Непротивление - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 60

• Предыдущая
• 60/81
• Следующая

Встревоженный голос Нинель послышался за его спиной:

— Посмотри, что я нашла! Вот здесь, возле стены…

— Что там?

— Вот, посмотри. Что это?

Он различил ее в водянистой полутьме, закутанную в халат, от этого вроде бы незнакомую, потолстевшую, она со страхом держала в руке какой-то белеющий комок, и Александр, не сомневаясь, что она нашла камень, включил на письменном столе свет лампы, ожививший комнату разительной яркостью, взял из ее руки увесистый комок. Она вскрикнула:

— Зачем ты зажег свет? Погаси сейчас же!

— Не зажигать свет бессмысленно, — успокоил Александр. — Не будем показывать, что мы перепугались, затаились, как мыши. Возможно, кто-то посмеялся и наблюдает за окном. Нет, это не просто камень, — сказал Александр, разглядывая увесистый предмет, обтянутый перевязанной шпагатом пленкой, сквозь которую виднелась обернутая вокруг него бумага в синюю тетрадную полоску. — Странноватая штука, черт возьми, типичный метеорит… из аптеки, — добавил он без улыбки, срывая шпагат с прозрачной пленки, и развернул тетрадный листок, вбжимавший коричневый булыжник. — Все ясно, абсолютно ясно.

На тетрадном листке крупными буквами химическим карандашом было выведено коряво:

«Тебя мы вычислили. От нас не слиняешь, курва. Под землей найдем».

— Что это за письмо? Кто это? — выговорила Нинель, заглядывая сзади, и, вмиг догадавшись, порывисто припала лбом к его плечу. — Это те, с которыми ты дрался? Это они?

Он не ответил, положил записку на письменный стол, плотно придавил ее булыжником, постоял немного, обдумывая значение этой записки, и до него плохо дошел голос Нинель:

— Они тебя преследуют? Они, это они? — Она обняла его сзади, все сильнее вжимаясь лбом в его плечо. — Но как же они узнали? Кто же им сказал, что ты здесь? Ведь сюда приходили только твои товарищи и доктор? Как они узнали?

И, подбирая слова сверх меры уравновешенно, чтобы не обострять того, что стало очевидным и что так испугало ее, он ответил:

— Это не так трудно. Им помогает уличная шпана. А она за мелкую плату может следить за каждым. Это в нашей жизни не самое удивительное.

Он легонько повернул ее к себе, чтобы обнять всю, но мешала раненая рука, тогда он улыбнулся ей в обмирающие глаза, поцеловал ее в висок, и она ответила ему напряженной улыбкой, мигом погасшей.

— Почему ты со мной так говоришь, Саша?

— Я не хочу, чтобы ты боялась чего-то. Записка с угрозой — клочок бумаги.

Она уткнулась носом ему в шею, заговорила торопливо:

— Нет, я не трусливый заяц! Но они тебя преследуют! А это же — банда! Здесь нельзя тебе оставаться! Они что-нибудь сделают чудовищное! Мы уйдем отсюда сегодня же!

— Куда, Нинель?

Она отклонилась назад, глаза ее завораживали, умоляли и требовали немедленного подчинения.

— Я отвезу тебя к моему брату, он живет возле Калужской площади. Знаешь кинотеатр «Авангард», в бывшей церкви? Вот там, в переулке, за кинотеатром. Собирайся, Александр, сейчас же! В пять часов начинают ходить трамваи.

Он спросил нетвердо:

— Уходить сейчас? — И почему-то не поверил, что у нее есть брат: — Он старше тебя, твой брат? Младше?

— Сводный. Сын первой жены отца. Одевайся! — поторопила она. — Я оденусь быстро. Тебе помочь? Как ты себя чувствуешь? Очень болит рука?

— Я прекрасно себя чувствую, — солгал он и неудачно пошутил: — Причина — готов к новым приключениям.

— Саша, ты можешь еще шутить? Ты неискренен со мной?

Неестественным, наверное, казалось то, что угрожающая эта записка, присланная каким-то, должно быть, тюремным способом, не всколыхнула в нем ни чувства наступающей опасности, ни боязни мщения, только зябкий холодок на минуту стянул кожу на щеках, обвил его грудь как ремнями, и это тугое чувство было схоже с обезоруженным гневом, будто издали приближалась, заходила гроза, а он мало что мог сделать, чтобы укрыться от нее.

— Ты уверена, что твой брат примет меня не так, как твой отец? — сдросил он, не отвечая ей прямо. — Нежданный гость, да еще раненый…

Да, он не был с ней искренен в той мере, в какой была открыта она. Он почасту сдерживал себя выказывать душу, скрывая боль, бессилие, стесняясь на людях проявлять свое преданное отношение к матери, которую теперь, после гибели отца, любил отчаянной жалостью верного сына. Близость непостижимого и вечно родного, единственного, непреодолимая пропасть между войной и прошлым возникали перед ним как знак предсуществования, рождая сладкую тоску по чему-то далекому, неизъяснимо счастливому, что было только вдетстве и что навеки минуло, сгорело в огне. Война выработала в нем внешнюю неуязвимость. Он сознавал это, в нем жил лейтенант, командир взвода разведки, «смертник», обязанный в самой безвыходной обстановке внушить себе, что он презирает страх, трусость, минутную слабость. И — чтобы не унизить себя в собственных глазах — готов терпеть и считать риск качеством мужского порядка.

— А знаешь, Нинель, некоторые штабисты называли разведчиков смертниками, — сказал Александр не то серьезно, не то полушутя. — Я прошел войну. — значит, бессмертен. Главная случайность миновала.

— Что за случайность? О чем ты говоришь? В тебе осталась какая-то детскость. Одевайся! Быстрей! Не смотри на меня так! Я уже почти готова, — говорила Нинель, быстро расправляя на себе платье, заглядывая в зеркало меж резных шкафчиков, вновь превращаясь в ту отдаленную Нинель с восточными ресницами, какую он пытался разгадать, знакомясь на вечеринке, и не разгадал до сих пор в ее познанной за эти дни переменчивости.

— Что ж, Нинель, поедем, — сказал он, опять думая о том, что долго она не сможет быть с ним, что он не ее круга, и спросил: — Слушай, кто дал тебе такое странное имя — Нинель?

— Пошли быстрей. Подожди, я помогу надеть тебе ордена. Кирюшкин молодец, прислал китель, как будто на тебя сшитый. И, кажется, новый.

— На рынке можно купить и черта. У Аркадия глаз артиллериста.

Уже одетый, он взял записку со стола, сунул ее в карман кителя, поправил руку на перевязи. Она придирчиво оглядела его:

— Кажется, все в порядке. Человек из госпиталя. Играй эту роль. Я тебе помогу. Я сопровождаю тебя. Смотри на меня влюбленнее. Я отвечаю за тебя, как сопровождающая сестра или невеста.

Они вышли, и он подумал:

«Не видит ли она во всем этом страшное и захватывающее приключение?»

До парка культуры ехали в пустом трамвае, одиноко гремевшем в рассветной Москве. Был еще сонный час, беловато-розовый воздух над мостовыми курился предзнойным парком, в пролетах улиц нежно краснели верхние этажи, тронутые занимающейся где-то на окраине зарей, ветерок в открытые окна омывал вагон, приносил запах утреннего асфальта. На площади ранняя поливальная машина, распуская водяные радуги, звучно ударила струей в бок трамвая, мелкие брызги сверкнули в окно. Александр вытер прохладу капель со щеки, сказал с веселой задумчивостью:

— Хорошо бы сейчас искупаться где-нибудь у Нескучного сада. День будет жаркий, а вода утром холодноватая.

Она, едва ли воспринимая слова Александра, взглянула на него сбоку.

— Как хорошо, что мы одни в вагоне, — сказала она шепотом, поводя бровями в сторону водителя трамвая, спина его равнодушно покачивалась за стеклом, чудилось, дремала. — Когда мы шли до трамвайной остановки, я все время смотрела по сторонам. Боялась, что кто-нибудь следит за нами из этой шпаны. Правда, был один пьяный. Сидел на мусорной урне и спал. Что ты сказал насчет купанья? Для чего?

— Тебе послышалось, Нинель, — ушел от ответа Александр, понимая, что легкий бытовой тон не успокаивал ее. — Просто я устал молчать и сказал что-то невпопад.

— Смотри не на меня, а в окно, — сказала она и поправила перевязь на его руке, — а то ты действительно представишь, что я твоя невеста.

— Представить эта трудно.

— То-то же. Вот и первые пассажиры, — прервала она его.

На остановке вошел средних лет мужчина в заляпанном известью рабочем комбинезоне, с вялым, измятым лицом, и следом впорхнула на острых каблучках молодая женщина-тростиночка с подведенными губами, бойким вздернутым носиком и начальственным взором секретарши. Мужчина развалисто уселся сзади и начал затяжно, с собачьим завыванием зевать, женщина присела впереди него, раскрыла сумочку на коленях и стала копаться в ней, искать что-то пальчиками. Нинель вздохнула, коротко переглянулась с Александром и с многозначительной успокоенностью опустила черную завесу ресниц, что, вероятно, обозначало: «Слава Богу, этих опасаться не надо». А он, наблюдая за ее лицом, подумал в ту минуту: «И откуда могут быть такие невероятные ресницы?»

• Предыдущая
• 60/81
• Следующая