Ведьма - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 22

Он пришел.

Рослым, в великолепной сверкающей одежде, с пылающими глазами, рот дергается, кривится. Вьется в руке хлыст.

Красавица Рехильда Миллер в грубой рубахе, исхудавшая, с забинтованными руками, корчилась на жесткой лавке, пытаясь заснуть.

Агеларре остановился над ней, посмотрел. Она не замечала его, все ворочалась, стонала, бормотала себе под нос. И тогда он огрел ее хлыстом, так что она вскрикнула и подскочила.

И увидела над собой яростное прекрасное лицо дьявола.

— Ты предала меня, — сказал Агеларре. — Ты разболтала ему о нашей любви.

— Агеларре, — выговорила Рехильда и потянулась к нему руками.

И дьявол снова хлестнул ее кнутом.

— Ты продалась Иеронимусу, — повторил он. — Завтра ты умрешь.

Она села на лавке, сложила на коленях руки в толстых серых бинтах, нагнула голову.

Агеларре засмеялся, и подвальная камера наполнилась серебристым лунным светом.

— Дура, — сказал он. И засмеялся еще громче. — Кунна.

Женщина заметно вздрогнула.

Агеларре привзвизгнул от удовольствия.

— Ты умрешь, — повторил он. — И твой бог не примет тебя.

— Почему я должна умереть? — тупо спросила женщина.

— Если Иеронимус фон Шпейер обещал тебе жизнь — не верь. Они всегда обещают, а заканчивается одинаково. Один судья клянется, что не тронет ни волоса на твоей голове, а потом другой, такой же лицемерный, с чистой совестью отправит тебя на казнь.

— Иеронимус фон Шпейер? — повторила Рехильда Миллер. Подумала. Потом качнула головой, мотнув слипшимися от пота волосами: — Нет, Агеларре. Иеронимус фон Шпейер ничего не обещал мне.

Агеларре заскрежетал зубами.

Она подняла голову, посмотрела.

— Ты уходишь?

— Будь ты проклята, Рехильда Миллер, — сказал Агеларре.

Иеронимус проснулся оттого, что Ремедиос трясет его за плечо. Оттолкнул его руку, сел, потер лицо.

— Что случилось?

— Ведьма кричит, — сказал Ремедиос.

Иеронимус прислушался, но ничего не услышал. Однако слуху бывшего солдата поверил, потому встал, машинально подхватил со стола латинскую библию и пошел по коридору, к лестнице, ведущей в подвал.

Ремедиос шел за ним следом, держа горящую свечу в высоко поднятой руке. На ходу Иеронимус спросил:

— Она звала именно меня?

— Она никого не звала, — ответил Ремедиос. — Просто кричала. От страха или боли. Я подумал, что она нуждается в утешении.

— Вероятно, — согласился Иеронимус. — А почему ты сам не зашел к ней?

Ремедиос помолчал, прежде чем честно ответить:

— Я испугался.

Больше Иеронимус ни о чем его не спрашивал.

В камере было пусто.

— Сбежала, — шепнул Ремедиос.

Иеронимус забрал у Ремедиоса свечу и подтолкнул его к выходу.

— Никуда она сбежать отсюда не могла, — сказал Иеронимус. — Не сквозь стену же прошла. Иди спать, Ремедий.

Ремедиос помялся на пороге, а потом дал стрекача.

Иеронимус внимательно осмотрелся по сторонам, поставил свечу на лавку.

— Рехильда, — позвал он.

Женщина выбралась из кучи соломы — под глазами синяки, через все лицо три красных полосы от бича, в волосах сухая трава.

Иеронимус поджал губы, слегка наклонил голову, внимательно рассматривая ее.

— Кто ты? — спросила Рехильда хрипло.

— Иеронимус фон Шпейер, инквизитор.

Она смотрела, широко открыв глаза, как он снимает с себя грубый коричневый плащ, остается в белой рубахе. Годы не прибавили красоты Иеронимусу, но его это не заботило. Он расстелил плащ на полу у ног женщины, неторопливыми, уверенными движениями. Выпрямился, сел на лавку.

Дикий ужас в ее глазах.

— Я пришел забрать твои страхи, — сказал Иеронимус. — Клади их сюда, на плащ.

— А что ты будешь делать с ними? — спросила она.

Иеронимус пожал плечами.

— Спалю в печке, — сказал он.

— А со мной?

Он не ответил.

— То же самое, — сказала Рехильда Миллер. — Спалишь.

— Он приходил к тебе?

Женщина промолчала. Ее начала трясти крупная дрожь, и Иеронимус прикрикнул:

— Успокойся, ты, потаскуха!

Из ее глаз хлынули слезы. Иеронимус брезгливо поморщился — терпеть не мог женских слез.

— Он пришел, но не захотел вызволить меня, — пролепетала Рехильда Миллер. — Он избил меня за то, что я предала его. Это ты заставил меня говорить, ты силой вырвал у меня признание.

— Разве ты говорила не то, что думала? — удивленно спросил Иеронимус.

— Он смеялся надо мной. Он ушел, не простившись.

— Да пошел он в задницу, твой Агеларре, — сказал Иеронимус. — Что тебя так испугало?

— Он проклял меня.

Иеронимус пошевелил ногой свой плащ, расстеленный на полу.

— Блюй, — сказал он. — Ну, давай, выблевывай все страхи, все, что тебя мучает. Все сюда — и я выкину их вон.

Женщина смотрела на монаха, как на сумасшедшего. Она действительно ощутила, как к горлу подступает комок. Иеронимус наблюдал за ней без всякого интереса.

— Тебя ведь тошнит, не так ли? — сказал он.

И не успел он договорить, как ее начало рвать. Прямо на монашеский плащ. Скудной тюремной похлебкой, плохо переваренной рыбой, которую она ела прямо с костями. Потом просто водой. Рехильда давилась и рыдала, а потом устала плакать и постепенно успокоилась. Обтерла лицо.

Иеронимус сидел на лавке все в той же позе.

— Все в порядке? — спросил он как ни в чем не бывало. — Заверни это, не так вонять будет.

Она подчинилась. Она действительно почти успокоилась.

И только когда зловонный сверток исчез в груде соломы, вернулась память и вместе с ней набросился прежний ужас: завтра она умрет.

Но Иеронимус опередил ее.

— Сядь, — велел он.

Она оглянулась по сторонам и села прямо на пол, у его ног.

— Ты плохо слушала отца Якоба, Рехильда Миллер, — сказал Иеронимус. — Трудно винить тебя. Отец Якоб косноязычен, хотя чист душой и, несомненно, является достойным пастырем Оттербахского рудника.

— Избавь меня от проповедей, святоша, — прошептала Рехильда Миллер.

— Я всегда был противником проповедей, — невозмутимо сказал Иеронимус фон Шпейер. — Было сказано Слово, нет смысла передавать его своими словами, которые все равно будут хуже однажды изреченных.