Связной - Бодров Сергей Сергеевич - Страница 36
- Предыдущая
- 36/51
- Следующая
В свете керосинки руки Анны быстро перемешивали раствор. Поляков нервно курил у двери, потом подошел к полкам. Рука его взяла один из четырех пузырьков с надписью «Morphini» в шкапе, метнулась к карману, затем вниз, и за колбами с физраствором пузырек был спрятан.
Поляков полулежал на диване, Анна сидела у его ног, гладила колени. Кажется, оба плакали. Но если Поляков и плакал, то незаметно и легко, а Анна плакала без слез.
– Ты прости меня, – сказал он.
– Нет, что ты, я не сержусь. Я теперь знаю, что ты пропал. Это я виновата, ты меня прости. Не надо было тогда делать второй укол. Это я виновата, Миша. Ты теперь погиб. И я с тобой.
– Я поеду в Москву, в лечебницу. Не волнуйся. Или просто уменьшу постепенно дозу и отвыкну.
– Фельдшер подозревает что-то. Бомгард от этого застрелился, они не говорили просто… Он всего за год погиб, тоже кололся морфием. Все знали.
– Не может быть… Что ты говоришь…
– Фельдшер догадывается. Заметна убыль морфия в аптеке.
– Завтра же поеду в уезд, выпишу еще. (Если что, я пузырек десятипроцентного переставил вниз, за реторты. Там же, будто заставили банками, если хватятся…)
– Тебе надо ехать в Москву. Хочешь, я с тобой?
– Аннушка, вздор все это. Я же не морфинист… Уменьшу дозу, и все. Давай патефон включим.
– Что же тебе нужно, Миша? Ты скажи только, я сделаю… Как же мне быть…
– Включи патефон, Анечка.
– Может, она тебя спасет, твоя Амнерис, – Анна кивнула на фотографию женщины. – Может, тебе к ней нужно?
– Нет. Мне с тобой нужно.
– Знаешь, я тоже хочу уколоться. Узнать, за что ты его так любишь.
Лошадка Власа пугливо косилась на облупленные двухэтажные домики уездного городка, шарахнулась от пожарной цистерны с двумя ломовиками и наконец остановилась у желтого здания аптеки. Поляков, застегнутый на все пуговицы, соскочил с телеги и вошел внутрь.
Аптекарь, сверяясь с рецептом, выбирал из шкафа какие-то скляночки. Поляков напряженно следил за ним, в какой-то момент даже оглянулся. Поставив кофеин на прилавок, аптекарь снова уткнулся в рецепт и пошел за аспирином. Поляков смотрел в окно. Перед входом, на улице, суетливо рылся в карманах пальто чернявый фельдшер из Симоновской больницы, Лев Аронович. Поляков вздрогнул от голоса аптекаря.
– Сорок грамм морфия?
Звякнул колокольчик входной двери.
– Нет у нас такого количества. Граммов десять дам.
Поляков молчал.
Лев Аронович подошел к прилавку, робко сказал «здрасьте» аптекарю и тут заметил Полякова.
– Вы из Симоновской? Что у вас? – кивнул аптекарь.
– Добрый день, – поздоровался Поляков.
– Здравствуйте… Я для Симоновского пункта, – чернявый протянул бумажку.
– Господа, да что вы, сговорились?.. Нет у нас такого количества…
У Полякова даже задергалось веко, однако Лев Аронович оказался настойчив.
– Позвольте, я заказывал… Еще месяц назад… У меня заказ, вот квитанция…
– Господа, у меня разнарядка для фронта, на складе семнадцать грамм для земства. Десять коллеге – остальное вам.
Поляков чуть отошел от стойки, ослабил шарф и молча наблюдал, как неприятно изменилось лицо Льва Ароновича.
– У меня тридцать койкомест. И сорок семь больных. У коллеги в Мурьино, полагаю, менее.
– Господин… Бомгард, – заглянул в рецепт аптекарь, – мне, поверьте, все равно кому. Разберитесь с коллегой сами.
Чернявый замер, а Поляков подошел и начал укладывать склянки в саквояж:
– Мне, думаю, нужнее, чем господину… Бомгарду. Давайте хотя бы грамм десять.
Они ехали по той же дороге, что и в сентябре. Снегу было мало, так что пейзаж почти не изменился. Ехали долго, не разговаривали. Потом Влас высморкался, а Поляков сказал:
– Уеду я, наверное… В Москву, в отпуск.
– Да, все одно… – почему-то ответил Влас. – И в Москве не лучшее нынче…
Анна сидела у печки с закатанным рукавом, массируя место укола.
– Не увеличивать дозу, самое главное. Я увеличил, и… привыкание. Скверное состояние… бывает, – возбужденно говорил Поляков, протирая пластинки и глядя куда-то на улицу. – Попробую снизить, или можно кокаином заменить…
– Надо стерилизовать шприцы непременно, Миша. У тебя уже нарывы, может быть заражение…
– Да-да… Стерилизовать… Ну я же не сестра, я врач. У тебя руки золотые, ты и колешь незаметно. А я, по правде сказать, и раствор приготовить как надо не умею…
Поляков установил пластинку, посмотрел в окно. Посередине двора бессмысленно торчал фельдшер, глядя в их сторону.
«Я о сестре тебя молю», – запел Валентин.
– Хорошее, – сказала Анна, лежа у огня. – Хорошее лекарство – морфий. Только мне кажется, Миша, мы погибнем от этого.
– Глупости, Аннушка…
– Надо тебе ехать, надо ехать…
Анатолий Лукич повернулся и пошел к корпусу.
Не зажигая света, он вошел в аптеку с лампой, открыл шкаф и пошарил за банками в нижнем отделении. Достав пузырек, он поставил его на провизорский стол, сел, поколупал бумажку. Потом, потирая переносицу, прошелся вдоль шкафов, что-то выбирая.
Так же быстро, как и в руках Анны, смешались порошки, одна ладонь смела в другую лишние крошки белых кристалликов, потом вытрясла в карман халата. Пальцем он чуть приладил отклеивающийся уголок ярлыка, поставил пузырек на место и, поправив очки, неловко перекрестился.
Большие напольные часы в докторском кабинете, доставшиеся в наследство от Леопольда, показывали без пяти пять. Все было на своих местах, уютный маятник, когда-то страшное гинекологическое кресло, коллекция инструментов и книжный шкаф, стеклянная дверца которого отражала две фигуры. Поляков сидел у стола, перед ним на коленях стояла женщина и, кажется, занималась с ним любовью. За окном шла обычная дневная жизнь: разгружали дрова с помощью выздоравливающих, бегали дети, несколько родственников ждали своих. Из своего флигеля к аптеке прошла Анна, бросив взгляд на окошко.
Поляков чуть ослабил галстук, но было ясно, что ему скорее плохо, чем хорошо. Он как-то тяжело сглотнул, глянул вниз на двигающуюся красивую голову, на часы и сразу на дверь аптеки, через двор. Она была закрыта.
Сосредоточиться на любви не получалось. Поляков попытался было, но вдруг увидел, как медленно и спасительно открылась черная дерматиновая дверь, как вышла Анна, увидел даже, как она придерживает карман пальто. На часах было пять, время укола.
Поляков встал, молча посмотрел на Екатерину Карловну и, застегнувшись, вышел.
Пластинка крутилась очень медленно, вместо музыки было слышно дыхание. Но громче всего был слышен глухой стук, похожий на биение сердца. Анна спала, Поляков лежал, неподвижно глядя то ли перед собой, то ли в окно. Странным было то, что по лицу и по комнате бегали красные блики. Там, куда он смотрел, за рекой стояло горячее красное зарево. Это горела усадьба Муравишники.
Наконец стали слышны голоса на улице. Причитала Наталья, фыркали сонные лошади, которых выгнали на двор. Поляков вышел и двинулся вслед за бегущими по склону людьми.
Мимо него, стоя на телеге, во весь опор с горы пронесся Влас. Полякова обдало ледяными крошками, он было ускорил шаг, но потом остановился, посмотрел на тот берег и ничком упал в снег.
Оттуда, со стороны пожара, прямо на него молча бежала босая старуха без юбки.
Противоположный склон был усеян какой-то одеждой, потерянной или выкинутой, несколько мужиков метались с баграми и лопатами, остальные просто стояли, собирались вокруг новые.
Откуда-то со стороны леса появилась вдруг странная черная фигура с иконой, почти без одежды, с обгоревшим лицом без волос и усов.
– За что же вы меня пожгли, братцы? – тихо обратился страшный человек голосом Василия Осиповича к стоящим поблизости. Мужики молча посторонились. К нему подбежали, повели куда-то.
- Предыдущая
- 36/51
- Следующая
