Наш Декамерон - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/48
- Следующая
Гляжу, действительно: старый Сталин упоенно читает Пастернака старухе Гончаровой.
- Но что же делать? - продолжает стонать мой друг. - Не могу я, не могу отказаться! Мне больше этого никогда не предложат!.. Проклятый день…
- Приходи сегодня на спектакль. Мы сможем увидеться. (Как всегда, в повелительном наклонении.)
- Да, хорошо бы нам увидеться сегодня. Завтра в ночь я улетаю.
- И куда же? (Как всегда, насмешливо, так что собеседник чувствует себя идиотом.)
- В Америку.
- Что это за поездка?
- Туристская. Буду путешествовать…
- Снимают фильм по повести Д., - начинаю я.
- Да, "Любовь"… Любовь-любовь… - Она вздыхает. - Как же я хотела когда-то сыграть ее… после "Поезда". Но…
- Ты должен это сделать (позвонить) и объяснить ему (режиссеру)… Ты обязан убедить его… (И т. д., и т. п.) Я его ненавижу (это уже об актере - Тургеневе в гробу)… Хотя когда-то я с ним дружила (то есть спала)… Я тогда играла и Нину в "Маскараде", и Дездемону. Как он был красив, куда все подевалось?! Ну, он значительно старше меня (они одногодки, с одного курса)… И вот однажды он возненавидел меня за что-то (стала спать с другим красавцем?)… В "Отелло" он напивался и, дыша винным перегаром, наклонялся надо мной, изображая, как Отелло душит Дездемону. На самом же деле он зверски меня щекотал и сладострастно произносил свою реплику: "Черты лица спокойны". Но что я могла поделать? Если бы я пожаловалась, он задушил бы меня по правде!
Бедная, беззащитная, забитая суперзвезда! Когда ее роли (Дездемона и Нина) осмелились передать молодой актрисе и та начала играть, она грозно встала в кулисах. И когда юная дебютантка выходила на сцену, она зверски щипала ее за задницу. И молодая актриса не смела пожаловаться. Юное дарование предпочитало ходить с синей задницей, потому что знало, что такое гнев этого "беззащитного существа". Например, театральному администратору, который на гастролях осмелился поселить суперзвезду не в тот номер (а ее вечную соперницу в тот), она принесла в кровать коровье дерьмо и аккуратно разложила его под одеялом…
Внезапно я почувствовал бешеную ненависть к ее требовательному голосу, капризному лицу, ненатуральным жестам, к ее вечной ненависти к другим. Мне мучительно захотелось сделать ей больно.
- Кстати, тебе не рассказали?..
- Ему разрешили снимать "Женщину из Достоевского".
- Странно, что он ничего тебе не сказал, - говорю я.
- Нет. Это не странно. Так же, как не странно, что ты мне это сказал. - И, не давая мне ответить, она продолжает: - Я дала прозвища всем своим знакомым. И все думала: как же мне назвать тебя?.. Тебя, который так часто говорит о добре, о Боге и который самый жестокий и самый злой из всех, кого я знаю. Сейчас наконец я придумала тебе прозвище. Хочешь, скажу? - И торжественно выпаливает: - Церковь Спаса-На-Крови!
Браво! Все-таки она очень умна. Жаль, с последней ночью у нас не получилось.
Я иду по улице. Я понял. Окончательно понял, как я это сделаю. Ведь хорошо говорить: "Решил сделать". Но как? Причем без револьверов и ядов всяких. Не висеть же в самом деле над столом, как мой друг Д. Брр!.. Итак, "несчастный случай"! Слово какое глупое: "несчастный". Счастливый случай… Сейчас я окончательно все продумал. Точнее, начал-то продумывать раньше. Итак, я выбираю - корейца, уложившего головенку на рельсы. Я тоже оставляю себе шансик. Всего один… Значит, "счастливый случай", фургон "Хлеб", который ночью на полной скорости сворачивает в наш переулок к булочной. На полной скорости, ибо ночь и всюду пусто, а он торопится. Я шагну под этот "Хлеб" в самый последний миг, так что только чудом он сможет затормозить. Задача: сделать это решительно, чтобы не стать долгожителем больницы. Я пишу сейчас все это на отдельном листке бумаги, чтобы потом можно было отправить листок куда следует. Не потому, что жалостлив, а потому что… бархат черный напугал на пустой сцене! И лишний грех на душу не беру.
- Предыдущая
- 15/48
- Следующая