Три черепахи - Шмелев Олег - Страница 25

• Предыдущая
• 25/60
• Следующая

— Тоже правильно, — одобрил Басков. — Вообще-то он вам нравился?

Зыков прикрыл ладонью рот, чтобы скрыть ухмылку.

— Так ить он не девка, товарищ майор. — Но жили-то дружно?

— Душа в душу!

Басков встал, прошелся в узком пространстве между сервантом и столом.

— По-моему, вы его не очень-то одобряли, а, Константин Васильевич?

— Не томите, товарищ майор. Не живой уж Андреич, что ли?

— Почему решили?

— Да вы так об нем… как про бывшего…

— Жив Андреич, но состояние неважное. В дорожную катастрофу попал в Москве.

Басков сознавал, что Зыков ему не верит. Самому наивному из наивных ясно: с чего тут станут обыскивать комнату человека, если он пострадал от городского транспорта? Но Зыков сделал вид, что поверил.

— Здоровья ему.

Басков поглядел Зыкову в глаза и снова спросил: — А все же, Константин Васильевич: почему вы его не одобряли? Ну не во всем, а иногда…

Зыков опять упер руки в колени и набычился — видно, в такой позе ему легче было обдумывать важные вопросы. Но на сей раз заговорил он без нарочитой солидности, даже с некоторой игривостью: — Малахольный малость.

— Например?

— Ну касательно баб взять… Не увлекался?

— Какой там! Он пятью годками меня постарше, тут особо уж не пожируешь… Да не в том смех, — В чем же?

— А вот ходит к нему рыжеватенькая, молодая еще, не боле тридцати, и все при ей… Одно — в очках, и зовут чудно — Агриппина, а щечки-губки — аленький цветок…

Зыков с таким нарастающим смаком излагал предмет, будто сам распалялся от собственных описаний, но Басков вдруг почувствовал фальшь. Все эти зыковские «ить», «може», «спытывать» отдавали специальной нарочитостью. В Ленинграде человек живет уже семь лет и до этого, надо полагать, не в глухой деревне обитал, прибыл-то сюда из Пскова и работает на железной дороге, где не по-таковски разговаривают, — как же тут деревенский лексикон сохранить?

— Простите, Константин Васильевич, вы сколько классов окончили? — спросил Басков.

Прежде чем ответить, Зыков с каким-то новым вниманием посмотрел на Баскова и, вероятно, разобрал подспудное значение вопроса: отчего и для чего он за-дан? Дальше он свою речь поддельными простонародными завитушками украшал уже не столь густо.

— Семь, а что? — сказал Зыков, потеряв всю смачность голоса.

— Ничего, так просто… Ну и что этот аленький цветочек?

Зыков словно уж забыл, о чем шла речь. Помолчав/ он продолжал без всякой охоты, как досказывают конец анекдота, который, оказывается, давно известен слушателю.

— Ну что… Ходила она, ходила… «Ах, Игорь Андреич! Вы такой хороший, Игорь Андреич!.. Вы себе цены не знаете, Игорь Андреич!» А он ей все стишата читал…

Басков счел, что пора кончать разговор, и встал.

— Ну я пошел. Спасибо за содействие. Может быть, мне понадобится еще раз встретиться с вами.

— Мы всегда рады, милости просим.

По пути в райотдел милиции Басков испытывал чувство какого-то неопределенного недовольства собою, словно начал работу и бросил ее, не завершив.

Старший лейтенант Шустов, встретив его у себя в кабинетике, предложил пойти перекусить.

— Подожди. Давай покурим, — отказался Басков, — Не так чего-нибудь? — спросил Шустов. Басков закурил, походил вдоль стола и сказал: — Ты быстрей меня сообразил про костюмчики, С разного плеча, верно?

— Абсолютно.

— Зыков намекнул — мол, Шальнев в прежние годы мог иную комплекцию иметь. А два костюма совсем новые. Финского производства. А давно ли у нас финские костюмы появились?

— Ну, может, лет десять…

— Но эти-то явно не десять лет в шкафу висят.

— Точно. Фасон модный. Басков спросил: — У тебя магнитофон есть?

— Найдется.

— Одолжи, пожалуйста. И кассет штуки три. Шустов достал из сейфа портативный магнитофон и кассеты.

— Не дают мне покоя костюмы эти, — сказал Басков. — Пойду к Зыкову, пока он не остыл… А ты, будь другом, узнай, работал Зыков двадцатого июля и в какую смену…

Зыков вроде бы и не удивился такому скорому возвращению Баскова, однако вид у него был настороженный.

Басков поставил магнитофон на стол, сел в пододвинутое Зыковым кресло и сказал озабоченно, как бы приглашая хозяина разделить эту озабоченность: — Не пойму я одну штуку, Константин Васильевич.

— А чего? — с готовностью отозвался Зыков.

— Не сосед ваш носил эти костюмчики, которые новенькие.

Зыков промолчал.

— Давайте начистоту, Константин Васильевич: были гости у соседа?

— Были, — вздохнув, ответил Зыков.

— Это их костюмы? Зыков кивнул головой.

— В них и приехали.

— Почему сразу не сказали?

— Да ведь оно знаете как — путаться кому охота?

— Почему путаться? Во что? Или подозрительные гости были?

— Зачем! — возразил Зыков. — Полярники они.

Это было сказано горячо, но Басков уловил фальшь в тоне Зыкова и почувствовал недоверие к нему, даже некое подозрение шевельнулось у него. Но на каком основании можно подозревать Зыкова в чем-то противозаконном? Нет таких оснований. Одна интуиция, нечто из области парапсихологии, а парапсихологию Басков, хоть убейся, за науку не признавал, не боясь заслужить репутацию отсталого и даже темного человека у тех, кто тотчас захлебывается от восторга перед всякими новомодными идеями, едва они являются на свет. Правда, Зыков соврал, когда ему показывали костюмы, но этого еще недостаточно, чтобы зачислять его в категорию подозреваемых.

И все-таки Басков не верил Зыкову. А Зыков, видно, почувствовал это еще гораздо раньше, чем Басков задал ему прямой вопрос, уличавший его во лжи. Стало быть, не имело смысла маскировать истинное свое отношение к нему, тем более что Басков и с самого начала не очень-то старался притворяться лучшим другом Зыкова. Такова уж дана ему натура; он всегда оставался вежливым и корректным даже с самыми несимпатичными ему людьми, так или иначе причастными к преступлениям, но быть артистом, разыгрывать роль отца и благодетеля не умел и не хотел. В раскрытии преступлений Басков не придавал никакого значения личному обаянию дознавателя, целиком полагаясь на неопровержимость твердо установленных фактов…

Молчание становилось тягостным, и Басков его нарушил.

— Вы меня извините, Константин Васильевич, — сказал он, — покажите ваш паспорт. Для порядка надо.

Эта просьба возникла не по наитию — о паспорте Басков подумал, еще когда только входил в квартиру и увидел открывшего дверь Зыкова. Само слово «паспорт» как бы напрашивалось быть кодовым названием дела, если бы такие названия употреблялись в угрозыске для дел официально, а не только в рабочем обиходе среди инспекторов, прибегавших к ним для краткости: именно паспорт, обнаруженный в кармане у Шальнева, послужил тем коконом, из которого Басков тянул свою нить — путеводную, как он надеялся.

Реакция Зыкова на вполне безобидную просьбу оказалась для Баскова неожиданной. Зыков расстегнул суетливыми пальцами две пуговицы на рубахе, словно ему стало душно, и вдруг громко запричитал: — Господи, вот беда! Нету паспорта, пропал! Неведомо как, а пропал!

— Когда пропал? — как можно спокойнее, чтобы вселить спокойствие и в Зыкова, спросил Басков.

— Да кабы знать! — Зыков вскинул руки выше головы. — Года два, считай, не лазил в шкатулку, не нужон был… Зачем он, паспорт? В полуклинику не хожу, здоровый… По санаториям не разъезжаю…

Зыков опять начал коверкать свою речь.

— Подождите, — остановил его Басков. — Два года вы в шкатулку не заглядывали, где паспорт лежал, да?

— Точно так. А може, год.

— А когда же заглянули?

Зыков лишь секунду помедлил, соображая, а потом ответил убежденно: — Да на той неделе. В среду… Верно — в среду. Басков чувствовал, что он говорит правду, и задал следующий вопрос без всякой задней мысли: — Зачем же паспорт понадобился?

Но этот вопрос, еще более нестрашный, чем просьба предъявить паспорт, оказал на Зыкова странное действие. Он перестал причитать, улыбнулся — явно деланно — и ответил с задушевностью, которая никак не подкреплялась настороженным выражением его прищуренных глаз, настолько прищуренных во все время их разговора, что Басков до сих пор не сумел еще определить, какого они цвета.

• Предыдущая
• 25/60
• Следующая