Клара - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 1

• 1/2
• Следующая

Моя профессия заставляет меня разъезжать по всей стране. Я люблю сходить ночью на маленьких лесных станциях, стоять на безлюдной платформе, слушать отдаленные вздохи уходящего паровоза. Леса спят, и эхо гулко катится по просекам, как в пустых коридорах.

Я люблю шагать по темному лесу и слушать его шорохи, сонные вскрики птиц, попискивание куликов на близких озерах, потом шагать по мягкой пыльной полевой дороге и видеть далекие огоньки на косогорах. Летом они кажутся теплыми, осенью мерцают и дрожат на ветру. Тогда Орион всю ночь горит над лесами в черных омутах глухих озер.

Обычно я поселяюсь на все лето до осени в деревне. Каждое утро встаю на заре и целый день брожу по полянам и лугам.

Я испытываю волнение, когда сумерки застают меня вдали от деревни, на покойных лесных озерах. Я вижу, как рождается ночь. Синий густой сумрак и туман ползут из неподвижной чащи деревьев на воду, и озера засыпают. На западе красноватый отблеск еще теплится, светится возле камышей, а с востока быстро надвигается темнота. И в притаившейся студеной воде уже плавают зеленые звезды. Становится сыро и очень тихо. Только иногда, мелькнув мимо угасающей над лесом поздней зари, на озеро со свистом, с плеском садится стая диких уток.

Я люблю проснуться на сеновале, где я обычно сплю, глубокой ночью, почти перед самым рассветом. Мне зябко, я прислушиваюсь и чувствую — в тишине кричат сверчки, к заре похолодало, щели в крыше полны лунного света, и сквозь раскрытый чердак сильно тянет из сада росистой свежестью. Облитый луной, он словно стынет в синем дыму.

Без всего этого, мне кажется, я не могу жить и летом всегда работаю в деревне.

И вот однажды мне пришлось поехать не в деревню, а на юг, в санаторий, отдыхать, на прекрасный юг с его жарой, декоративными пальмами и душными бархатными ночами, где нет ни горького запаха кашии на полянах, ни холодных лесных озер, в которых на закатах бьют хвостами пудовые щуки.

Здесь мне нравится и пленяет только море. Это удивительное зрелище. Утром оно лиловое, гладкое как стекло, над ним подымается легкий парок; днем оно ослепительно нежное, синее, вечером быстро темнеет, на горизонте подолгу пылают огромные пожары и тают дымки пароходов, уходящих в этот огненный закат.

Однако мне было скучно на юге, не хватало тут северных лесов, и был я точно одинок без них. И никак не работалось.

Однажды утром я встал в плохом настроении. Вся палата была залита горячим солнцем, слабый ветерок играл белой занавеской на балконе. Я долго валялся в постели и смотрел на мольберт: вчера начал писать вечернее море. Но этот этюд мне совсем не понравился в то утро, я закурил и подумал сердито: «Надо уезжать, это безобразие!»

Вдруг я услышал будто шелест крыльев, и показалось: что-то черное взъерошенным комом упало за тюлевой занавеской балкона.

Я удивился и вышел на балкон. На перилах сидела нахохлившаяся ворона и одним глазом смело и внимательно поглядывала на меня. С какой целью она прилетела сюда, было неизвестно. Внизу зеленел санаторный парк, пальмы и кипарисы, за ними — море и пляж, усыпанный телами загорающих: везде был солнечный простор.

— Ты зачем? — сказал я, но ворона ничуть не испугалась моего голоса, взглянула любопытно другим глазом и, кивнув мне, произнесла, вроде знакомясь; «Кла-ра!»

Тогда я усмехнулся, подошел ближе, ворона продолжала сидеть на перилах, только опять нагнула голову; и я, протянув руку, погладил ее.

— Ишь ты! — сказал я. — Ты откуда?

«Кла-ра!» — несколько уже недовольно повторила ворона и нетерпеливо тряхнула хвостом. Я засмеялся, указал на дверь и пригласил ее:

— А ну заходи ко мне, если ты не боишься.

Не успел я это сказать, как ворона спрыгнула с перил, отодвинула клювом занавеску и вошла в комнату, стуча по паркету когтями. Я был окончательно удивлен. Паркет оказался так гладко натерт, что ворона, спеша войти, неожиданно поскользнулась, но сейчас же подперлась своим хвостом, как палкой, снова пробормотала с неудовольствием: «Кла-ра!»

Я сразу догадался, что мне надо делать: быстро взял в ванной мыльницу, сполоснул, поставил ее на пол, накрошил хлеба, потом налил туда молока. Глядя на мои приготовления, ворона все с нетерпением трясла хвостом, а раз довольно сердито стукнула клювом по мухе, которая села на пол рядом с мыльницей.

— Ну ешь! — весело сказал я и при этом отошел в сторону, чтобы она не стеснялась. Ворона подошла к мыльнице и стала так мотать в клюве хлеб, что во все стороны полетели брызги молока.

— Как тебя звать? — спросил я.

«Кла-ра!» — ответила ворона с полным клювом хлеба и посмотрела на меня презрительно, точно говоря: «Будто и не знаешь!»

— А, Клара! — обрадованно сказал я, но больше вопросов не задавал, сед на стул и начал наблюдать.

Кончив есть, Клара немного подумала, почесала ногой голову и стала ходить по комнате. Она увидела зеркало, радостно каркнула и прошлась возле него туда и назад, как женщина, которая рассматривает себя. Потом она заметила мой шлепанец возле тумбочки, подержала его в клюве и швырнула под кровать. После этого с хозяйственным видом она оттащила мыльницу к дверям балкона.

— Правильно, наводи порядок! — сказал я и засмеялся.

Клара покосилась в мою сторону и вдруг вспрыгнула мне на плечо. Я замер, ожидая, что будет дальше. Клара повозилась на плече, тихонько ущипнула мою шею и стала что-то шептать мне на ухо.

— Не понимаю, — сказал я растерянно и почувствовал, как она принялась вытягивать за ремешок часы из моего кармана. Часы повисли, сверкая крышкой на солнце. Клара с восторгом каркнула и вытянула голову к часам, будто хотела послушать. Мне показалось: ее глаза блестели от любопытства.

Только тогда я понял, что Клара хотела. Я вспомнил рассказы о том, что вороны, как и сороки, любят блестящие предметы. Я сконфузился и спрятал часы в карман, чтобы она не обиделась. Тогда Клара вспрыгнула мне на голову, потопталась, начала клювом перебирать мои волосы и, сделав какую-то прическу, довольная, спрыгнула на пол, подошла к мыльнице и оглянулась на меня.

«Кр-расота!» — каркнула она.

И я догадался, что она выклянчивала у меня мыльницу.

— Ну, Клара, — сказал я. — А как же я буду бриться?

Клара, наверное, обиделась и тут же заспешила, вышла на балкон. Я в раздумье смотрел, как она летела над санаторным парком, мне было непонятно, откуда здесь появилась эта ручная ворона. Никогда в жизни ручных ворон я не встречал. Они всегда казались мне сердитыми и угрюмыми птицами.

Перед завтраком я пошел на пляж, чтобы выкупаться в утреннем море. Я лежал на теплом песке, слушал шелест волн, нежный звон гальки, которую катала возле берега зеленая морская вода, и думал, что у нас на севере Клара не стала бы такой ручной. Там было лесное раздолье, огромные поля, там она гнездилась на осинах и березах. Как она попала на юг?

Внезапно я услышал рядом с собой разговор. Один из загорающих на пляже говорил другому, чтобы тот не клал запонки и особенно часы на видном месте, так как здесь, в санатории, появилась какая-то ужасная ворона. Она все ворует, вчера на глазах стащила у соседа по столовой булавку от галстука, которую он положил на подоконник.

— Здесь, говорят, дрессировщик в нашем санатории, слышали? — сказал он и назвал мою палату.

— Да он давно уехал, — сказал другой.

И я догадался, каким образом появилась здесь, Клара.

А на следующий день утром опять послышался шорох крыльев на балконе, и я, обрадованный, увидел, как, отодвинув занавеску, моя знакомая Клара процокала по паркету в комнату и, как вчера, здороваясь, вежливо наклонила голову, на всякий случай представилась вторично: «Кла-ра!» — и разрешила себя погладить.

— Доброе утро! — сказал я приветливо. — Можете проходить и завтракать. Вам все готово.

• 1/2
• Следующая