Момент истины (В августе сорок четвёртого) - Богомолов Владимир Осипович - Страница 56
- Предыдущая
- 56/101
- Следующая
Оправдываться не следовало, однако начальник контрразведки не удержался:
– Товарищ Сталин, поверьте, делается всё возможное.
– Не уверен! – Остановясь, Верховный быстро обернулся, не поднимая, однако, взгляда от ковровой дорожки. – И потом, что значит – делается?.. Нас не интересует процесс розыска сам по себе, нам необходим результат!.. Замечу также: мы вас не ограничиваем – делайте и невозможное!..
Помедля несколько секунд, он с неприязнью посмотрел на стоявших возле дверей и строго спросил:
– Сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними?
И пошёл дальше, в глубь кабинета.
Воцарилась напряжённая тишина. Начальник контрразведки посмотрел на своих коллег, те, в свою очередь, – на него.
– Я спрашиваю, сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними?! – поворачиваясь у противоположной стены и повыся голос, нетерпеливо повторил Верховный. – Минимально!.. Они должны быть обезврежены до сосредоточения в тылах фронта танковых и механизированных частей, которые туда уже начинают прибывать!
– Минимально?.. Сутки, товарищ Сталин, – после некоторой паузы сказал Нарком внутренних дел.
Из троих вызванных он был наиболее авторитетен для Верховного, причём не нёс прямой ответственности за дело «Неман». Он понимал, что Сталина ещё более устроил бы срок покороче, например «несколько часов». Но «несколько часов» был бы нереальный срок, а Верховный не терпел ничего нереального.
«Сутки» представлялись Наркому оптимальным ответом, но, назвав этот срок, он напряжённо, не без опаски ожидал реакции Верховного, зная, что она, как и повороты в мышлении Сталина, нередко оказывалась весьма неожиданной. Так случилось и на сей раз.
– Почти месяц не могли поймать, а теперь за сутки поймаете… – с язвительной усмешкой и как бы сам удивляясь заметил Сталин. – Ну, ну…
И не будучи профессионалом, как трое вызванных, он понимал, сколь малореален названный срок: с не меньшей вероятностью, что разыскиваемые окажутся пойманными в ближайшие сутки, их могли не поймать и через недели. Однако малореальные «сутки» Верховного вполне устраивали; этот срок соответствовал интересам дела, интересам успешной подготовки важнейшей стратегической операции, и потому все остальные соображения были второстепенными.
Он вернулся из дальнего конца кабинета и, остановясь перед начальником военной контрразведки и глядя ему в глаза жёстким, тяжёлым, пронзительным взглядом, тем самым взглядом, от которого покрывались испариной, цепенели и теряли дар речи даже видавшие виды, презиравшие смерть маршалы и генералы, холодно осведомился:
– Вы всё поняли?
– Так точно…
– Посмотрите и запомните… – Сталин повёл глазами в сторону больших настенных часов. – В вашем распоряжении сутки… Если в этот срок с ними не будет покончено, – он указал рукой на покрытый зелёным сукном угол длинного стола, где лежала справка по делу «Неман», – если в течение суток не будет пресечена утечка особо секретных сведений… все виновные – вместе с вами! – понесут заслуженное наказание!
Он перевёл свой впечатляющий взгляд на обоих наркомов – мол, вас это тоже касается! Их подавленные лица и даже фигуры выражали виноватость и максимальную преданность. Они знали, что «понести заслуженное наказание» в устах Верховного означало не только отстранение от должности… Правда, иногда эти слова оказывались всего-навсего угрозой, но кто мог заранее точно предугадать, чем они окажутся в данном конкретном случае?
Между тем Сталин, уже не видя наркомов, опять снизу вверх в упор смотрел в зрачки начальнику контрразведки.
– Вам будет оказана любая потребная помощь, но личная ответственность за вами!.. Идите.
Это «Идите» и предупреждение о личной ответственности относилось непосредственно к начальнику военной контрразведки, но и оба наркома вслед за ним торопливо вышли из кабинета. Они хорошо знали, что Верховный любит, чтобы все его распоряжения, указания и даже советы претворялись в жизнь сейчас же, выполнялись без малейшего промедления.
Впрочем, иной образ действий и не допускался.
57. Письма августа 1944 года
«Дорогая мамочка!
Извини, что не писал целый месяц – совсем не было времени. Зато уж сейчас постараюсь.
Мы ушли далеко на Запад и находимся сейчас на территории бывшей Польши. Таким образом, я попал за границу.
Население здесь поляки и белорусы, но все они так называемые «западники», люди забитые, отсталые, не по-нашему односторонние. За месяц ни в одной деревне не встретили человека, который бы окончил больше трех-четырех классов. Наш русский народ куда культурнее.
А внешне: одеваются в основном лучше нас. В хатах обстановка городская, вместо лавок обычно стулья. Девушки щеголяют в шелковых платьях по колено и в цветастых, из хорошей материи блузках. Мужчины, даже крестьяне, носят шевиотовые костюмы, сорочки с отложными воротничками и «гапки», что по-польски означает фуражки. На груди обязательно крестик, возле каждой деревни – огромное распятье с Исусом Христом, а в хатах – блохи, клопы, тараканы. Стараемся там не ночевать.
Неравенство. Один дом – двухэтажная каменная вилла с остекленными террасами, мягкой мебелью, коврами, паркетом и картинами в позолоченных рамах. И тут же рядом – жалкая хатенка, выбитый земляной пол, низкий потолок, затянутый паутиной, голые стены. В деревянном корытце – люльке – грязный, чахлый ребенок. Полно мух, не говоря уже о других насекомых.
Люди здесь в основном прижимистые, как и все, наверно, собственники. На все один ответ: «Вот если бы вы приехали на три дня раньше, мы бы вас угостили!» Самое ходовое слово – «кепско», что означает «плохо».
Леса здесь красивые, густые, так называемые пущи, много птиц. А поля забавные – узкими полосками, наверно, как у нас до революции. В садах полно яблок и груш, но поесть просто нет времени, да и просить неохота.
Середина августа, а жара будто в июле. Здесь не бывает морозов, как у нас. Говорят, зимой тоже слякоть. Так что и люди, и природа, и климат любопытные, но какие-то чужие. У нас лучше. Вы себе даже не представляете, как хочется чего-нибудь нашего, московского, довоенного: гречневой каши с маслом, или окрошки с квасом, или мороженого «эскимо». Не хватает даже трамвайной ругани.
В новой части я немного освоился, и настроение стало получше. Правда, спать удается очень мало, и подчиненных поубавилось, так что приходится много бегать самому. Зато люди меня окружают замечательные, а командир наш вообще необыкновенный человек.
Зря ты, мама, волнуешься. Чувствую я себя превосходно, о ранении и контузии вспоминаю, только когда получаю твои письма.
Хорошо было бы, если бы прислали пару книг или какие-нибудь журналы. Выпадет свободная минута, а почитать абсолютно нечего.
Привет всем. Будьте здоровы.
Целую тебя и бабушку.
Направление нашего движения – Восточная Пруссия!
Если цела коробочка с леденцами, о которой ты раньше писала, тоже пришли».
«Дорогой сыночек, Андрюшенька!
Пишем тебе с бабушкой каждую неделю и как камушки в море бросаем – ни привета, ни ответа. Почему ты молчишь, почему так редко отвечаешь? Когда у тебя будут свои дети, ты поймешь, что это просто жестоко.
Каждый вечер отмечаем на карте продвижение наших войск и стараемся угадать, где же ты сейчас.
В пятый, наверно, раз просим тебя сообщить о состоянии твоего здоровья. Как, сынок, себя чувствуешь? Не мучают ли тебя головные боли, меньше ли теперь заикаешься, как пораненная нога?
Кормят ли вас регулярно? Анна Петровна сказала, что, когда идет наступление, кухни отстают и бойцам приходится туго. Так ли это? Может, нужно срочно собрать тебе посылочку с продуктами? У нас сейчас достаточно овощей, и мы вполне можем обойтись без того, что получаем по карточкам. Напиши обязательно, не стесняйся.
Затемнение еще не сняли, но настроение у всех приподнятое: ведь вы вышли на границу, до Германии – рукой подать. В Москве каждый день салюты, на днях было три, а как-то еще раньше – целых пять.
И рядом горе… Вчера встретила у Белорусского вокзала Машу Терехову, стояли с ней на площади и плакали. В вашем классе еще две похоронные: под Севастополем погиб Сережа Кузнецов, а в Белоруссии убили Милочку Панину.
Сережу я знала мало, а Милочку помню еще первоклашкой, когда она жаловалась мне, что ты дергаешь ее за косички и вообще обижаешь. Я еще тогда посмеялась, что ты к ней неравнодушен, и попросила вас рассадить. А когда тебя пересадили, ты страшно расстроился, и я поняла, что мое шутливое предположение небезосновательно. Оказывается, она была на одном с тобой фронте. Это девятая по счету смерть в вашем классе – бедные ребята, несчастные матери!
Бабушка связала тебе длинные теплые чулки специально на раненую ножку. И вот забота – зима на носу, а не знаем, как переслать, боимся, затеряются. Если будет от вас какая-нибудь оказия, может, кто поедет в Москву или через Москву, обязательно дай наш адрес, чтобы зашли и взяли. Заодно можно послать и продуктов. С оказией надежнее.
Сыночек дорогой, Андрюшенька! Настоятельно тебя прошу: не бравируй все же без нужды. Помни, что ты у нас с бабушкой остался один, больше никого у нас нет… Береги себя. И чаще пиши.
Целую
- Предыдущая
- 56/101
- Следующая
