Японские записи - Федоренко Николай Трофимович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/101
• Следующая

В комнате вновь появляется японка с подносом, бесшумно скользя по лакированной циновке. Ее появление меня настораживает. Уже поздний час. Где-то в глубине сознания мелькают мысли о том, что, как принято говорить в Японии, «долгий гость надоедает». Мне хочется найти нужные слова для выражения благодарности хозяину за внимание, дружескую атмосферу. Но Охара сэнсэй, кажется, менее всего утруждает себя анализом душевных эмоций и словесного творчества своего гостя.

– Встречая Новый год, – продолжает методично Охара, – японцы предпочитают хмельной напиток тосо или пряное сакэ (рисовое вино). Тосо пьют за здоровье и счастье. Обычно этот сорт сакэ настаивается на различных травах. Считается, что травяной настой придает силу и целебные свойства тосо. Сам напиток и обычай угощаться им на Новый год некогда пришли в Японию из Китая. Первоначально, однако, тосо не был алкогольным напитком. Предание гласит, будто в период Танской династии, отделенной от нас десятком столетий, во время страшной эпидемии, которая привела к массовой смертности, китайскому ученому по имени Сунь удалось найти лекарственную траву, применить ее и спасти многочисленных больных от неминуемой смерти.

В литературных источниках отмечается, что Сунь наливал созданное им лекарство, которое он назвал «тосо», в свой колодец, а затем, в конце года, вычерпывал из него воду и раздавал ее среди своих друзей и соседей, которые были глубоко убеждены в том, что этот напиток избавит их от недугов. Им, видимо, помогла вера в целебные свойства напитка…

Продолжая повествование, Охара берет с лакового подноса миниатюрную фарфоровую рюмку, которая сделана в виде двух усеченных конусов, соединенных узкими, почти острыми основаниями, наливает в нее тосо из теси – небольшого графина, похожего на фарфоровую вазочку для цветов, – и передает ее мне. Затем Охара наполняет тосо свою рюмку и предлагает мне откушать вместе с ним целебный нектар, имеющий столь поучительное историческое прошлое. Вкус тосо весьма своеобразный: букет травянистых растений и грибной запах сырой земли.

– Обычай применения таких лечебных трав претерпел в моей стране некоторую трансформацию. Врачи, как известно, излечивают лишь того, кто не умирает, или всех, кто остается в живых. Поэтому, не отвергая опыта древнего медика Суня, японцы стали добавлять некоторые травы в новогоднее сакэ для «укрепления здоровья». В литературных источниках, в частности в путевом дневнике «Тоса никки», написанном Ки-но Цураюки в 939 году, отмечается, между прочим, что в те дни тосо употреблялось только в качестве травяного лекарства, а не как новогоднее сакэ. К напитку тосо нам подают закуску осэти, состоящую из набора различных приготовлений, помещенных в дзюбако – складных лаковых коробках.

Наблюдая за своим японским собеседником, всматриваясь и вслушиваясь в его речь, я пытаюсь лучше понять его, усвоить логику его мысли, проникнуть в скрытую за внешней маской психологию этого человека. Но приподнять маску, чтобы увидеть подлинное лицо японца, чрезвычайно нелегко.

Впечатление Охара производит противоречивое: редкое сочетание рассудочности, острого, кажется, очень проницательного ума с какой-то детской непосредственностью, наивностью, временами доверчивой чувствительностью. Окружив себя книгами, рукописями, картинами, керамикой и бронзой, он трудится теперь над главами нового исследования, трудится упорно, самозабвенно, яростно.

– Из всех приятных вещей в жизни, – уверенно и с нескрываемым удовольствием говорит Охара сэнсэй, – только работа не оставляет какого-то осадка. Наука и искусство – существеннейшая сфера человеческой жизни и деятельности; без них человек не способен был бы возвыситься над всем окружающим его миром.

Иногда окружающие человека предметы способны довольно метко охарактеризовать его интересы, мысли, увлечения. «По вещам узнают их хозяина», – гласит японская поговорка. Едва ли не самое существенное в признании академика Охара, подумалось мне, нашло свое выражение, притом высокопоэтическим способом, в одном из увиденных мною изделий. Среди предметов старины и художественного мастерства возвышался срез выдержанного бамбука воскового оттенка, необычайно большого размера, с учащенными у самого основания кольцеобразными соединениями, коленцами. На его гладкой, будто отполированной, поверхности искусным резцом выгравированы стилизованные иероглифические знаки: «Если хочешь обеспечить будущий год, сей просо. Если рассчитываешь на десятилетие, насаждай деревья. Если же твои планы охватывают целое столетие, воспитывай людей».

И я подумал о том давнем времени, когда в славянской стране Дубровник царило правило, по которому все молодые люди, если они хотели жениться, высаживали семь десятков оливковых деревьев. Люди думали не только о масличных деревьях, плодоносящих обильно и долго. Они думали о будущем, о новых поколениях людей, которые смогут воспользоваться благами оливы.

И передо мной все отчетливее возникает облик японского ученого. Я вижу, как часто он проводит ночи и дни среди своих книг, в компании великих умов древности. Здесь он забывает многое, не знает унылых будней, не печалится о многотрудности своего пути, перестает страшиться самой смерти. А жизнь ученого в Японии всегда не была усеяна розами. Недаром японцы говорят: «Кто с мотыгой дружит, тот не тужит, кто книги носит, тот у других просит».

Наша беседа постепенно приобретает более веселый характер. То ли потому, что подействовало тосо, с его горьковатым привкусом и запахом травяных растений, то ли оттого, что атмосфера собеседования стала более непосредственной и несколько изменился сюжет нашего разговора.

– В переносном смысле, – с улыбкой произнес Охара и вновь удивил меня поразительной последовательностью своего повествования, – слово «тора» (тигр) применяется в значении «пьяный», «подвыпивший», «во хмелю», а выражение «тора-ни нару» – «превратиться в тигра» – означает «напиться пьяным».

Охара вновь наполняет наши конические микрорюмки, осторожно, чтобы не расплескать, поднимает свой бокал, символически чокается со мной, а затем медленно, с явным удовольствием потягивает праздничное сакэ.

– Любопытно, – совсем весело говорит академик, и мне самому делается радостно и смешно, – что степень опьянения характеризуется, так сказать, тремя калибрами тигра: «котора» – «малый тигр», первая степень опьянения, «тютора» – «средний тигр», который соответствует второй степени опьянения, и, наконец, «отора» – «большой тигр» – состояние крайнего опьянения… В фольклорной интерпретации это звучит так: «Сперва человек пьет сакэ, потом сакэ пьет сакэ, под конец сакэ пьет человека».

Условные, символические образы и сравнения Охара все более возвращают меня к той тревожной мысли, которая невольно мелькнула в моем сознании при появлении японки с подносом. И я испытываю на себе справедливость японской пословицы: «Сидеть, как на циновке из иголок»…

– Не пора ли заблудшему «тигру» убираться в свое логово, пока он окончательно не утратил способность передвигаться при помощи своих конечностей? – позволил я себе усомниться в желательности моего дальнейшего присутствия.

– Со дэс нэ! Ваши опасения не оправданы. Современная цивилизация достаточно позаботилась о средствах передвижения, в том числе и для «тигров», притом любого масштаба и «степени блаженства». К тому же, по наиболее достоверным сведениям, японский травяной напиток не производит заметного впечатления на наших северных соседей, которые обладают могучим, богатырским здоровьем и иммунитетом… Не то что японцы, которые и от бамбуковой росы пьянеют…

– «Металл проверяется на огне, человек – на вине», – ответил я известной японской поговоркой.

– «Вино начинается с церемоний, а кончается дракой», – в свою очередь заметил в том же ключе Охара сэнсэй.

– «Вино, – ответил я в том же тоне, – молчит до тех пор, пока закупорено в бутылке!» «Сакэ можно пить, но нельзя, чтобы оно тебя пило!»

• Предыдущая
• 27/101
• Следующая