Бермудский треугольник - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 5
- Предыдущая
- 5/65
- Следующая
Со стиснутыми зубами, упираясь локтями в пол, он встал на колени, превозмогая пульсирующую боль в голове, а когда усилием всего избитого тела поднялся, закружилась голова, волнистой спиралью поплыла комната, ноги спутались, сами сделали несколько шагов к двери, не подчиняясь, и он еле устоял, схватившись за косяк.
“Нет, если останусь жив и потом кого-нибудь встречу из них… — прошло в сознании Андрея, и, переждав одышку, он вплотную придвинулся к двери с первым инстинктивным желанием хотя бы проверить, заперта ли она, но не сумел, заслышав бухающие шаги, близкие голоса за стеной. Там шел разговор:
— На, бери, кури. Американские. Сладкие. Чё ж ты, лопух, сучку-то отдал? Хвастал: я бы ее и так и сяк, а чё вышло? Сивенький ее у тебя отобрал и выдрал до крика. Кричала, как недорезанная. И посейчас бы драл в закорки, да менты увезли сучку-то.
— Пошел он на ухо, старшой, падло! Попадет он мне в ночку темную, достану я его без шума. Сам не может, другим не дает, козел!
— Не скажи! Сивенький в этом деле — жох. Он вторую уже. У Останкино в подъезде патлатую разделал. Тоже до крика. У него, должно, штука увесистая.
— Заткни хлебальник, надоел! У твоего сивенького машинка не работает, понял? Импотент он. Пальцы им ломает, волосы рвет, а они орут. Известно тебе, сопля владимирская? Ведет эту тощенькую в комнату, в коридоре и говорит мне: “Хочешь, говорит, за десять баксов я ей грудь оторву, вот этой рукой с живьем оторву”. Я ему баксов не дал, а груденка-то жиденькая у нее, может, и оторвал бесплатно, импотент!
— Ну, с ним ты не ровня! Он вчера одной очередью троих завалил. Импотент, импотент, а стреляет, как зверь. А что до крику, его дело. Он их, комсомольских сук, мучает, а ему приятно. А ты скольких завалил? Одного, что ли? Двоих?.. Еныть твою мать! А мозги-то, оказывается, как студень! На площади мужик лежал. Черепок расколот, а в нем вроде студень с кровью.
— Заткнись, надоел, говорю. Дай покурить по-человечески.
— А я что — не даю? Кури, отдыхай. Сейчас опять за этими самыми поедут. Наверняк — бабы будут. А ты тоже — парень жох. Я тебя уважаю. Сыщика, сыскаря ты уделал, как бог черепаху.
Он держался за косяк двери, слушая голоса с застрявшей спазмой в горле, и отчаянно жалел, что ему судьбой не дано сделать ни одной справедливой автоматной очереди. Ему ясно было, что в милиции действовали по инструкции, суть которой точнее всего заключалась в команде, повторяемой из усилителя БТРа возле Дома Советов: “Пленных не брать, всех на поражение!” Он вспомнил этот зычный приказывающий голос — и, весь настораживаясь, прислушался к приближающемуся шуму и шагам за дверью: по коридору кто-то решительно шел и говорил командным речитативом:
— А ну, орлы боевые, воробьиные перья, покурили, можете идти! Привезли бутерброды и водяру — дуйте-ка подкрепиться! В дверь мятежник не стучал? По сортиру не тосковал? Или штанами обошелся?
За стеной загоготали.
“Это за мной! Значит, снова в ту комнату? По инструкции?..”
И Андрей, облитый испариной и болью в голове, отшатнулся от двери, присел на край нар.
В замке заскрежетал ключ, ветхозаветная дверь рыдающе провизжала, распахнувшись, ударилась о стенку, и вошел человек среднего роста, с усердным начальственным лицом, в очках, в свитере и милицейских брюках, спросил споро и громко:
— Как, Демидов, штаны не обмочил? Или в штаны покрепче постарался? Пошли-ка со мной! В этом доме невесть какой сортир, но для офицеров. В соседнем доме и сортир, и кран водопроводный для серой кобылки. Кроме всего физиологического, морду тебе сполоснуть надо! Разрисовали тебя, как на картине! Пить, небось, хочешь, Демидов? Возьми бутылку, пригодится утопиться! Бери, бери, когда дают, а не морду бьют! Чего молчишь, как немой, Демидов? Вижу, как ты любишь родные правоохранительные органы!
И он бросил пустую пластмассовую бутылку на нары. Андрей молчал, удерживая стук зубов. Он не глядел в лицо этого нового, не замеченного в той пыточной комнате человека.
— Молчишь, Демидов? Вери гуд! Бери бутылку! И — встать! Наручники для тебя все равно, что гамак на кладбище! И так доходяга, ветром свалит! А ну, встать! — скомандовал он грозным рыком и раскрыл дверь в коридор. — Встать! А ну-ка, иди впереди меня! Двигай, двигай ногами, как жених на свадьбе! Впереди шагай и не оглядывайся! Быс-стро, Демидов! — повторил он крепкой глоткой команду на весь коридор и кулаком подтолкнул Андрея в спину.
Коридор был пуст, сумрачен, скипидарно пахло не то лекарством, не то спиртом, из комнаты в дальнем его конце долетали разогретые мужские голоса, хохот, как будто что-то отмечали, праздновали там и, в общем возбуждении перекрикивая друг друга, говорили одновременно. Мимо комнаты надо было пройти, и от одной лишь мысли, что откроется дверь и он снова окажется перед теми людьми в серой и пятнистой форме, Андрея замутило, он непроизвольно ускорил шаги, и тут зачем-то его вторично подтолкнул в спину конвоир, торопя к выходу:
— Шагай ловчей, шагай, удила конские!
Октябрьский полынный воздух поздних сумерек освежающей водой хлынул в лицо Андрея, стянутое засохшей кровью, и он остро почувствовал предвечерний колкий ледок осени, волнующий его всегда, аптечный запах тронутых холодом листьев, жестяным звуком захрустевших под ногами на крыльце. Весь маленький двор, окруженный заборчиком, был в синеватой мгле. За дымными, как тени, березами в переулке кое-где краснели библейские тысячелетние огоньки.
— Чего остановился? Куда смотришь, Демидов? — послышался крик сопровождающего человека в свитере. — Ладно, лови момент, дыши, дыши. Теперь идем-ка сюда, вот сюда в калитку. К одноэтажному дворцу. Здесь в туалете, дверь налево, приведешь себя в порядок. Учти — бежать оттуда некуда. И учти, у меня оружие. Я подожду у калитки. Все, думаю, сказано на славянском языке. Повторять надо?
В нечистой, вонявшей мочой уборной оказался довоенный чугунный унитаз, почерневшая раковина для умывания и, подобно спасительному в пустыне оазису, водопроводный кран, который он повернул трясущейся рукой и, хватая ртом забившую, заклокотавшую, сильно отдающую ржавчиной струю, стал ненасытно пить; давясь, обливаясь, переводя дыхание, он глотал воду алчными глотками, пока не почувствовал тяжесть в животе. Потом, обмывая лицо, саднящую рану ниже левого виска, на щеке, он смотрел на побуревшую воду в раковине и мучительно пытался предположить, куда поведет его через минуту этот человек в свитере, и не мог сообразить, что надо сделать сейчас, отбрасывая возможность побега во дворике, когда он выйдет из уборной: ему не хватило бы на это сил. Он, ощупью ступая, спустился по ступеням в вечернюю мглу дворика. Возле калитки темнела фигура, часто загоралась, рдела искра сигареты, затем описала к земле дугу, погасла, и крепкий голос позвал с командной ноткой:
— Давай ко мне, Демидов!
Андрей подошел. Человек в свитере спросил:
— Все в порядке? Физиономию умыл? Легче малость? Можешь не отвечать. До легкости далеко. Курить хочешь?
— Не курю, — выговорил с насмешливой благодарностью Андрей, пересиливая неимоверное желание взять сигарету, вдохнуть запах серы от зажженной спички, ощутить сладко-терпкий вкус дыма.
Они стояли у калитки между двумя двориками, человек в свитере не подавал команду, не торопил Андрея, думал о чем-то.
— Так, Демидов, так, — заговорил он сбавленным тоном, и в стеклах очков, обращенных к дому милиции, пробежали световые блики от вспыхнувшего электричества в окне угловой комнаты. — Значит, Демидов, Андрей Сергеевич, являешься журналистом, как я узнал из твоего удостоверения? — заговорил он быстрее, с недоверчивостью. — Что-то знакомая мне фамилия. Может, читал, а может — нет. А есть вот такой художник очень известный — Демидов. В Третьяковке видел… Я живописью интересуюсь. В газетах давали его портреты. Се-ерь-езный господин… Вы, как журналист, знаете такого однофамильца, Андрей Сергеевич? Слыхали? — спросил человек в свитере, переходя непоследовательно на “вы”, и Андрею послышалось некоторое выпытывание в его вопросе. — Хорошая у вас профессия, но талант иметь надо, верно говорю?
- Предыдущая
- 5/65
- Следующая
