Клуб грязных девчонок - Валдес-Родригес Алиса - Страница 20

• Предыдущая
• 20/77
• Следующая

Больше всех было бы жаль Сару – громкоголосую подружку из Майами, которая смешит меня сильнее, чем другие. Я не считаю Сару привлекательной. Никогда не смотрела на нее с этой точки зрения и не буду впредь. Но не могу рассказать ей о себе. Судя по всему, Саре не нравятся нетрадиционалы: она пару раз упоминала об этом открыто и сотни раз шутила по поводу таких, как я. Вы удивитесь: почему я держу ее в подругах, раз она не любит мне подобных? Я отвечу – у нас с ней много общего: долгая дружба – мы вместе пили кофе, чай и вместе мечтали, у нас одинаковое чувство юмора, наши семьи похожи, ее сыновья мне словно дети. Не думаю, что стоит противопоставлять наши предрассудки. И не хочу ненавидеть подругу за узость взглядов – лучше спрячусь от ненависти Сары и стану наслаждаться ее смехом. Я не могу себя раскрыть. Иначе лишусь Сары. И, может статься, работы.

Впервые я полюбила Шелли Мейерс. Я жила тем, что смотрела на нее. Но не призналась. Не смогла, даже не представляла, как это сделать. Мне всегда нравился определенный тип женщин. Второй стала Лорен Фернандес. Обе красивые, с беспорядочно торчащими в разные стороны жгутиками темных волос и большими сердитыми глазами. И у той и у другой крепкие бедра и ноги, решительная, уверенная походка. Селвин похожа на них. Я иногда воображаю, что она – Лорен. Селвин не знает об этом и не должна узнать. Это сломает ее. Ведь Селвин такая хрупкая. Кажется на вид грубоватой, однако, это не так. Она эмоционально хрупкая, как бывает только у творческих личностей. Я называю ее стеклянной бумагой, которая сломается от сильного дуновения ветра. А она называет меня морской водорослью. Эти имена мы шепчем во тьме, когда никто другой не слышит их. Стеклянная бумага и водоросль.

Цветы водоросли надо мной, подо мной и во мне. Не ожидаю, но ощущаю вкус водоросли на языке, когда во мне взрывается свет / Свет стеклянной бумаги, которая переливается тысячами «да».

Селвин читает дальше, но неожиданно умолкает. Публика хлопает, свистит, несколько поклонниц срываются с мест и выскакивают на сцену, стараясь коснуться ее руки. Я не ревную. Это ее ученицы. Я знаю Селвин – она не изменяет. Это от нее я впервые услышала шутку: «Что приводит лесбиянку на второе свидание? Окольная дорога». Мы вместе почти год и прячемся, как подростки: долго кружим, пока не попадем в ее дом в Нидхэме. Селвин звонит мне по сотовому и ждет, когда я скажу, что соседи напротив закрыли ставни. Только тогда она выскакивает из-за угла, чтобы проскользнуть в мое аккуратное белое парадное на Бикон-Хилл. Я думала о Селвин, когда покупала плед, думаю только о ней, заходя в бакалейную лавку за картофельным салатом, который сама никогда не ем, и когда поливаю цветы, ведь это она убедила меня поставить их на подоконник для душевного равновесия и ради кислорода. Селвин, и только Сел-вин стоит в центре любого моего решения – девушка с крепкими ногами и узкими ладонями.

Мы жили бы вместе, но я не могу себе этого позволить, а Селвин терпелива и не настаивает. Повторяет: зеленому побегу нужно долгое время, чтобы превратиться в могучий дуб. Она добрая и великодушная – никогда не звонит мне на работу, если я перед этим не посылаю сообщения на се пейджер. И не смотрит на меня как не следует на людях. Вот на какие выверты я обрекаю Селвин, когда она хочет рассказать о своей любви, вот через что заставляю ее пройти. Такие травмы я наношу Селвин постоянно, каждый день, но она возвращается снова и снова и требует еще. Вот какие отношения у Элизабет Круз и Селвин Вуминголд. Вот как выглядит любовь с моего насеста на лезвии бритвы.

Вдело вступило джазовое трио. Селвин подписала несколько автографов, улыбнулась в несколько объективов и посмотрела в мою сторону. А затем подала сигнал – почесала левую бровь, что означало: нам пора встретиться в машине. Я дала ей время уйти и следила, как она несет свое тело пантеры, выждала долгую, нелегкую минуту, а затем сама проскользнула по лестнице, ведущей в холодную ночь. Миновала Массачусетс-авеню, повернула за угол и почувствовала себя так, словно на меня смотрели глаза всех ночных гуляк на Сентрал-сквер. Но это, конечно, было не так. В шарфе, очках и длиннополом пальто я выглядела такой же придурочной, как все остальные в этом самом густонаселенном шизиками месте мира. Машина стояла в нескольких кварталах, в переулке у Женского центра, где я впервые услышала, как Селвин читает свои стихи. Я шла, но краем уха различила шаги за спиной. Ничего особенного – мало ли кто здесь ходит.

Когда я приблизилась к машине, улица была пуста. Селвин прислонилась к фонарю и смотрела на меня. Она улыбалась, стеклянная бумага, женщина-пантера. Такая красивая. Я улыбнулась ей в ответ. Мне хотелось броситься на нее, мять, словно батон хлеба, проглотить. Хотелось расцеловать. Я оглянулась и никого не заметила. Так подействовала сегодня на меня ее поэзия – я ощутила в себе жизнь. И не совладала с собой – дала волю чувствам, решила: будь что будет, а там посмотрим. Кинулась вперед, заключила ее в объятия и запечатлела на губах поцелуй. Селвин была удивлена, поражена, но не смутилась. У нее никогда не возникало с этим проблем. Будь по ее, мы бы гуляли по улицам рука об руку, не обращая внимания на возмущенных родителей, которые уводили бы от нас в сторону своих чад. И ходили бы в кино, как обыкновенные люди.

– Это за что? – спросила Селвин, поглаживая меня по плечу.

– За то, что ты – это ты. И за то, что ты моя.

Я снова ощутила себя девчонкой – глупой, смешливой, готовой танцевать посреди улицы. Но здесь, в Кембридже, в Бостоне, уж слишком прохладно, пробирает до костей, вы согласны? Селвин притянула меня к себе и снова поцеловала. Теплая, мягкая женщина – и моя. Но мы не успели закончить, как я услышала голос. Не мой, не Селвин, но знакомый.

– Лиз Круз?

Я отстранилась от Селвин и повернулась на голос. Передо мной стояла Эйлин О'Доннел, ведущая колонку сплетен «Бостон гералд» и частая гостья на передаче, где я выступаю соведущей.

– Мне показалось, что это ты, – произнесла она с улыбкой, слишком широкой для ее небольшой, заостренной к макушке головки. – Знаете, зашла на выступление: хотела получить представление, кто такая Селвин Вуминголд, – ведь ваша фамилия произносится так, через «у»? Здорово, Селвин… по-настоящему трогательно. – Слова исходили изо рта вместе с отвратительными выдохами пара: О'Доннел бежала по холоду и теперь у нее перехватило в груди.

– Эйлин… – проговорила я. Я просила, умоляла ее глазами.

– Рада видеть тебя, Лиз. Ты как? – Я не ответила. – Где приобрести какую-нибудь из ваших книг, Селвин? – спросила О'Доннел, и Селвин, эта девушка-волчица, взглянула на нее с теплым чувством натренированного бойца. – Буду с вами откровенна, девчушки, – продолжала Эйлин, – я ходила на чтение и на прошлой неделе, а потом следовала за вами до самого Нидхэма. У тебя там приятный домик, Сэл, неплохо живешь для поэта. Двадцатичетырехлетняя поэтесса, только что окончившая Уэллесли. Я справилась по Интернету: ты, оказывается, преподаешь в Симмонс-колледже. Заведение только для девушек или что-то в этом роде?

– Отвали, – буркнула Селвин.

– Вот это уже не похоже на поэзию. Что это такое? Хайку?[71]

Селвин забрала из моей руки ключи от машины, открыла пассажирскую дверцу и втолкнула меня внутрь.

– Залезай!

Я онемела, окоченела, еле двигалась и испытывала ужас при мысли о том, что собиралась предпринять Эйлин. Селвин устроилась за рулем и сорвалась с места. До самого ее дома мы не проронили ни слова.

– Не бери в голову, – наконец сказала она, сделав бесполезную попытку выглядеть беззаботной. Я заметила на ее глазах слезы. – Ну, пожалуйста, Элизабет, – теперь Селвин казалась маленькой девочкой, какой была только в детстве, – не обращай внимания.

Селвин проводила меня в дом, приготовила чашку горячего шоколада и принесла мои пушистые тапочки и халат с изображением Снупи. Сделала массаж и спела американские колыбельные, с такими грустными словами, что вообще непонятно, как родители решаются петь их детям. Погладила по волосам, уложила в кровать, укрыла, словно мать, и поцеловала в лоб.

• Предыдущая
• 20/77
• Следующая