Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь - Биссон Терри Бэллантин - Страница 27
- Предыдущая
- 27/127
- Следующая
Он покинул аббатство Лейбовица, так и не получив отпущения грехов и маясь чувством вины; более того, по пути в Валану он совершил деяния, о которых ему не хотелось даже вспоминать, и теперь он содрогался от мысли, что ему придется исповедоваться чужому человеку – никогда раньше он этого не делал. Епитимью всегда накладывал на него священник ордена, и обычно происходило это раз в неделю. За неделю случалось так мало прегрешений, что их без труда мог припомнить даже такой неуправляемый монах, как Чернозуб Сент-Джордж. Обычно он шепотом сообщал своему привычному исповеднику какие-то порочащие его факты и покорно выслушивал накладываемое на него наказание – например, несколько десятков раз, перебирая четки, прочесть молитву или же, что было несколько хуже, принести публичное покаяние перед братьями. Или же нанести себе три или пять ударов плетью, что было не особенно больно, за такие единичные грехи, как нарушение обета чистоты, порочные мысли или же недостаток благочестия. После таких наказаний он чувствовал себя очищенным, готовым принять святое причастие за мессой.
Но сейчас он вот уже несколько недель грешил не переставая – часто пренебрегал молитвами, нарушал обеты и втайне не подчинялся своему благодетелю-кардиналу. Правда, именно кардиналу он признался, что боится исповедоваться незнакомцу; это случилось, когда кардинал предложил ему в исповедники и-Лейдена, а тот отказался. И снова именно кардинал посоветовал ему по прибытии в Валану предстать перед поистине святым человеком – не кем иным, как самим Аменом Спеклбердом, чье имя было раз-другой упомянуто на предыдущем конклаве как одного из кандидатов в папы! Но сейчас Чернозубу хотелось, чтобы Коричневый Пони не имел понятия о его проблемах. Ему было бы куда легче исповедаться в грехах неизвестному священнику, чье лицо скрыто за решеткой исповедальни в семинарской часовне, чем каяться перед святым человеком, и чем ближе подходило время назначенной встречи, тем больше ему хотелось просто улизнуть. Но отец Спеклберд, как принято, спросит, как давно он исповедовался в последний раз, и поймет, что Чернозуб обманывал его. Раздумывая, что ему делать, он представил, как семинарский священник, выслушав его, будет настолько перепуган, что откажется отпускать ему грехи, и придется рассказывать отцу Спеклберду и об этом тоже. Даже вне стен аббатства считаться католиком было очень непросто для простого бывшего Кочевника, который, живя в уединении, так мало знал об окружающем мире.
Внезапно дверь из сосновых досок растворилась, и появившийся на пороге пожилой чернокожий человек с копной седых волос и густыми белыми бровями направился прямиком к нему. Борода у него тоже была седой и неровно подстриженной, словно он подбривал ее раз в месяц или кромсал ножницами. На нем была поношенная, но чистая серая сутана и сандалии, которые, казалось, были сплетены из соломы. Он был худ, напоминая едва ли не скелет, обтянутый тугими веревками мышц; у него были впалые щеки и впалый живот, зримо говорившие о долгих неделях поста. Он заметно прихрамывал, опираясь на короткий массивный посох, вполне способный служить дубинкой. Появившись в дверях, он устремил взгляд на затаившегося в тени Чернозуба и направился прямо к нему. На губах у него плавала легкая улыбка, а взгляд ярких серо-голубых глаз был устремлен на маленькую застенчивую фигуру, склонившуюся перед ним.
– Дьякон Коричневый Пони кое-что рассказывал мне о тебе, сынок. Могу ли я называть тебя Нимми? Вроде ты добровольно оставил монастырь. Почему?
– Ну, я начал чувствовать, будто влачу на себе вериги и оковы, отче. И в конце концов меня выставили.
Амен Спеклберд взял Чернозуба за руку и повел по дорожке к своему убежищу.
– Но ведь теперь ты расстался со своими кандалами и веригами, не так ли?
Они оказались в помещении, голые каменные стены которого напомнили монаху аббатство Лейбовица. В одном конце помещения горел камин, а в другом стоял небольшой скромный алтарь.
Чернозуб задумался над последним вопросом священника.
– Нет. Что бы ни было, но они давят еще сильнее, отче.
– А кто давит на них? Кто с самого начала сковал тебя? Аббат? Братия? Святая Церковь?
– Конечно же, нет. Отец мой! Я знаю, что это дело моих рук.
– Вот оно, – тихо произнес Спеклберд. – И теперь ты хочешь понять, как освободиться от них?
– «И познаем мы истину и… – Чернозуб пожал плечами, – И она сделает нас свободными».
– Ясно. И какую же истину ты уже познал?
– Истина осязаема, и она почиет среди нас. И лишь ей одной мы должны хранить верность.
– Лишь ей одной? Нимми, Иисус был принесен в жертву во искупление наших грехов. Мы приносим ему жертвы перед алтарем, мы приносим ему себя. И все же ты хочешь хранить ему верность? – Спеклберд засмеялся, и в руках у него оказалась епитрахиль. – Готов ли ты покаяться в грехах своих?
Чернозуб замялся.
– А не можем ли мы сначала немного поговорить?
– Конечно, но о чем ты хотел бы побеседовать? Чернозуб ухватился за это предложение. Все что угодно, лишь бы оттянуть неизбежный момент.
– Я не понял, что вы имели в виду, говоря о жертвоприношении.
– Принести в жертву Иисуса означает, конечно, отказаться от него.
Монах вздрогнул.
– Но я готов отдать все ради Иисуса!
– Ах вот как! Наверное, все, кроме Иисуса, добрый простак?
– Если я откажусь от Иисуса, у меня больше ничего не останется!
– Ты ведешь речь о полной и совершенной бедности – но за одним исключением: чтобы у тебя ничего не осталось, ты должен отказаться и от нее тоже, Нимми.
Чернозуб окончательно растерялся: «Как служитель Христа может говорить такое?».
Спеклберд показал на свой рот и насмешливо пошевелил челюстью, призывая к молчанию. Затем беззлобно шлепнул монаха по щеке.
– Проснись! – сказал он.
Чернозуб опустился на жесткую скамью. Он перебирал в памяти какие-то цитаты, пытаясь сказать старику нужную мысль, а тот откровенно подсмеивался над ним.
– А ты богат, – сказал Спеклберд. – Твои оковы и вериги – это и есть твое богатство.
– У меня нет ничего, кроме рясы, прикрывающей спину; г'тару, которую я сам сделал, у меня похитили, – не скрывая возмущения, запротестовал монах. – Сейчас у меня нет даже четок. Тоже украдены. Я ем за чужим столом и сплю в чужой квартире. У меня нет даже ночного горшка. Я дал Христу обет бедности. И не знаю, как его можно нарушить. Все остальные я уже нарушил.
– И ты гордишься, что не нарушил этот обет?
– Да! То есть нет! Ну да, понимаю, я богат обилием гордости, не так ли?
Теперь Амен Спеклберд сидел напротив него. В слабом свете пламени очага они смотрели друг на друга. Взгляд старика был по-детски добрым и открытым, в нем читались любопытство и ожидание. Он неожиданно громко щелкнул пальцами. Чернозуб не вздрогнул, но теперь и его взгляд изменился – в нем появилась настороженность, и он отвел глаза в сторону. Спеклберд продолжал молча наблюдать за ним.
Все еще стараясь потянуть время, Чернозуб быстро заговорил. Он рассказывал о жизни в аббатстве Лейбовица; о грехах как таковых он не упоминал, а повествовал о причинах, вызывавших у него приступы раздражения, о тех, кого он любил и с кем дружил, о своей преданности основателю ордена и Богоматери, о своих обетах и о том, как он нарушил их, о владевшей им в аббатстве тоске по дому, из-за чего он так стремился покинуть его. Порой он замолкал, надеясь, что отшельник, выслушав его историю, даст ему какой-то совет, но старый священнослужитель Девы Пустыни лишь время от времени кивал в знак понимания. Почувствовав, что невольно старается вызвать к себе жалость, Чернозуб смутился и осекся. Воцарилось долгое молчание.
Помолчав, Спеклберд мягко обратился к нему:
– Нимми, единственная нелегкая вещь в следовании Христу заключается в том, что ты должен отринуть все ценности, даже те, ради которых ты и следуешь Христу. Но отринуть их не значит предать или продать их. Чтобы стать поистине нищим духом, откажись от любви и ненависти, от своих достоинств и пороков, от своих прав и привилегий. Ты полон желания стать – или не стать – монахом Христа. Избавься от своего желания. Ты не увидишь тропу, если станешь думать, куда она ведет. А вот освободившись от всех ценностей и добродетелей, ты увидишь ее ясно, как при свете дня. Но стоит тебе только обрести хоть самое маленькое желание, например, желание стать безгрешным, или сменить износившуюся рясу, как путь исчезнет. Тебе когда-нибудь приходило в голову, что вериги и оковы, которые ты влачишь, – твое самое ценное достояние, Нимми? Твои склонности или их отсутствие? Добро или зло? Красота или уродство? Боль или наслаждение? Вот ценности, которые на самом деле лежат на тебе таким тяжелым грузом. Это они заставляют тебя останавливаться и размышлять – и вот тогда ты теряешь путь к Господу.
- Предыдущая
- 27/127
- Следующая
