Три черепахи - Шмелев Олег - Страница 21

• Предыдущая
• 21/60
• Следующая

— Ха-ха-ха! — слышу за стеной знакомый голос. — Посмотри на свою рожу, красавец! Опух весь от пьянства.

Игорь молчит. А она продолжает: — Вот что, друг. С Тоней вам не жить, и сына тебе воспитывать я не позволю. Так что давай по-мирному, без шума. Развод устроим быстро, это я на себя беру. А мы в Москву переезжаем. Давай-ка вещички соберем.

Я надела халат, иду к ним.

— В чем дело, Нина Матвеевна? Что здесь происходит?

Она в пустой чемодан платья Тонины кидала, разгибается и говорит: — А тебе надо меня благодарить — от, уголовника спасла, от рецидивиста. — Смотрю, Игорь сидит на стуле, голову руками обхватил и качается из стороны в сторону. Так мне его жалко стало! — По какому праву вы нами командуете? — говорю ей.

— Молчи, тебя не спрашивают! — орет она на меня. — Притон завели? Не выйдет!

Закрыла чемодан, и ушла, и дверью так хлопнула, что со стола вилка упала…

Дальше все произошло в точности, как постановила Нина Матвеевна. У меня тогда не укладывалось в голове, что дружную в общем-то семью, мужа и жену, которые друг друга любят, может кто-то разлучить, разбить, хотя бы и такая особа, как Нина Матвеевна. Но, видно, чего-то я не понимала, да и сейчас не понимаю.

Положим, ко всему еще добавилось, что Игорю новый редактор вынес строгий выговор с предупреждением, запретил делать снимки. Но это же чепуха, при чем здесь семья? Да только я и не подозревала, что Тоня смотрела на все глазами матери, а собственного мнения уже не имела.

Мы с Игорем ничего раньше не слыхали, а между прочим, Тоня-то прекрасно была осведомлена, что мать ее на повышение идет и должна переехать в Москву.

Ну а дальше все совсем печально.

От воспаления легких умерла в октябре пятьдесят седьмого года Матрена.

Игорь стал пить очень часто, и в редакции ему предложили подать заявление — по собственному желанию. Он уволился.

Я ждала ребенка. По расчетам, роды должны быть где-то в конце февраля — начале марта. А Игорь вдруг собрался в Ленинград. Жить и работать там.

Я плакала, но он успокоил: устроится, обживется, а как мне настанет срок рожать — обязательно приедет. Так оно и было.

— Дочку вашу как зовут? — спросил Серегин после долгой паузы.

— Люба.

— В институте, вы сказали, учится?

— Да, в текстильном, на четвертом курсе. Сейчас у них трудовой семестр, в Калининской области со стройотрядом работает.

— Она об отце не знает?

— Мы с Игорем решили — лучше сказать, что он китобоем был, утонул на промыслах.

— Не баловала вас жизнь. — Ольга Андреевна расправила плечи и улыбнулась.

— Ну что вы, Анатолий Иванович! Грех жаловаться.

— Счастливый характер… Ну а Игорь общался с сыном-то?

— Я же говорю: они даже от фамилии его отказались. И денег не брали, и к Юре запретили ездить… Из далека иногда видел… Приедет из Ленинграда ко мне в отпуск или так, потом в Москву чуть не каждый день. Ждет у дома, караулит за углом… Когда увидит, а когда не повезет…

— Да-а, дела… Она проводила его и шофера Юру до машины.

На прощанье Серегин сказал: — Я скорей всего уеду на днях к себе в Сибирь, но теперь уж нам так надолго терять друг друга из виду не надо бы.

— Мне тоже так кажется, Анатолий Иванович. Он сел в машину рядом с шофером, опустил стекло.

— Басков вам скажет, когда можно будет увидеть Игоря.

— Спасибо.

Чтобы время не пропадало зря, Басков по дороге от дома Ольги Андреевны Шальневой до железнодорожного вокзала заехал в горотдел милиции и позвонил Марату Шилову — велел узнать адрес Юрия Игоревича, Антонины Ивановны и Нины Матвеевны Мучниковых, а если есть телефон — то и номер телефона. Он почему-то твердо был уверен, что они живут вместе, хотя для такой уверенности не было никаких оснований, кроме тона Ольги Андреевны в тот момент, когда она говорила о Мучниковых. Вторым пунктом Басков продиктовал Марату связаться с Ленинградом и уточнить адрес Игоря Андреевича Шальнева, который, по предварительным данным, прописан в доме на Суворовском проспекте.

Так что, приехав на Петровку в пять часов пополудни, Басков освободился от невольного чувства подчиненности перед старшим, которое хотя и не очень-то тяготило его, но все-таки мешало и слегка раздражало, как раздражает человека надетый не по погоде лишний свитер или плащ.

Басков сел за стол, закурил и сочинил в уме первую свою деловую фразу, чтобы, как он выражался, не начинать разговор со здоровья.

Набрав номер, он после третьего гудка услышал бодрый, густой, среднестатистически приветливый женский голос: — Вас слушают!

Басков знал по опыту, что такой безлично-приветливый голос тут же меняется в ту или иную сторону — в жесткую или мягкую, — как только его обладателю становится известно, кто на другом конце провода.

— Здравствуйте, — сказал Басков. — Это Нина Матвеевна?

— Да. С кем я говорю?

— Это майор милиции Басков. Беспокою вас по вопросу, касающемуся вашего бывшего зятя, Игоря Андреевича Шальнева. Но вы не волнуйтесь, никаких неприятностей для вас лично тут нет.

Рычаг переключения голосовых связок сработал автоматически.

— Я и не волнуюсь. Он что, не алименты ли от сына получать захотел? — с надменной жесткостью спросила Нина Матвеевна.

— Ну что вы! — сказал Басков и с удивлением отметил, что в точности, вплоть до интонации, повторил любимое восклицание Ольги Андреевны. И, кашлянув, тоже изменил тон: — Но дело действительно касается его сына. Мне нужно задать ему один вопрос, всего один.

На этот раз рычаг как будто скрипнул и перевелся в другую сторону.

— При чем здесь Юра? Он отца в глаза не видел, он за него не ответчик.

— Понимаю. Но мне надо увидеть вашего внука. Он в Москве?

— Да, в Москве,

— Вечером я могу застать его дома?

— Вы обязательно должны его видеть? А по телефону разве нельзя?

— Можно, конечно, но лучше… — Басков оборвал себя, подумал и сказал: — Впрочем, вы правы… Будьте любезны, дайте мне его рабочий телефон.

Голос Нины Матвеевны, не теряя своего привычного напора, сделался почти нежным: — Прошу вас, не звоните на работу. Он там недавно… Его еще плохо знают… Он очень нервный… Должность ответственная… Это же внешнеторговая организация.

— Ну хорошо, — согласился Басков. — Когда он придет домой?

— Он на машине… у нас «Жигули»… — Нина Матвеевна заговорила быстрее и с прежней уверенностью: — Так что я позвоню, скажу, чтобы не задерживался.

Басков обратил внимание на то, что она произнесла «задерживался» вместо «задерживался», и в душе подивился, сколь крепко может сидеть в человеке какой-нибудь нелепый порок произношения, приобретенный черт знает когда и где, но в один момент снимающий с человека даже самым тщательным образом наведенный многими годами городской лоск. И ничего тут зазорного нет. Это как метка на лапе у окольцованной птицы — по выбитым там буквам и цифрам можно узнать, откуда прилетела…

— Значит, когда я могу застать? — спросил он.

— Я-то должна на фабрику ехать… Просят выступить перед работницами как ветерана Великой Отечественной. — Рычаг переключился на «возвышенно». — Я на пенсии… Персональный пенсионер… Но от жизни народа не отрываюсь, дорогой товарищ…

— Басков, — скучным голосом подсказал он.

— Да, товарищ Басков… Так мне, может, лучше отменить?

— Нет-нет, — испугался Басков. — У меня к вашему внуку всего один вопрос. Самый простой… И ответить на него может только он сам… Не беспокойтесь, все будет в порядке.

— Надеюсь… Так я сейчас с ним свяжусь.

— Благодарю. Я приеду в восемь. Будьте здоровы. — И Басков повесил трубку, не дожидаясь ответного пожелания.

Он попробовал покритиковать себя за крайне необъективное, неприязненное отношение к этой Нине Матвеевне, которую он совершенно не знал и никогда не видел. Но эта его попытка, подобно самокритике людей, выступающих на общих собраниях, была явно формальной и притворной. «А за что, собственно, я ее должен любить?» — спросил себя Басков и бросил это пустое притворство.

• Предыдущая
• 21/60
• Следующая