Непротивление - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 35

• Предыдущая
• 35/81
• Следующая

— Н-да, гениальный рисовальщик, Рафаэль, ну ладно. Вся эта загогулина изображает дорогу от станции электрички до Верхушкова? Так? Теперь вот эти кружки вдоль дороги — дома деревни, что ли? Раз, два, три. Четвертый дом дядька Лесика — большой кружок? Так? Тоже ясно. А что обозначают вот эти буквы справа и слева от дома? Цэ и пэ?

— Це — церквушка… разрушенная, — прошелестел Малышев и сглотнул слюну, — а справа… справа пруд за домами. Ориентиры ты сам спрашивал…

— А сарай?

— Во дворе он. Внизу свинья. Здоровый хряк, видать. Хрюкает там и визжит, вроде голодный всегда, а на чердаке — голуби, должно…

— О, черт! Хрюкает там и визжит, — повторил Кирюшкин, растирая злую морщину на переносице. — Философ ты, Гоша, ученик Платона. А почему «должно»? Не уверен, что ли? Что значит «должно»?

Малышев заерзал, мокро шмыгнул носом.

— Глазами не видал… Из разговоров слышал.

— Из разговоров слышал, — опять повторил Кирюшкин с тою же злою морщиной на переносице, соображая что-то свое, еще не высказываемое всем. — Ну, ясно! — сказал он решенно. — Можешь идти, Летучая мышь. Передай Лесику: свидание со мной бессмысленно. Переговоры с ним вести не о чем. Поздновато. Весь наш разговор с тобой проглоти. Это запомни, как дважды два. Натреплешь языком, под землей найду. И язык вырву. Все уяснил?

— Портсига-а-р… — умоляюще и тягуче протянул Малышев.

— Я сказал — иди! — тоном непрекословного приказа выговорил Кирюшкин и встал из-за стола, сопровождая к передней втянувшего голову в плечи Малышева.

Он вернулся через минуту, выдернул из двери свою изящную финочку, вщелкнул ее в футляр на бедро под гимнастеркой, постоял, думая о чем-то, потом, бодро встрепенувшись, как радушный хозяин, разлил всем водку и пиво, сказал:

— Теперь можно. Давайте, братцы, врежьте и послушайте, что скажу я. В общем, Гоша — Летучая мышь подтвердил то, о чем мы догадывались. Это дело Лесика, сомнений нет.

После общего закованного молчания во время допроса Малышева и после выпитой теперь водки заговорили разом Логачев и Твердохлебов, опережая и добавляя друг друга:

— Сволота и есть сволота. Нету ему прощения, не человек он!

— Похуже фашистского дерьма.

— Увел, гадюка, голубей и поджог устроил. Ведь нужно такое придумать, голова поганая сработала. Все шито-крыто, пожар — и ищи-свищи, мало ли отчего загорается!.. Нету ему прощения.

— Еще встретимся на узком месте. Не здоровкаться с ним буду, Аркаша, а из ребер арифметику с минусом ему сделаю. Урка — и больше ничего. Я думаю так: зуб за зуб, чтоб неповадно было; а то он без наказания свой верх почувствует, воровское отродье!

— Нет, не почувствует, — возразил Билибин и, нацеленно напрягая красные безресничные веки, тихо проговорил голосом, исключающим сомнение: — Замышляйте замыслы, но они рушатся, ибо с нами Бог.

— Ну, до Бога высоко, ему на нас плевать, — запротиворечил со злостью Логачев. — Много он тебе помог, когда ты в танке горел?

— Помог. Оставил в живых. Не дал сгореть.

— Боженька помог? И письмо об этом тебе написал?

— Помог. Именно он. Поможет и нам. Надо готовить сорок пятый. Не смейся, Гриша…

— Хохотать буду до изжоги. Как это готовить? Три года ждать? Ковать победу?

— Роман, какой пророк сказал насчет замыслов? — вмешался Эльдар с сердитым, необычным для него видом и бросил Логачеву: — Подожди хохотать, Гриша! Причин нет! Так какой пророк?

— Исайя, кажется.

— Прекрасно! В моем сердце загорелись угольки гнева, — взъерошенно и театрально-патетически сказал Эльдар, словно насмехаясь над собой. — А я скажу вот что. Лесик — преступник. Он первым нанес удар. Оборона наша справедлива. Ненавижу смрадную банду Лесика и его шпану! Его замыслы кончатся наградой — тюрьмой или смертью.

— Пусть так. А что вы будете делать конкретно? — задал вопрос Александр, считая нужным вступить в общий разговор, который после прихода Малышева задевал и объединял его со всеми.

— Говоришь «вы»? Отъединяете себя? — неприязненно спросил Кирюшкин. — Стоит ли выделяться?

— Я хочу сказать: что мы будем делать конкретно? — резковато уточнил Александр, подчеркивая «мы». — У меня во взводе разведки воевали бывшие уголовники. Там я знал, что делать, и ребята были как ребята. Но здесь не война.

— Здесь тоже война, — поправил с неопровержимой уверенностью Кирюшкин. — Война с тыловыми шмакодявками. Пожалуй, тебе ясно: когда мы воевали, они в тылу огребали гроши и жирели на солдатской крови. Так вот, братцы, — заговорил он негромко, — все наши взбрыкиванья — все равно что морю дождь. Начхать Лесику на наше махание кулаками после драки. Что такое Гоша, всем, конечно, понятно. Гоша — мелочь, блоха. Он всегда ходил с полными штанами, хотя и очищал карманы растяпистых советских граждан. Вся соль в другом. Лесик. Мы теперь знаем почти все. Голуби у Лесика в Верхушкове. Думаю, теперь ни у кого нет сомнений. Так? В общем — план предлагаю такой. Начнем вот с чего. Завтра с утра пошлем кого-нибудь из верных пацанов в Верхушково — проверить, посмотреть, что за дом и сарай между церковкой и прудом. После этого — подготовка к основному. Гришуня и Миша должны подготовить садки с расчетом на двадцать пять птичек. Роману любыми средствами, финансов я дам сколько потребуется, попросить на своей базе для личных, так сказать, целей — перевозка, скажем, мебели и барахла родной тети Моти — попросить транспорт — крытый. Если удастся, попроси «додж», на котором начальство возишь. Не удастся — подумай об удобной тачке. Подробно об этом еще поговорим. Без удобных колес делать нам нечего. — Кирюшкин помолчал, побарабанил пальцами по столу. — Когда все будет задействовано, вечером, часиков в девять, возле дровяного склада на Татарской тихо и без шума садимся в транспорт и едем по Киевскому шоссе в Верхушково. Тебе, Роман, надобно тщательно изучить маршрут, как при выдвижении танков на передовую. Ясно? Так вот, часиков в десять или пол-одиннадцатого будем на месте. Ставим где-нибудь машину в укрытие и в темноте двигаемся к разрушенной церковке. Засекаем дом и сарай. После этого — дело за мускулами и инструментами Миши. То есть без шума и треска взламываем дверь сарая, сажаем голубей в садки, грузимся в машину — и прости-прощай, моя Маруся, боевой привет Лесику. Все понятно? Все ясно? Возражения есть? Уточнения?

Этот план родился в голове Кирюшкина, наверное, в те минуты, когда Малышев сказал, что голуби находятся в сарае у родственника Лесика. Смутная догадка о том, что Кирюшкин задумал что-то свое, мелькнула у Александра, как только Малышев начал водить карандашом по бумаге, обозначая местоположение дома в Верхушкове. Поэтому выслушав, казалось, простое, но в то же время крайне рискованное предложение Кирюшкина, он тут же подумал, что в предложении этом не было озлобленной мстительности, а был сухой и логичный расчет, план действия, на первый взгляд без труда пришедшего решения.

«С ним вместе можно было воевать. Этот парень умеет принимать решения, — подумал Александр и поправил себя через секунду: — Нет, пожалуй, он начал искать варианты, когда стал почему-то зло усмехаться…»

— Ну так как? Будем действовать или есть другие кардинальные предложения? — поторопил Кирюшкин, обегая блестящими глазами сидевших за столом. — Думаем, друга мои, две минуты. Потом голосуем, как всегда: «да» или «нет». Если «нет», ищем другое решение.

— Оказывается, у вас голосование, как в Древней Греции, — заметил Александр иронически. — Не хватает черных и белых фасолин. И кувшинов, куда их бросают, — продолжал он. — Кстати, великому философу Сократу набросали черных и его, невиновного, приговорили к смерти.

— Лесику я вынес бы приговор и без фасолин, — безжалостно проговорил Кирюшкин. — Руки у него по локоть в крови, хотя и прямых улик нет. Но сесть за эту мразь в тюрягу вдвойне идиотизм. Лесик хитер и умен на зло, но глуп на добро. Ну, об этом потом. Как ты? Да или нет?

— Я принимаю этот план.

— Ясно. Логачев? Да или нет?

• Предыдущая
• 35/81
• Следующая