! Сойдите в воду! Только осторожней! Держитесь за плот!..

В темноте запрыгала, замелькала желтая полоса света, скользнула по ящикам, наполовину съехавшим в воду, по мокрой: щеке, по ощупывающим бревна плота мокрым рукам Свиридова, и слабые вскрики доносились оттуда:

— Да как же это, Колечка? Боже мой… На остров наскочили!

— Клади ящики, говорят! — зло закричал Кедрин. — Что стоишь? Какого черта медлишь? Быстро!

• Предыдущая
• 2/7
• Следующая