Тайны Московской Патриархии - Богданов Андрей Петрович - Страница 55

• Предыдущая
• 55/79
• Следующая

Гермоген напоминает историю междоусобиц в Израиле, когда евреи истребляли друг друга, – «и пришли римляне, святыни разорили, Иерусалим пленили, все мечу, огню и рабству предали и сотворили запустение даже и до днесь». «Вы же сему ли ревнуете? – горестно вопрошает патриарх. – Сего ли хотите? Сего ли жаждете?» Заклинает отстать от этой затеи и спасти души, пока не поздно, обещает принять кающихся и всем Освященным Собором просить за них царя Василия.

В расстройстве чувств, живописуя великое милосердие государя, который не тронул якобы участников мятежа и семьи бежавших в Тушино, Гермоген проговаривается, что «если малое наказание и было кому за такие вины – и то ничтожно». Зато обещает оставить исправившимся поместья «чужие», пожалованные Лжедмитрием II [72]!

Вторая грамота, написанная вскоре после первой, значительно более взвешена и как бы исправляет излишнюю горячность. Иноземцы не упоминаются – речь идет исключительно о православных, восставших на царя, «которого избрал и возлюбил Господь, забыв написанное: „Существом телесным равен людям царь, властью же достойного его величества приличен Всевышнему“.

Бог разрушил гибельный замысел мятежников, утверждал Гермоген, но его не оставляло чувство, что мрачное пророчество еще осуществится. Потому так настойчиво пытается он повернуть события вспять, заставить людей, отпавших, по его мнению, от православия и гибнущих душами, возвратиться под власть царя и в лоно Церкви. Патриарх отнюдь не отлучает и не проклинает – он зовет назад: «Мы же с любовью и радостью примем вас и не будем порицать, понеже без греха Бог един».

На тех, кто оказался в Тушинском лагере поневоле, как митрополит Ростовский и Ярославский Филарет (будущий патриарх), упреки Гермогена вообще не распространяются (хотя тот же Филарет выполнял при Лжедмитрии обязанности «нареченного» патриарха). Но и все виновные вольны получить полное прощение. К этому автор стремится всеми силами, переходя от церковных аргументов ко вполне земным.

Зная, какое значение придают служилые люди случаям «бесчестья» (понижавшим род в местнических спорах), Гермоген сообщает, что о бесславном мятеже он записал в патриаршем летописце: «Как бы вам не положить вечного порока и проклятья на себя и на детей ваших» – вообще не лишиться дворянства и не оказаться со своими потомками в рабстве! Напоминая о воинской чести, патриарх пишет: «Отцы ваши не только к Московскому государству врагов не допускали – но сами в морские воды, в дальние расстояния и незнаемые страны как орлы острозрящие и быстролетящие будто на крыльях парили и все под руку покоряли московскому государю царю!»

Все было напрасно. Ушедшие не возвратились, Шуйский не менялся, страна катилась в пропасть и месяц за месяцем приближалась к тому дню, когда Москва будет разорена по вине самих московских властей. Гермоген, видя паству глухой к его словам, замолчал более чем на год.

Удивительно, что в столь тяжелое время деятельный архипастырь находил возможность для созидательного труда. Архивы времен Смуты сохранились очень плохо. Однако до нас дошла грамота Гермогена на строительство церкви Николы в селе Чернышове, начатое во время напряженных боев с болотниковцами. Возможно, в это время, а не раньше он пытался исправить церковную службу и поведение прихожан в храме. Продолжалось издание книг, причем патриарх построил для типографии «превеликий» дом и установил в нем новый печатный станок. Над редактированием при нем трудились известные книжники: О. М. Радишевский, И. А. Невежин, А. Н. Фованов. Гермогену было что защищать – и не его вина, что вскоре Первопрестольная превратилась в пепелище.

Россиянам всегда было за что упрекать своих правителей, особенно задним числом, когда страна заходила в трагический тупик. Духовное христианство, учившее превыше всего ценить одну заповедь, один высший дар – любовь к ближнему, – всегда подвергалось гонению. Адепты его страдали тяжко, но еще пуще пострадали мы с вами – люди, обладающие искаженной исторической памятью. «А как же наука? – спросите вы. – Ведь есть же истины, добытые трудами многих поколений замечательных историков?» Да, есть многочисленные материалы, но крайне мало понимания прошлого, ибо оно невозможно без сочувствия и сострадания. Это категории не научные, скажут многие – и будут правы. Критическая наука обязана быть объективной, препарируя останки былой жизни. Однако благодаря всем ее трудам мы имеем дело с мертвым прошлым. Оно не оживет в нашем сознании, и тома ученых трудов останутся бесполезным грузом, пока прах ушедших предков не будет оживлен живой водой сочувствия, пока их поступки не найдут понимания. Это непросто – отнестись к другому, как к самому себе. Восхвалять и проклинать куда легче, а отказаться от оживления прошлого – надежнее с позиции «учености».

Не случайно глубочайшие идеи христианской философии – «возлюби» и «не суди» – с величайшим трудом усваиваются человечеством, хотя их восприятие вовсе не требует признания какой-либо религиозной доктрины. Жизнь патриарха Гермогена очевидно демонстрирует бессмысленность исторического знания, не оживленного сочувствием, сопричастностью с духом предков. Он был честен? – Да. Бескорыстен? – Безусловно. Желал блага своей стране? – Очевидно. Не жалел для этого живота своего? – Отдал жизнь Отечеству. Будучи представителем высшей духовной власти, виновен ли в разорении Руси и ужасающих страданиях россиян?

Поставив этот вопрос, от которого почти все историки упорно старались уклониться, мы вплотную подходим к решению загадки патриарха Гермогена. Подъяв право «вязать и разрешать» человеческие судьбы, он тем самым взял на себя и ответственность за паству. И как бы ни был по-человечески прав Гермоген в своих поступках, но реки пролитой крови, разоренные города и сожженная Москва, ожесточение сердец и ненависть, пусть обрушившаяся в итоге на иноземцев и иноверцев, – все говорило в один голос: «Виновен!»

Объективистская историография, чрезвычайно полезная в установлении отдельных фактов, позволяет нам найти объяснение и оправдание позиции Гермогена в определенных ситуациях, хотя и не объясняет его жизненного пути в целом. Так, мы не можем сказать, что его истовая защита царя Василия не имела, помимо идеальных, неких рациональных оснований: в условиях «войны всех против всех», усилия правительства Шуйского имели некоторые шансы на утверждение гражданского мира – по крайней мере, теоретически. Даже столь одиозный шаг, как продажа части территорий Швеции, благодаря организаторскому и военному таланту Михаила Васильевича Скопина-Шуйского давал россиянам надежду на победу правительственных войск. Ждать от Гермогена одобрения договора о военной помощи от «схизматиков» было невозможно, но упорное, несмотря на все трудности и даже временные поражения, продвижение молодого полководца Скопина к Москве подкрепляло уверенность Гермогена в том, что его верность престолу ведет к преодолению гражданской распри.

• Предыдущая
• 55/79
• Следующая