- А вы совсем молодой!..
- Это вас удивляет?
- Но вы так разнесли прозу молодых и повесть Д. …
- А может быть, просто я другой молодой!
В ответ она засмеялась и уже совсем амикошонски втолкнула меня в директорскую ложу. Дверь в ложу захлопнули, и я услышал, как она небрежно сказала кому-то:
- В порядке! Это будет наш кадр!
Теперь самое смешное: спектакль очень понравился! Они убрали весь модерн, весь "юморочек". Осталась притча, вечная и грустная, о Юноше и Девушке. И осталась печаль. "После любви люди и животные печальны"… Взволновало! Наверное, и потому, что никак… никак не могу отделаться от воспоминаний об этой дуре. Самое грустное: она перестала мне звонить (первое время часто мне звонила и молчала в трубку), но я делал вид, что не понимаю, насмешливо спрашивал: "Кто это?" Короче, я так раздражен этим своим волнением, что разгромил спектакль с яростным энтузиазмом. Да, "ищите женщину"!
Моя статья… Как быстро я овладел кошмарным птичьим языком рецензий! "Потребность в искусстве героического накала, больших идей и общественно значимых тем… Социально значимый герой не рождается на обочине жизни… Уменье подменять истинную сложность жизни надуманными кон-фликтами (вроде пресловутого конфликта отцов и детей или порядком набивших оскомину брюзжанья и фрондерства перезрелых мальчиков - "стариков")…" Ну, и в заключение: "Снижение общественной значимости конфликта неизбежно ведет к снижению литературно-художественного уровня. И ярчайшее доказательство тому - обидная неудача талантливого писателя и театра Ленинского комсомола…"
Неужели все это писал обожатель Ренара и Пруста?.. А может быть, именно поэтому я смог? С таких высот, с высот Литературы - они все одинаковы: и Д., и его антиподы. Все равны! Все пигмеи! Короче, я становлюсь фигурой: борцом! "Карфаген должен быть разрушен"…
Захотелось узнать реакцию Д. Позвонил ему, но он у нас, как всегда, в отъезде. Путешествует, пардон, - "мотается".
"1 9 6 … г о д а, 1 о к т я б р я.
Позвонила завлитша. Почему-то ночью, когда все приличные люди давно спят. Сказала:
- Вы зарезали наш спектакль!
Оказывается, после моей статьи органы культуры постоянно вычеркивают спектакль из репертуара. Короче, он не идет. Впервые чувствую вещественно - силу! Силу слова…
- Поверьте, мне очень жаль, - отвечал я, "добрый старик" и "наш кадр". - Но, простите, не могу не высказывать свое мнение. Иначе искусство умрет, девушка.
Фантастическая банальность этой фразы особенно по душе.
И еще. Мне нравится современный театр! Раньше у актеров были амплуа: один играл только героев, другой - только злодеев. Но современный театр постиг сложность жизни. Никаких амплуа! Сегодня он - Иуда, подлец, трус, а завтра - герой! Идеальный герой нашего времени. Да здравствует театр!"
"1 9 6 … г о д а, 2 о к т я б р я.
Произошло самое неправдоподобное. Я ей позвонил! Сам. И она (она!) швырнула трубку. Позвонил снова! То же! Звонил бешено, безостановочно! Она не подходила к телефону. Она, которая преследовала меня преданною любовью! Вымаливала свидание, как кусок хлеба! Звонила по сто раз на дню! Если я был занят - швырял трубку без лишних слов. И она звонила, звонила вновь. Она всегда была "до востребования". Ее звонок, мое слово - и она уже несется по городу. Жила она на другом конце города, и у нас была игра: я хронометрировал, за сколько времени она добиралась до моего дома после звонка. Как она была восхитительно бесстыдна и чиста в своей любви. Летели джинсы, блузка, она шагала через поверженную одежду своими точеными балетными ногами. Как металось в подушках ее дет-ское лицо: расширенные глаза и сведенный судорогой рот.
И вот сегодня я решил с ней встретиться! Ну, просто так. Вру: был уверен, когда она меня увидит… И я ее встретил. Шла после работы. Увидела меня и… побежала! Как легко двигались ее ноги! Лань убегающая! Я бросился за ней. Она вбежала в магазин и встала в очередь. Я встал за нею. Ее дрожащие плечи, крохотные ножки в маленьких красных туфельках.
- Я не буду больше с тобой… Я не хочу.
- Будешь, будешь… еще как будешь, - бессвязно шептал я сзади.
- Не буду! Понял! Не буду! - не оборачиваясь, с ненавистью тоже шептала она.
И вот тогда я наступил ей на ногу. С силой наступил, всей ступней. Она вскрикнула и обернулась:
- Отстань от меня! Мерзавец!
Когда я наступил на эту наивную красненькую туфельку, которую она наверняка аккуратно вычистила (у нее были только одни эти туфельки), когда она взвизгнула от боли - некрасиво, уродливо, как же я обожал ее за боль… за слезы… за наклон головки. Клянусь, через мгновение опустился бы на колени и поцеловал бы эту туфельку, бился бы головой о грязный пол! К счастью, она была всего лишь девочка с московской улицы. Его героиня. Дурища! Она не почувствовала мига. И с жалким заячьим визгом, захлебываясь слезами, она побежала. И вот тут-то я понял… Ах, что же испытывали в своих застенках славненькие ребята из инквизиции! Когда волокли на дыбу все эти голые задницы! Когда вчерашняя гордая принцесса обнимала ноги палача. Да-да, есть любовь казни: любовь палача к жертве и жертвы к палачу. Есть! Есть! Есть!
Вот этот бред, стоя на улице, шептал я сам себе! Интеллигент, любитель изящного. Как же мне хотелось догнать ее. И топтать, топтать… И я уверен: она любила бы меня! Нет, надо что-то делать. Я схожу с ума!"
"1 9 6 … г о д а, 1 н о я б р я.
Турбаза в монастыре.
Думаю, история с этой дурой потрясла меня больше, чем хотелось. Я уехал. Я придумал путешествие к предкам".
Кстати, отличная идея: половину завтрашнего… последнего… дня я посвящу предкам. Каково название: "Воспоминания о них - перед встречей с ними"…
"Мне снился монастырь… Сколько раз я думал об этом монастыре. И вот я иду по монастырскому двору. Бреду меж стен, где когда-то была игуменьей моя прапрапра… Безглавые соборы в белой ночи… Кресты в свое время пали жертвой сбора металлолома… Я ищу монастырское кладбище. Там похоронена она - игуменья Досифея. Но кладбища нет - его удачно переоборудовали в волейбольную площадку (что делать, в монастыре теперь турбаза). У этой волейбольной площадки лежит (все, что осталось от кладбища) могильная плита из серого гранита со славненьким текстом: "Прохожий, бодрыми шагами и я гулял здесь меж гробами, читая надписи вокруг, как ты мою теперь читаешь. Намек ты этот понимаешь? Так до свиданья, милый друг". На этой плите, подстелив куртки, ждут своей очереди играть в волейбол наши славные туристы. Действительно, турист выпил, закусил - на фига ему кладбище?
Короче, монастырь из центра мракобесия превращен в центр культурного отдыха.
В угловых башнях монастырской стены устроены отдельные номера - кельи "люкс" для начальства и избранных приезжих (я, как пишущий в уважаемых газетах, - избранный и, естественно, получил келью "люкс"). Но каков был мой восторг, когда я узнал, что в другой башне, естественно, тоже в келье "люкс" проживает "сам Д.", "тот самый Д.".
Ах, это вечное пушкинское: "Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага. Приятно зреть, как он упрямо, склонив бодливые рога, упорно в зеркало глядится и узнавать себя стыдится…" Как сластолюбцы любят наблюдать наутро согрешившую с ними девушку! Наверное, то же чувство - наблюдать за своими литературными жертвами. После. Но я еще не пресытился. И, едва устроившись в келье "люкс", бросился разыскивать Д.
Во дворе перед собором назревал народный бунт. Экскурсоводка с прической "вшивый домик", размахивая огромным ключом от собора, отбивалась от взволнованных туристов, каковые требовали, чтобы их незамедлительно вели осматривать часовню с приятным названием "Голгофа". Поскольку сия часовня была у них в путевках. Экскурсоводка объясняла, что "Голгофа" на ремонте - авария! Но ропот нарастал, и тогда она не выдержала и тоже заорала:
